menu
person
[ Обновленные темы · Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 1 из 2
  • 1
  • 2
  • »
Модератор форума: mio-mio, художник№1  
Превращая концы в начала
LiluMorettiДата: Четверг, 05.05.2011, 01:59 | Сообщение # 1
High Society
Группа: Проверенные
Сообщений: 7686
Награды: 966
Статус: Offline
Превращая концы в начала*

Автор: LiluMoretti
Бета: с 1 главы -ApPLe -
Рейтинг: R
Жанр: Драма, Ангст
Предупреждения: нецензурная лексика, POV Блэр, AU, возможно ООС
Саммари: Испорченные дети испорченных родителей в тёмной и гнетущей атмосфере верхнего Ист-Сайда - границы дозволенного безумия давно стёрты. История, расказанная от лица Блэр Уолдорф - совершенной в своём безрассудном желании быть лучшей. Принципы уже давно неактуальны, а хождение по головам - в порядке вещей. ( а теперь русским языком - броьба Блэр за корону констанс, противостояния с сереной, закомплексованность, и к чему это может привести)
Таймлайн: примерно за год до пилотной серии 1 сезона
Обсуждение: здесь
Автор обложки: Художник№1, за что ей большое спасибо.


A/N: не знаю, зачем даже написала это. посетило вдохновение, и - вуаля. возможно, удалю этот фик, а возможно и нет. просто это было секундное помешательство. но в любом случае, жду ваших отзывов.
п.с. ностальжи по 1 сезону.

* строчка из стихотворения А.Ахматовой.




Сообщение отредактировал LiluMoretti - Суббота, 21.05.2011, 12:09
 
LiluMorettiДата: Четверг, 05.05.2011, 02:05 | Сообщение # 2
High Society
Группа: Проверенные
Сообщений: 7686
Награды: 966
Статус: Offline
Пролог

Я беспомощно упала в ворох нежных кружев, шелков и пышных юбок, беспорядочно разбросанных на моей кровати. Едва уловимый аромат корицы окутал меня, сплетая хрупкий кокон и позволяя забыться на мгновенье – чтобы потом снова утонуть в нелепом бессилии. Что-то обрывается внутри меня, погибает, исчезает, кричит, словно раненая птица – и этот истошный визг падения слышу лишь я. Шум бесконечных дорог Нью-Йорка и ежесекундное крушение чьих -то надежд волнами охватывает моё тело – так нелепо и глупо свернувшееся калачиком на мягких, словно зыбучий песок, перинах.

Я, наверное, жалко выгляжу – впрочем, как и всегда. Я полна ненависти, зависти, глупых амбиций, тщеславных интриг – что ж, это мой сознательный выбор. Моя чуть подгнившая душа требует смога, а мне всего-то пятнадцать лет. Я бы разложила свои доморощенные пороки по полочкам, но я слишком устала. Я бы выкурила всю пачку сигарет, тщательно спрятанную от зорких глаз моей няни, но моя кровь полна песка, и мне тяжело встать.
Я, на самом деле, не плохая. Не настолько плохая, какой бы я хотела быть. Я хочу стать маленькой фарфоровой куколкой – вместо лица – белый воск – и перестать чувствовать, перестать ранить себя напоминаниями о собственном несовершенстве. Я хочу стать цинизмом во плоти, я хочу уметь жить, я хочу прекратить изводить себя.

Дрожащая, я резко вскочила с кровати, метаясь по своей огромной – но такой тесной – комнате. В ярости я сорвала с себя своё платье – ярко-алое, короткое, сексуальное – я никогда прежде не надевала таких. Почему я думала, что всё может измениться?

Лоскутки тонкой ткани лохмотьями лежали у ног, и я осторожно переступила их, как тысячу раз переступала через себя – теперь я делаю это по привычке. Я подошла к большому зеркалу на бюро и тихо опустилась на пуфик, не отводя глаз с собственного отражения. Лицо исказила гримаса отвращения, и я сжала руки в кулачки. Рывком схватила со столика тюбик помады и, дрожащими руками открутив колпачок, принялась размазывать по губам красную краску. Закончив, я швырнула тюбик в угол и засмеялась: я похожа на грустного клоуна.

Кажется, что делаю что-то неправильно. Не та мимика, не те жесты, не те слова, не те принципы.

Я хочу быть извращённой – а на деле стыдливо-замкнута. Нужны ли мне мои мечты?

Я прикоснулась холодной ладонью к своим щекам, вгляделась в зеркальные глаза – чувствуя, как горячая слезинка чертит жгучую дорожку к губам. Дыхание давно сорвалось в всхлипы, и я знала, что опять унижаюсь перед собой.

Лежащий передо мной мобильный телефон завибрировал, и я бездумно резко схватила его, нажимая на кнопку «Принять». Я встала с пуфика и отошла к окну, после чего тихо произнесла:

- Слушаю.

- Уолдорф.

- Ты ожидал услышать королеву Елизавету, Басс? – устало прошептала я, опускаясь вдоль стены.

- Что-то произошло? – я вконец пьяна, раз услышала в его словах нотки волнения. – Я имею в виду, Уолдорф, как ты справилась со своей первой в жизни пьянкой? Не зря же я старался, смешивая текилу с Маргаритой.

Я молчала, слушая его тихий, чуть хрипловатый голос.

- Уолдорф?

- Я ещё здесь.

- Тебя кто-то трахнул? В конце концов, я приложил к этому все усилия. Пора бы уже поздороваться со взрослой жизнью, - насмешливо прошептал он.

- Ублюдок.

- Блэр…, - я прикрыла глаза, успокаивая дыхание. Из трубки послышался его обеспокоенный голос. – Мне стоит приехать?

Я вздохнула, разлепляя веки:

- Не надо, Чак. Увидимся завтра.

Когда громко – не так страшно. Когда ярко – не так одиноко.




Сообщение отредактировал LiluMoretti - Четверг, 05.05.2011, 16:05
 
LiluMorettiДата: Вторник, 10.05.2011, 18:38 | Сообщение # 3
High Society
Группа: Проверенные
Сообщений: 7686
Награды: 966
Статус: Offline
A/N: с этой главы у меня появилась - бета . Спасибо ей огромное за помощь!

Глава 1

Грязно-серый пепел бесшумно опустился на мокрый асфальт, когда я в очередной раз отстранённо тряхнула догорающей сигаретой. Свежий, отрезвляющий воздух, какой бывает только после осеннего дождя, ненавязчиво проникал сквозь мою тоненькую блузку и касался тела, заставляя то и дело ёжиться. Я слышала миллионы звуков – тайные шепотки, раздражённые сигналы машин, боязливые сирены, заливистый смех непринуждённости – утренний Нью-Йорк встречал меня со всей присущей ему праздностью и нелепой торжественностью. Иногда мне хотелось раствориться во всём этом сумасшествии, самолично предаться забвению, утонуть в бесконечных тирадах интриг – словно обезличивание было моей панацеей. Но в следующее мгновенье я отгоняла от себя этот липкий дурман, обрывающий связь между верой и реальностью, и вновь становилась Блэр Уолдорф – пусть я давно потеряла себя, ежесекундно меняя обличья.

Сделав последнюю затяжку, я досадливо бросила маленький окурок себе под ноги и облокотилась на высокую белую колонну, чувствуя опустошение. Словно вместе с запахом дыма сигарет в небо кольцами взлетели последние крохи моей уверенности – впрочем, это не имело значения. Как не имело значения то, что я совершенно не та, какой представляю себя в своих снах, укутавшись в нежно-розовое постельное бельё и подтянув колени к подбородку.

Я стояла в тени оперы Метрополитен, прячась от назойливых взглядов и тихих смешков, и наблюдала за свой лучшей – к слову говоря, я её ненавижу – подругой. Серена сидела на ступеньках в окружении нескольких пустоголовых идиоток, внимающим её невнятным словам с предельным вниманием – и, судя по выражению лица Эс, на завтрак ей подали амфевитамины. Растрёпанные по плечам светлые волосы, блаженный взгляд, пьяная улыбка и совершенная бездумность в сознании – она являла собой идеальную картинку жизни, которую должна была проживать я. Именно я должна была ловить на себе восхищённые, томные, полные преданности и подобострастия взгляды. Именно к моим ногам должны были припадать эти глупые пустышки, всматриваться в мой непостижимый лик, любоваться тёмными глазами и часто-часто щебетать о том, как же я совершенна. Наверное, я душевно больна – но на Манхэттане невозможно обойти это стороной. Все мы, дети равнодушия и расчётливости, давно позволили своим желаниям уподобиться порочности, и я не исключение, как бы хорошо я ни притворялась.

Выдохнув, я выудила из сумочки ментоловую жвачку и кинула её в себе в рот, надеясь перекрыть запах сигарет. Я бы хотела курить, не волнуясь и не чувствуя страх, что меня могут раскрыть. А ещё я бы хотела перестать метаться перед выбором и постоянно чувствовать ответственность за эфемерную репутацию, хотела бы принимать решения легко и поспешно, как это делала Серена – в конце концов, я просто хотела правильно жить. Поправка: безудержно жить.

Я ухмыльнулась, поражаясь собственной жалости и малодушию. В конце концов, я Блэр Уолдорф – и пусть, что пока это имя ассоциируется как аксессуар к неземной королеве Эс, это скоро изменится. Я умею быть терпеливой. А ещё я умело скрываюсь.

Поправив свою тёмно-синюю юбку и щедро украшенную рюшами блузу, я направилась навстречу каждодневному испытанию: становлению меркнущей тенью в отблесках улыбок Серены ван дер Вудсен. Громкий стук невысоких каблуков болью отдавался в голове, и я поморщилась – хотелось окунуться в тишину, плыть по течению. Но я – к сожалению или счастью – не умела поддаваться судьбе.

Звонкий стук каблуков, раз-два-три, и я уже почти рядом, почти вернула себе рассеявшуюся дымом уверенность. Безмятежно серое небо давило на меня, и мне казалось – я вот-вот умру.

Я поравнялась с дрянными девочками из Констанс, окружившими Серену. Она сидела на самой верхней ступени – где должна была сидеть я, - на чьей-то ярко-розовой курточке Gucci, закинув голову назад и равнодушно вглядываясь в облака. На губах блуждала так и не показанная улыбка, во взгляде – пустота. Высокая грудь неспешно вздымалась, а я задавалась вопросом – чем она лучше?

- Мы только о тебе вспоминали, Би, - весело протянула Серена, не поворачиваясь. Кати, Изабель и Хейзел надменно посмотрели на меня.

- Какая честь, - я прищурилась.

Серена грациозно встала со ступенек, лёгким движением руки откидывая густые золотистые волосы за спину и пренебрежительно дотрагиваясь до моих тёмных локонов, спокойно лежащих на плечах:

– Вчера ты была бесподобна. Не правда ли, девочки?

Девочки попытались незаметно ухмыльнуться – незаметно потому, что всё же моё положение при дворе Констанс Биллар было двойственным. Я была лучшей подругой – мне захотелось истерически засмеяться – великолепной Серены ван дер Вудсен и девушкой Натаниэля Арчибальда. Я была куклой в руках королевы Эс – и не только, - как бы та умело не изображала невинную порочность и нежную опасность. Хотя, возможно, я не права – но кого это волнует?

- Из, что это за жакет? Привет из 80-х? Умоляю тебя, немедленно сними это дерьмо, иначе у меня случится инфаркт, - мило оскалившись, бросила я нахально улыбающейся Изабель. Та поджала губы и вскинула брови, но всё же сняла это бордовое чудо инженерной техники.

Эс захохотала; и она была так прекрасна в своём безумии, в своём перламутровом искренне-лицемерном смехе, что мне захотелось ослепнуть, лишь бы не видеть, оглохнуть, лишь бы не слышать, лишь бы не погибать каждый раз, когда она рядом. Лишь бы не тонуть в её жестах, лишь бы не задыхаться в бесконечно-неизмеримых вопросах: почему именно она?

- Блэр, я так тебя люблю, - воскликнула она и наклонилась ко мне, крепко поцеловав в губы. Цветочный аромат Серены окутал меня пеленой совершенства, и я грубо оттолкнула её. Она опять была пьяна.

- Эс, успокойся… Тебе нужно домой, - раздражённо прошептала я, оглядываясь по сторонам.

- Да, моя правильная девочка? Мне нужно домой, ты уверена? – она снова расхохоталась.

Я выдохнула.

- Эй, Кати! - громко рявкнула Серена, протягивая подбежавшей девушке 200 долларов, вытянутых из клатча. – Возьми это и сходи к Картеру: он где-то в Квинсе. Купи у него наркоту, он обещал мне, – Кати поморщилась, а затем стремглав понеслась вниз по ступеням. Ничего нового.

- Ты ведь тоже этого хочешь?

- Чего? – сложив руки на груди, непонятливо спросила я.

Серена улыбнулась:

- Би… Ну же, не прикидывайся, - она наклонилась к моему уху, - ты ведь хочешь быть на моём месте?

- Что? – возмущённо воскликнула я.

- Тише, не кричи, - с пьяным весельем сказала Серена, хватая меня за рукав и тяня к месту на ступеньке, где она сидела. Она толкнула меня прямо на смятую розовую курточку Gucci, и я беспомощно упала на неё. – Присаживайся, Хейзел любезно предоставила нам свою новую куртку – как ты думаешь, для чего? А для того, чтобы нам было удобней сидеть.

Она снова захохотала, и я снова почувствовала, что беззащитна.

- Замолчи.

- Обязательно, Блэр, но чуть попозже, - она безмятежно опустилась рядом со мной, крепко обнимая меня. – А ты помнишь, да? Ты ведь помнишь, я уверена…

- Что, Эс? Не выставляй нас на посмешище! – я брезгливо пыталась вырваться из её захвата, из её безумия, из её падения – потому что каждый вечер это случалось со мной.

Там, внизу, ходили люди, спешили, жили, любили – а мне казалось, что время лениво льётся сквозь пальцы, что вокруг всё – как в кино, как в замедленной съёмке, как в глупой комедии про глупых ничтожеств. Я сходила с ума, незаметно, неслышно – и никому не было до этого дела. Что со мной было не так?

Хейзел и Изабель недоумённо переглядывались, и в их глазах были насмешливые искорки – я в каменных джунглях, нельзя забывать.

- Мама снова уехала… И каждый раз мне кажется, что это – навсегда, и она не вернётся. Но она возвращается. Знаешь, иногда мне не хочется, чтобы она возвращалась, - прошептала Серена, уткнувшись мне в плечо. Светлые волосы разметались по спине, и я вымученно погладила её по голове.

- Всё будет хорошо, Эс, - соврала я.

Она посмотрела на меня – сверху вниз – своими красивыми голубыми глазами.

- Пока, Би.

Она встала, отряхивая с себя невидимые пылинки – на ней было короткое золотистое струящееся платье. Затем подошла к Хейзел и Изабель, что-то шепнув им, и кинула мне:

- Хейзел великодушно разрешила оставить тебе свою куртку в качестве подстилки, - она послала мне воздушный поцелуй. – Не скучай.

Я прикрыла глаза.

***

Ничего никогда не меняется – я это точно знаю. Ничего не должно меняться, потому что тогда нарушается чей-то кропотливо-выстроенный план – так говорят. Но в Бога я не верю, а на судьбу плюю. Ещё я не верю в справедливость, и ненавижу наивных – но кого это волнует? Мне иногда кажется – что всё зря, что всё пошло крахом, ещё не начавшись.

Получается, у меня не было шансов на никому не нужную победу ещё до того, как я родилась?

Я шла по пятой Авеню, осторожно ступая на асфальт и считая шаги до дома – уже больше тысячи.

- Эй, мисс целомудрие, вас подвезти? – внезапно прозвучало откуда-то сбоку.

Этот мягкий тягучий голос нельзя было спутать ни с чьим другим. Я фыркнула и продолжила свой путь, озабоченно поправляя тоненький синий ободок. Внезапное солнце на миг ослепило мои глаза, и я прищурилась.

- Уолдорф, дебют в роли алкоголезависимой настолько поразил тебя, что ты оглохла от счастья?

Я резко остановилась, позволяя локонам беспорядочно упасть на опущенные плечи, и кинула хищный взгляд в сторону проезжей части. Ухмыляющееся лицо Басса выглядывало из приоткрытого окна длинного лимузина, и его раскосы глаза смотрели прямо в мои. Я вскинула брови и сладко пролепетала:

- Не волнуйся, Басс, перещеголять тебя в твоём дешёвом пьянстве не представляется возможным.

- Надо же, а вчера мне так не показалось. И не такое оно уж и дешевое, надо заметить…

Я приторно улыбнулась, скрещивая руки на груди и начиная нетерпеливо постукивать по асфальту изящной туфелькой.

- Что тебе нужно? – не выдержала я.

Он самодовольно усмехнулся и приоткрыл дверь.

- Это уже другое дело, Блэр. Садись. Мне так не хватало твоего стервозного присутствия сегодня, - он состроил рожицу и вопросительно поднял брови. Я поджала губы, смотря в сторону. Чак, конечно, конченый подонок, но мне всё-таки нравилось наше с ним общение. Тем более, из всего этого можно было бы извлечь пользу. О, да, из этого точно можно было бы извлечь пользу.

- А знаешь что, Басс? С удовольствием.

Я подошла к лимузину и влезла в салон. Осторожно садясь на кожаное сидение, стараясь не помять юбку, я почувствовала внезапный прилив воодушевления. Здесь приятно пахло дорогим одеколоном Чака – ненавязчивым и с нотками бренди – и кубинскими сигарами, которые иногда покуривал Басс. Обычно он предпочитал марихуану. Удобно расположившись, я провела пальцами по мягкой чёрной коже и взглянула на Чака: он вольготно развалился на другом конце лимузина, держа в руках круглый бокал виски. На нём были тёмно-синие брюки и лимонная рубашка, выгодно контрастирующая с бабочкой в красно-синюю клетку. Я одобрительно хмыкнула: иногда мне казалось, что если бы не отменный вкус Басса, я бы к нему и на шаг не подошла.

Чак достал из бара шампанское и налил его в изящный бокал с длинной ножкой.

- Выпьем? – он протянул мне его, пытливо смотря в глаза.

- Не рановато ли? Не имею привычки пить с утра.

- Не волнуйся. Никто не узнает, - серьёзно сказал он, и я постаралась не позволить ни одной мышце на моём лице дрогнуть. Приняв из его рук бокал, я закинула ногу на ногу.

- Милый ободок.

- Симпатичная бабочка.

Наши бокалы соприкоснулись, создавая звенящий звук, и я отпила прозрачной жидкости, чуть поморщившись. Ненавижу шампанское. Переместив взгляд вниз, я заметила под сиденьем розовые кружевные трусики и фыркнула. Поддев их носком туфля, я с отвращением кинула их в сторону оскалившегося Чака.

- Фи, Басс, что за мерзость. Очередная шлюха ублажала тебя сегодня ночью?

- Во-первых, Уолдорф, это не мерзость, а трофей, - он самодовольно подмигнул мне и, схватив «трофей», засунул его к себе в карман брюк. – А во-вторых, не сегодня ночью, а за десять минут до того, как ты села в этот лимузин.

- Ради всего святого, Басс, только не говори, что ты только что трахал здесь какую-то идиотку… - я закатила глаза, брезгливо пожав плечами. Хотя какая разница? Кто-то спасается шлюхами, я – амбициями.

- Успокойся, моя девственная принцесса, - хрипло протянул Чак, пододвигаясь ко мне, - Когда-нибудь настанет и твоя очередь. Кстати говоря, сегодня у меня свободный вечерок – могу устроить тебе мастер-класс.

Я тряхнула локонами и огрызнулась:

- Сегодня поработаешь один, - ублюдок.

- Ты же знаешь, я умею ждать, - он усмехнулся.

- Не меня.

- Ах, да. Ты верна Натаниэлю – как в самых романтичных сказках. Только там принцессы не настолько испорченны, и не втягивают в себя по вечерам тонкие дорожки кокса. Да ладно, Блэр – давай сделаем это. Тебе понравится, уверяю, - плавный голос, шёпотом врывающийся в сознание, оглушил меня.

- Я не втягиваю в себя дорожки кокса – это раз. Мне не понравится, меня от тебя тошнит – это два. И, наконец-то, три – Нейт, кажется, твой друг?

- А Серена – твоя подруга? – он закусил губу и отодвинулся от меня. Я чуть приоткрыла рот и наморщила брови. – Люблю видеть, когда ты растеряна, Уолдорф. Обычно ты более сдержанна.

- О чём ты, Басс? – я успешно примеряю новый костюм лицемерного непонимания.

- О том, Уолдорф, что глупо говорить о дружбе там, где живёт одна падаль, - он достал из кармана косяк и закурил его. Янтарные глаза затуманились, и я думала – он, наверное, тоже хочет сбежать. Чуть пухлые губы растянулись в неизменной жестокой усмешке над собой и миром. Мы - падаль, мы – дети цинизма и неисполненных надежд на оплаченное счастье.

- Я рада, что ты, наконец, осознал свою сущность, но это не мои проблемы, - я укуталась в плащ фальшивых отнекиваний.

- Брось, Уолдорф. Ты, кажется, хотела меня о чём-то попросить.

- Разве?

Он выпустил тонкую струю дыма и посмотрел на меня – безучастно, равнодушно, уже успев забыться. Боже, как я хотела забыться.

- Я просто знаю тебя, вот и всё, - он снова затянулся. – Ты пропащая сука, которая хочет сбросить свою лучшую подругу с трона Констанс Биллар и которая продала свои принципы за желание быть лучшей. И знаешь что – мне это нравится.

Я усмехнулась, чувствуя, что именно здесь – при Чаке - я могу опускаться на самое дно без опасений быть непонятой. Тонуть в глубине своей надломленности, недостойно позволять своим порокам впитываться в кожу, знать, что я хуже – и не сходить с ума, не умирать. Здесь, в тесном воздухе, насквозь просочившимся дымом искренней клеветы, я могу насильно себя погребать в своём безумстве, сбрасывать оковы общественного мнения, забывать о том, насколько я не идеальна. Потому что я знаю, есть человек, который ещё хуже, чем я.

Но, на самом деле, я не такая уж и плохая – я, наверное, говорила уже это. Просто мне иногда кажется, что я умру, если вновь не переступлю через себя. Словно от меня ещё что-то осталось, кроме любви к искусству и интригам, алчности, зависти и пустых надежд.

- Почти, Чак. Ты почти угадал – но не до конца.

- Какая жалость, - он смотрел на мои губы.

- Ты накурился.

- Да. Как всегда – ты это хотела сказать?

- Плевать. Ты должен мне помочь, - я улыбнулась, - и поскорее. Через час у меня урок фортепиано.

- Я вас внимательно слушаю, ваше Высочество. Что я ещё должен сделать? – он ухмыльнулся – самой пошлой из своих улыбок.

- Ты же такой понятливый, Басс, - я невозмутимо провела рукой по своим волосам, и мне на секунду показалось, что Чак заворожен этим. – Помоги мне уничтожить Серену.

- Почему я? Примени свою тяжелую артиллерию – мне всегда казалось, что Дорота будет органична в образе «чистильщика».

- Как остроумно, Басс, - я выхватила из его пальцев косяк и, прежде чем затушить его о пепельницу, затянулась. – Но мне нужен человек, который умеет действовать многопланово. Не в лоб. Мастер хитроумных кампаний, гений интриг…

- Какая грубая лесть, Уолдорф, - Чак надменно скривил кончики губ. – Но можешь прекратить зачитывать список качеств идеального союзника – я скоро усну. Ты так и не объяснила – почему я должен помогать тебе? Резона пакостить нашей недалёкой блондинке у меня нет.

- Нельзя недооценивать противника, Басс. Одной мне не справиться. Общественная жизнь, репутация, да и к тому же – мы уже работали вместе. Тем более, Басс, неужели ты хочешь, чтобы кто-то узнал о твоей интрижке с дочерью мэра? – я хитро улыбнулась.

- О, Уолдорф, ты всё ещё действуешь методами того славного периода, когда аборигены добывали огонь путём трения камень о камень? Если ты не забыла – с моей репутацией уже ничего нельзя сделать. Вероятно, ее можно испортить благородными делами и постоянными отношениями, но вряд ли это удастся даже тебе. Так что я не особо о ней забочусь. Это ты у нас приверженец трудных путей и тернистых дорожек, - я нахмурилась. – Но я всё равно помогу тебе.

- Как великодушно, - я хмыкнула. – Просто так?

- Не смеши. О своей услуге узнаешь чуть позже. А пока, Уолдорф – тебе пора выходить. Мы уже у твоего дома.

- Но…

- Подробности оговорим чуть позже. До встречи, фригидная сучка, - он весело махнул мне рукой, когда я уже стояла на асфальте.

- До встречи, извращённый ублюдок.






Сообщение отредактировал LiluMoretti - Понедельник, 23.05.2011, 19:18
 
LiluMorettiДата: Пятница, 20.05.2011, 17:19 | Сообщение # 4
High Society
Группа: Проверенные
Сообщений: 7686
Награды: 966
Статус: Offline
A/N: Во-первых, я уже сама себя боюсь, потому что мои идеи насчёт этого фанфика получаются в духе психологических триллеров biggrin Во-вторых, не воспринимайте всерьёз написанное ниже и ни в коем случае не повторяйте! А теперь, поехали.

Глава 2

«Ола-ла, мои милые! Ленту новостей за последние дни изрядно пополнила B. – кто бы мог подумать, что эта сучка с накрахмаленным реноме произведёт такой фурор? Пьяная вечеринка у G. и, как следствие, весьма невменяемая B. – что может быть интересней для моих сладеньких пупсиков? Ответ: аромат противостояния между S. и B. Тот ли это случай, когда ягнёнок задирает волка?
Вы знаете, что любите меня. XoXo Сплетница».

Всё всегда должно быть аккуратно, на своих местах, так, как тому предназначено. А точнее: так, как тому предназначила я.

Я мягкими касаниями пальцев расправляла лепестки на бутонах роз. Папа подарил мне их вчера – не знаю, зачем. Возможно, я должна принять это как откупные за то, что в его сознании я до сих пор маленькая принцесса в платье из зелёного дюшеса, а в моём сознании – идеальная пустота. Возможно, но я так не думаю. Он не отдаёт себе отчёта в этом.

Ах да. Я ненавижу розы.

Шёлковый нежно-розовый пеньюар обволакивал моё тело, ненавязчиво прикасаясь к телу холодом. Лепестки роз путались в моих пальцах. Я судорожно выдохнула, чувствуя, что не стоило пригоршнями вкидывать себе в горло те таблетки.

—Блэр, почему ты ещё до сих пор не одета? – равнодушный вопрос моей матери повис в воздухе, не требуя ответа. Я отстранённо пожала плечами, продолжая пытаться оставить своё отчаяние в угнетающе-прекрасном букете. Розы – траурные цветы.

Мама, быстрыми вспышками появляющаяся в комнате, пыталась что-то найти. Не знаю, что это было на самом деле, но мне бы хотелось – терпимость к своей не полностью оправдавшей надежд дочери.

По лестнице спускался папа. Папа, папочка – ещё один из тех, кто сподвигнул меня на одержимость идеальностью.

—Доброе утро, медвежонок.

Я мягко улыбнулась. Наверное, только отец мог видеть меня такой – тающей, словно мёд, сладкой, словно сахарная пудра, на редкие мгновения отрёкшейся от самобичевания.

—Доброе утро, папочка.

Дорогой одеколон окутал меня своим туманом, когда Гарольд подошёл ко мне, чтобы оставить на щеке невесомый поцелуй. Он потрепал меня по голове, отчего я засмеялась, и подошёл к зеркалу. Краем глаза я видела, как он поправляет свой галстук, проверяет, всё ли в порядке.

Не всё в порядке, папочка.

Это обычный ежедневный ритуал притворства. Папа притворяется, что наша семья – образец, на который нужно равняться. А ещё он притворяется, будто бы не видит, как мне плохо. Мама притворяется, что у них с Гарольдом идеальный брак, и они любят друг друга. Я притворяюсь, что буду долго и счастливо жить.

Это даже иногда забавно.

— Как дела с доктором Шерманом?

Я продолжала смешивать лепестки: красные тонули в багровых.

— Замечательно. Он говорит, что я иду на поправку.

Папа качнул головой и кинул мне в отражении зеркала улыбку. Я её словила, и ответила тем же.

— Ну и хорошо.

Я закусила губу.

Мама опять ворвалась в комнату и вежливо поздоровалась с папой. Они должны поддерживать видимость счастья, и я их не осуждаю.

—Мисс Блэр, не хотите круассанов и горячего шоколада? – запах дома и сдобных пирожков на миг появился вблизи. Дорота незаметно подошла ко мне, и уже стояла с серебряным подносом со всевозможными яствами. Я кинула на них раздражённый взгляд. Слишком раздражённый для просто еды.

—Блэр, ты помнишь, что если хочешь влезть хотя бы в одно моё платье, то… - мама осеклась, когда её сознание услужливо подложило ей факт, что у меня булимия. Привычки сложно искоренить. - то тебе следует пополнеть.

Быстро нашлась, мамочка. Быстрее, чем в прошлый раз.

Я оборачиваюсь, и мило улыбаюсь маме. Она выглядит потрясающе в своём костюме цвета слоновой кости. И папа тоже. Таких, как они, снимают в рекламе.

На самом-то деле, они погрязли в фальши. Это правда, я разбираюсь в этом. Они слишком заигрались в куклы, слишком забыли, как жить, чтобы вернуться. Уолдорфы – показатель того, как нужно жить. Уолдорфы – американская мечта аристократов. Уолдорфы – идеальные родители, идеальная дочь.

Мне хотелось засмеяться этому абсурду.

—Дорогая, мы уходим, - сказала мама, ласково улыбаясь мне. Папа приветливо махнул рукой, и они скрылись в лифте.

—Дорота, оставь поднос на столике, а сама можешь пройтись по магазинам, - ровным голосом приказала я, отстранённо смотря перед собой.

—Мисс Блэр, вы что-то задумали…

—Я сказала уйти, значит так и должно быть! – рявкнула я, тут же чувствуя, как по телу расползается мерзость к себе. Дорота нахмурилась, поправляя свой фартук и что-то шепча на своём наречии – польском, кажется? Она кинула мне полный строгости и заботы взгляд, сняла с вешалки своё пальто и унесла с собой любимый мной с детства запах пирожков. Я грустно усмехнулась. С ожесточением оторвала головку бутона алой розы, сминая его в своей ладошке. Безразлично кинула под ноги, наблюдая за тем, как прекрасное становится мёртвыми ошмётками. Я на самом деле схожу с ума, я чувствую это, я чувствую отвращение, плывущее по венам, я чувствую печаль, бурлящую под кожей. Но, чёрт побери, почему этого никто не видит?

Я подошла к столику, на котором стоял поднос, и резко схватила круассан. Запихнула его в себе в рот, задыхаясь. Проглотила. Взяла ещё один. А потом ещё и ещё, а потом влила, словно виски, в себя этот чёртов горячий шоколад, а потом ещё один круассан, а потом ещё какую-то грёбаную булочку. Мне хотелось засмеяться, но еда застревала в горле, не давая жить.

Глупая малышка Блэр.

Я закашлялась в приступе хохота, и побежала в уборную – сделать то, что должна.

Зайдя туда, я безвольно опустилась на колени, цепляясь руками о скользкий мрамор. Чуть подалась вперёд и привычным движением засунула два пальца в рот. Желудок сжало и горло, казалось, сдавило свинцом. Но, по правде говоря, в этом не было ничего сложного.

Я судорожно дёрнулась, и меня стошнило. Удовлетворительно улыбнулась, повторяя давно выученный ритуал: два пальца, кашель, склизкая кашица еды на ободке унитаза.

Распятая завистью, никем не коронованная королева – я часто сидела вот так, опустошённая, со слезящимися глазами, боящаяся дотронуться языком до нёба.

—Блэр? – хриплый возглас ударился о мою понурую спину. Я надрывно кашлянула, чувствуя слабость и желание сдохнуть прямо здесь, на кафельном полу, из-за того, что Чак Басс застал меня за таким унизительным занятием. Я с отвращением посмотрела на остатки еды, попавшие на мои тёмные кудряшки, и сглотнула противный привкус во рту. Мне не хотелось оборачиваться, хотелось всю жизнь просидеть вот так: отчаянно прижавшейся к белому мрамору, склонившей свою голову в порыве искусственной тошноты, с красными от безумия глазами. Я всхлипнула, мгновенно порицая себя за это. Этот ублюдок, наверное, сейчас фотографирует маня на свой грёбаный телефон, чтобы потом запостить весёленькую новость в Сплетницу. Я прикрыла глаза, успокаивая дыхание. Я Блэр. Блэр Уолдорф. Я справлюсь.

—Убирайся, Чак, - хотевший выглядеть приказом голос на деле оказался жалкой просьбой. Я задрожала. Здесь холодно, очень холодно.

Тихие, ленивые шаги Чака шёпотом раздались в уборной. Он опустился рядом со мной, собирая мои волосы в хвост. Моя спина была напряжена, и казалось, меня парализовало. Я боялась шевельнуться.

—Уолдорф, чёрт побери, что ты творишь? – поражённо прошипел Чак.

Я шумно выдохнула, искоса смотря на него. Почему он так себя ведёт? Почему? Мне было бы гораздо легче, если бы он стал насмехаться надо мной, если бы его смех вторил моим всхлипам, если бы он просто оставался тем же ублюдком – так было бы привычней, и я бы знала, как себя вести. Сейчас я предпочитала молчать.

Он, наверное, тоже не знал, что делать.

Я слышала до безумия громкий звук капель, ударявшихся об умывальник, слышала, как где-то внутри меня я медленно, лениво, без спешки умираю.

—Блэр, не волнуйся, - робкие слова зазвенели в сознании.

Чак мягко прикоснулся к моим плечам, поворачивая к себе и медленно поднимая на ноги. Раскосые глаза смотрели прямо в мои. Кончики губ были искривлены вниз.

Так не должно быть. Это табу.

Его пальцы невесомо дотронулись до моих скул, своими вороватыми касаниями казавшиеся иллюзией. Я пыталась найти в янтаре его радужной оболочки притворство, но не видела ничего. Чак завёл тёмный локон мне за ухо и твёрдо сказал:
—Уолдорф, ты сейчас же идёшь наверх и приходишь в себя. А потом мы притворимся, что ничего не было.

Спасибо, Чак.

Я вырвалась из его дурмана, рывком выбегая из уборной и несясь в свою комнату – моё пристанище, мою обитель.

***

Ненавязчивый стук в дверь – просто так – и Чак появляется в моей комнате. Конечно же, он не ушёл. И мы оба сделали вид, что забыли случившееся десять минут назад. Сейчас я снова была безупречна – сейчас я снова пыталась быть безупречной.

—Неужели я в целомудренной обители принцессы Уолдорф? Ах, скоро я насквозь пропитаюсь непорочностью и нравственностью, - он деланно нахмурил брови и театрально упал на мою мягкую кровать, застеленную шёлковым кремовым бельём. – А так не хочется прощаться с распущенностью.

—Басс, немедленно слезь с моей кровати, - я с трепетом посмотрела на мнущиеся под давлением Чака одеяла и подушки, − и твои трогательные признания меня не волнуют.

—О, простите, ваше Высочество. Но эти мягкие перины словно созданы для того, чтобы томными ночами жаркие тела сплетались друг с другом в страстных порывах… Проще говоря – трахались, - он облизнул губы и внимательно посмотрел на меня. Я вздохнула, утомлённая его постоянными играми.

—Ты невыносим, Басс…

—Повторяешься, Уолдорф.

—Не перебивай меня, - равнодушно произнесла я, направляясь к бюро и смотря на себя в зеркало. Тёмные локоны вычурным гребнем закреплены на затылке, свободно ниспадая на плечи, шоколадные глаза смотрят уверенно и чуть надменно, капризный изгиб губ – на мгновенье мне показалось, что это не я, а вновь выдуманная картинка-мечта. Совершенная, словно изысканные ароматы духов Coco Mademoiselle – водоворот запахов белого мускуса, ванили и турецкой розы… Холодные маски, точёная самоуверенность, презрительная гордость и лживые улыбки на устах – на тысячную долю вечности это стало моим, это стало мной. Повторный взгляд в отражение – чтобы удостовериться, что всё было иллюзией – и ретро-дагерротип, запечатлённый в памяти, рассыпается в пыль.

Теперь и там, в мире зеркал и искажённых реальностей, я всё та же пухленькая девочка, жалкая, завистливая, страдающая булимией, так рано отрёкшаяся от принципов в угоду себе же. Но, чёрт побери, с отменным вкусом!

Я поймала взгляд Чака в отражении, – чуть затуманенный, пристальный, - который тут же оборвался. Он безмятежно лежал на шелках, приподнявшись на локтях и слегка наклонив голову. Здесь, в моём царстве от Карен Миллен, усыпанном туманом совершенного отчаяния, он был слишком лишним, слишком чужим. И всё же, я не хотела, чтобы он уходил – о чём никогда ему не скажу.

—Ты будешь идеальной королевой, - слова медленно обжигали кожу, пока хриплый голос растворялся в сознании. Я прикрыла глаза, желая, чтобы эхо звуков ласкало меня снова и снова. Я совершенно точно больна – но разве это даёт повод меня осуждать? — Пока не потеряешь своей прелести.

Я знаю, он снова дразнит меня. Я раздраженно распахнула глаза, возвращаясь в свой совсем не идеальный мир – Боже, как иногда хотелось не просыпаться, но я сильная. Я смогу.

—Как мило с твоей стороны, Басс, — я растянула губы в деланной улыбке и пригладила свою перламутро-бежевую юбку, подходя к нему,— но очень утомительно. Не избавишь меня от своего присутствия?

—И лишиться возможности видеть тебя такой раздражённой? Ну уж нет, — он быстро соскочил с кровати, приближаясь ко мне. – Тем более, Блэр у меня есть к тебе дело.

Я невозмутимо смотрела прямо в его узковатые глаза, которые, в свою очередь, не отрываясь смотрели в мои.

—О, сам Басс удостоил меня своим вниманием. Я должна быть польщена?

—Хм…, - он приложил палец к губам и прищурился, скашивая взгляд в сторону. – Дай подумать. Есть ещё варианты? Я бы предпочёл, если бы ты отблагодарила меня за это. Весьма интересным дельцем, - Чак довольно улыбнулся. Я прыснула.

—Басс, всё это, конечно, очень забавно – твои идиотские шуточки очень оригинальны и изысканны, но мне это действительно надоело, - я раздражённо скрестила руки на груди, вскинув подбородок. – Ты сам знаешь, где выход.

—Вот уж воистину, женская логика, – разочарованно протянул Басс, снова возвращаясь к кровати и садясь на неё. – Ещё вчера ты умоляла меня помочь тебе, а сегодня – прогоняешь.

Я поджала губы, признавая, что он прав.

— Я не умоляла, - я приказывала.

—О, это не имеет ни малейшего значения, - Басс самозабвенно потянулся, зевая. – Я пришёл напомнить тебе, что Чак Басс не игрушка.

Я вскинула бровь, прищурившись.

—Спасибо за напоминание. Всё?

—Нет, принцесса.

Он лукаво посмотрел на меня, изгибая кончики губ в презрительной насмешке. Затем достал из внутреннего кармана своего форменного пиджака что-то подозрительно напоминающее фотографии. С довольной улыбкой он разложил их на моей кровати.

—Неплохая фотосессия, не так ли?

Я стремительно подошла к нему и упёрлась взглядом в фотокарточки. На них была я.

Естественно, это было сделано не на семейном празднике в честь юбилея моей бабушки, и уж совершенно точно не по моему согласию. Я усмехнулась: этот ублюдок заснял меня на позавчерашней вечеринки у Джорджины. Довольно премилые кадры: вот я с блаженным лицом полулежу на барной стойке, слишком откровенное для меня красное платье норовит соскользнуть на талию. А вот я целуюсь… с Картером? Фи.

—Ну как? Не правда ли, очень профессионально сделано? – Чак улыбнулся, словно только что съевший сметану кот. – Особенно мне нравится вот эта, – он помахал передо мной фотографией, где я втягиваю в себя дорожку кокса сквозь свёрнутую купюру, номиналом явно не меньше 100 долларов.

Я крепко сжала челюсть, чувствуя внезапную пустоту в желудке.

—И что, Басс? Ты вздумал меня шантажировать? – я как можно беспечнее пожала плечами и закатила глаза. – Это уже не актуально.

—Блефуешь, малышка Блэр, - мне захотелось плюнуть в его самодовольную рожу. – Тебя, наверное, интересует вопрос: знает ли кто-нибудь о последней фотографии? А точнее: видел ли это кто-то, кроме меня?

Я молчала. Иногда – это единственное, что остаётся делать.

—Я тебе отвечу: нет, пока никто не знает, - он чуть наклонил голову вбок и прищурился: – Но мне ничто не мешает отправить это в Сплетницу.

—Ты не посмеешь, - выдавила я, бросая горсть тяжёлых слов ему в лицо.

—Ты сама не веришь себе, Уолдорф, - он покачал головой, равнодушно и холодно смотря мне в глаза. – Но – не стоит благодарности – пока я не буду этого делать. Пусть наш маленький секретик послужит тебе стимулом больше не вести себя со мной так, словно… Словно я прибегу к тебе, как только ты поманишь меня своим пальчиком, - протянул он, и мне показалось, что в его тоне есть мольба.

Я изогнула бровь, переплетая перед собой пальцы. Басс пытливо заглядывал мне в сознание.

—Ты пришёл в такую рань только за этим, Басс?

Секунда, и:

—Да.

Я вздохнула.

—Ты подонок, Басс. И я тебя ненавижу, - спокойно заметила я.

—Польщён, Уолдорф, - он засмеялся, и я тонула в этих хрипловатых интонациях.

Хотелось выкурить до пустоты это чувство – чувство слабости.

Чак лениво встал с кровати, подходя ко мне, чуть пухлые губы – как всегда, в надменной усмешке.

—Мы все любим играть, Блэр. И я – тоже. Особенно с тобой, - прошептал он, наклонившись к моему уху. Его дыхание покалывало щёку.

Я ухмыльнулась:

—Я не играю, – я живу. – А теперь проваливай отсюда.

Я упёрла свои кулачки в его грудь, и подтолкнула к выходу. Тряхнув кудрями, я уронила:

—Договор ещё в силе?

Да, чёрт бы меня побрал, я нуждалась в Чаке.

Он внимательно посмотрел на меня, словно пытаясь найти ответ в моих карих глазах.

—Ты помнишь мои условия. Ах, да. Серена просила передать, что ты приглашена на её ежегодную тайную вечеринку сегодня вечером. Говорит, ты уже достаточно взрослая, - ехидная ухмылка и он захлопнул за собой дверь.

Я отстранённо выдохнула и подошла к кровати. Собрала горсть фотографий и смяла их.

Я катастрофически опаздывала в школу.

***

Просторный лифт уносил меня на последний этаж здания: я считала секунды до конца своей поездки. Ежегодная тайная вечеринка Серены - пустышка, бессмысленная оргия, продажа себя горсти кокса и обжигающему горло дорогому коньяку, и я всегда предпочитала ей спокойное чтение книги у себя в пентхаузе. Но это было давно, мириады минут вечности назад - когда я ещё не стала одержимой эфемерной мечтой. В этот раз я должна была прийти - в этот раз я обязана была отдать себя бездумному ритуалу, если хотела претендовать на что-либо.

Двери предо мной раздвинулись, приглашая в никуда, и я, обеспокоенно поправив чёрное платье, вышла.

Затемнённая комната, чьи очертания плавно растворялись в напористом тумане шёлковых дымчатых струй, медленно соскакивающих с догорающих сигарет. Я осторожно ступала по мягкому ковру, поглощаемая невнятными шепотками, глухим смехом, развязными словами – наверное, я попала в чей-то смазанный сон, созданный из приглушённых оттенков и осязаемого воздуха, который, казалось, можно было собирать пригоршнями. Но нет, я всё ещё здесь – я всё ещё в квартире Серены, и здесь всё также пахнет терпким отчаянием и развратным равнодушием. Просто на один бездумный вечер это место стало олицетворением Манхэттэна, — жестоким, изменчивым, бесполезно одиноким, — который вписался в нашу кровь неизменным ядом.

В проблесках густой дымовой завесы я увидела Серену, чьё тело тесно переплеталось с телом Картера; его руки запутались в её длинных волосах, а их губы словно склеены. Рядом с ними на модерновой кушетке сидела Джорджина, чьи стеклянные глаза, казалось, застыли навечно. Бледная, будто бы восковая кожа резко контрастировала с загорелыми телами Эс и Картера. Раз – и она метнула пытающийся быть незамеченным взгляд на извивающуюся ван дер Вудсен, чтобы потом снова утонуть в безразличии. Но ей не удалось скрыться: я давно всё поняла.

Устало наморщившись, я продолжала осторожно идти через квартиру; пушистый ковёр делал мои шаги беззвучными.

Изабель и Пенелопа, приглашённые в качестве продажных шутих-проституток, неловко пристроились у бара, пытаясь заглушить ощущение собственной ничтожности услужливыми бутылками скотча и водки.

Я смерила их презрительными взглядами и отвернулась, вдыхая ароматные запахи анаши.

В дали комнаты, в самом её углу, я заметила Нейта; он устало полулежал на широком подоконнике, прикрыв глаза. В его пальцах прочно закреплен косяк, уже почти догоревший.

Мой Нейт, моя любовь – он был моим безумием, моей одержимостью.

Я наконец-то ступила на пол и направилась к Нейту; звонкий звук моих каблуков растворялся во всеобщем топлении в бесконечности.

Я подошла к Арчибальду, легко касаясь рукой его шершавой щеки. Он чуть встрепенулся, но потом, встретив мой взгляд, равнодушно прикрыл глаза. Я чувствовала, как его раздражение и утомление – мною? – впитывались в мою кожу.

—Спокойной ночи, Блэр, - прошептал он, едва ли сознавая свои слова.

Я наклонилась к нему и поцеловала его мягкие, холодные губы – так, словно боялась оторваться от них – разве Серена целовала бы его так?

—Тебе тоже это надоело, Блэр? – мерно убаюкивал Нейт. Он, наверное, уже давно накурился.

—Что?

Он повёл плечами:

—Предназначенность, - я судорожно вдохнула. – За нас всё уже давно решили.

—Что в этом плохого, Нейт? – я прижалась к нему. – Это не так уж сложно. Но иногда мы можем вносить поправки.

Он грустно усмехнулся и снова посмотрел в окно; лазурные, чуть затуманенные глаза, вновь не желали видеть во мне неизбежность.

Я оттолкнулась от него, пьяная разочарованием, и, подойдя к маленькому креслу, изящно присела на него, закидывая ногу на ногу.

Меня, наконец-то, заметили.

—Би, ты пришла! – воскликнула Серена, щурясь и пытаясь увидеть меня сквозь толщу дыма. – Моя правильная девочка пришла!

Она вскочила с дивана и легко поднеслась ко мне, крепко обнимая и смачно целуя в щёку.

—Лили уехала с каким-то идиотом, - прошептала она мне на ухо и воровато заглянула в глаза. – Круто, да? Мне должно быть очень круто. Да?

—Да, Эс. Это круто, - я натянуто улыбнулась.

Она засмеялась:

—Забавно. Ты не поверишь – но мне круто. Я выкурила – кажется – штук десять сигар с анашой, - хвасталась, как ребёнок, она. – Отменные сигары. Картер принёс.

Я скривилась, позволяя взгляду соскользнуть через её плечо. Бэйзен развалился на диване, закусив губу и похотливо смотря на Серену. Джорджина, кажется, умирала, а те две идиотки всё также сидели у бара – неужели кто-то верит, что мы сможем выжить?

Серена, пританцовывая, вернулась к Картеру. Она мягко села рядом с ним и принялась расстёгивать его ширинку. Безумие.

—Весело у вас тут, - прервала её я, всем своим видом говоря, что здесь до отвращения скучно.

Ван дер Вудсен дёрнулась, кидая мне хищный взгляд:

—Прости, Би, ты, наверное, думала, что мы будем играть в скрабл?

Я приторно улыбаюсь:

—О, скрабл по сравнению с этим, - я обвела взглядом комнату, – американские горки.

Я умею подбирать слова, резкими плевками кидать в лицо – это мне досталось от мамы.

Эс сузила глаза, ухмыляясь.

—Девочки, если вам так скучно, я могу предложить интересную игру, - прохрипел Картер, облизываясь. – Сыграем в «русскую рулетку»*? – зычная интонация Картера оказалась подвешенной в тяжёлом воздухе. Я скривила алый рот, наблюдая за реакцией остальных. Джорджина вскинула бровь, вызывая смерть на дуэль; Изабель и Пенелопа испуганно сощурились, услужливо принимая правила игры. За стеной раздался победный стон, ураганом прозвучавший в кислой тишине: Чак снова тонул в веренице шлюх. Серена самозабвенно потянулась за револьвером, который Картер уже достал из кармана брюк, успел вставить один патрон и теперь и вертел у себя в руке. Беспечность выбора – вот, в чём ей не было равных. Как и во многом другом.

—В преисподней, думаю, жарят отличные бифштексы, - пьяные слова соскочили в воздух, и она залилась приятным – только не для меня – смехом.

—Он заряжен? – напряжённо спросила я.

—Конечно, - насмешливо протянула Джорджи.

—Серена, ты не попала на распродажу в магазин Marc Jacobs? Ну же, блондиночка, не стоит так расстраиваться, - я спиной почувствовала ухмылочку Басса и резко обернулась. Полурасстёгнутая рубашка, приоткрывающая грудь, взъерошенные каштановые волосы, блуждающий взгляд – похоже, какая-то шлюшка неплохо постаралась. Он заметил меня и подмигнул. Я поморщилась.

Следом за ним из двери выскользнула Хейзел. Я выдохнула: идиотка.

—Чакки, это – «русская рулетка», - весело произнесла Серена и, прокрутив несколько раз барабан револьвера, прижала его к виску и нажала на курок.

Я зажмурилась. Господи, это сумасшествие.

Но ничего не произошло. Свист не рассёк воздух пополам.

Я открыла глаза: и мне казалось, меня ослепило.

Серена всё так же сидела на диванчике, обнимая Картера.

—Кто следующий? – спросила она.

Чак подошёл ко мне и сел на быльце.

—Я.

Мой голос прозвучал неправдоподобно настойчиво. Серена удивлённо взглянула на меня, и всё же передала пистолет.

Я не любила играть с судьбой – по крайней мере, так дерзко. Я не верила в удачу, я всегда полагалась на себя – и мне льстило то, что я могу контролировать что-то неуловимое, дикое. Я тщательно продумывала ходы, фразы, жесты – и пусть они не всегда были верны, я не жалела о них. Наверное.

Но сейчас, когда все мои принципы и правила медленно задыхались в агонии, в этом великолепном безумии, когда я лицом к лицу столкнулась с неизбежностью – мне впервые захотелось рискнуть. Проверить карму на наличие неполадок. Просто не сопротивляться.

Я внимательно посмотрела на Серену – любовница фортуны, проститутка удачи, она ведь никогда не прилагала усилий. Ей повезло и в этот раз – услужливая пуля не взорвалась кровавым фонтаном у неё в мозгу. Я сыграю с ней. С Сереной ван дер Вудсен, олицетворением неизменности успеха. Если револьвер не дрогнет – я выиграла. Если же я проснусь в аду – или куда там попадает золотая молодёжь? – так и быть, я посвящу ей свою смерть. И пусть все станцуют на моём гробу ламбаду, а Чак Басс устроит из похорон грандиозную вечеринку. Пусть люди запомнят, что я ушла идеально.

Но к чёрту мои бравые речи! Я не верю в них, я не верю в себя, а гнилое сердце, казалось, вот-вот отобьёт барабанную дробь.

Я медленно поднесла револьвер к виску, выпрямляя спину и вскидывая подбородок. Томная музыка, плавно доносящаяся из аудио-системы, окутала меня.

Я обвела всех взглядом; напряжение чувствовалось в каждой позе, каждом мимолётном движении – пусть мы и играем на смерть, мы всё такие же дети.

Мои руки чуть вспотели, и я ухватилась свободной за юбку.

Страшно, холодно, неизмеримо одиноко.

Я сглотнула, и начала давить пальцем на курок. Вечность наступала на меня, сжимала виски, секунды растягивались в часы, а дни становились годами, и я, окружённая бессмысленными взглядами, здесь, скоро, возможно, умру. Я стала мягкой, тающей, я стала лужицей на полу, и мне было страшно.

—Е*ать, он сейчас выстрелит! – безумный вскрик Чака, но было уже, наверное, поздно. Я нажала на спусковой крючок.

Знаете – когда тишина оглушает – каково это? Знаете – когда всплеск грохота фейерверком крошит молчание на миллионы осколков – каково это?

Я знаю, я побывала там.

Я сглотнула. Выстрел был – но я не мертва. Я судорожным движением повернулась к Чаку: он отвёл мою руку в сторону, и пуля попала прямо в вазу из китайского фарфора. Лили расстроится.

Я посмотрела Чаку в глаза, в эти пустые бездны. Он шумно дышал.

—Я выиграла?

Он нахмурился, не понимая. Я рассмеялась, и, казалось, мой смех поглотил все звуки, все движения. Я смеялась, и смотрела на остальных – умерших вместе со мной на миг.

—Би, всё?.. – тихий голос Серены.

Я ничего не ответила, просто кивнула. Всё в порядке.

Просто я, чёрт побери, проиграла.

Чак твёрдо взял меня за руку и рывком поднял с кресла. Я хотела оттолкнуть его, закричать, захрипеть, но не могла - не могла сопротивляться. Он покровительственно повёл меня к выходу, не оборачиваясь. Нейт собирался было встать со своего укуренного места, помочь мне, но Чак отрезал:

—Протрезвей, Натаниэль.

И всё же, на выходе, я нашла в себе силы отчётливо произнести:

—Ничего не было. Никто ничего не видел. Вы же не хотите, чтобы нас засадили в тюрьму?

И кинула на прощание вымученную ухмылку.


Примечания к главе:

* Русская рулетка - экстремальная азартная игра. По стандартным правилам игры в пустой барабан револьвера заряжается один патрон, после чего барабан несколько раз проворачивается так, чтобы игроки не знали, где располагается единственный патрон. После этого игроки по очереди подносят дуло револьвера к собственной голове и нажимают на спусковой крючок.





Сообщение отредактировал LiluMoretti - Понедельник, 23.05.2011, 00:05
 
LiluMorettiДата: Воскресенье, 12.06.2011, 21:59 | Сообщение # 5
High Society
Группа: Проверенные
Сообщений: 7686
Награды: 966
Статус: Offline
A/N: я не вытерпела и выставила главу unbeta`d, ибо просто не могу спокойно готовиться к экзаменам. Так что принимайте это воплощение моей немного не здоровой фантазии. Меня понесло просто не по-детски, и я думаю, это станет понятно по мере прочтения главы. Честно говоря, очень волнуюсь по её поводу sad

Глава 3


—Великолепный благотворительный вечер в честь пациентов клиники Острофф, мисс Уолдорф, - прошелестел очередной лицемерно-сладкий голос и я самодовольно ухмыльнулась, невинно благодаря за комплимент и говоря, что это лишь ничтожная часть того, что я могу сделать для этого мира. — Уолдорф-Астория прекрасный выбор!
Я осмотрела тёмный зал, словно полностью вылитый из холодного мрамора – музыка и слова отскакивали от гладких стен, смешиваясь в своём водовороте. Элегантные струящиеся платья невесомо парили над полом, своим великолепием заставляя забыть об их владельцах. Пируэты, фигуры неспешных танцев, вежливо-лицемерные улыбки, аромат сплетен в приглушённых шепотках и блестящая мишура благовидности – таков был Верхний Ист-Сайд, когда пытался замолить свои грехи. Я удовлетворённо улыбнулась, любуясь своим творением – определённо, одним из лучших. Ну и что, что мне наплевать на этих людей, больных шизофренией – никто не узнает. Никто не узнает, что я совсем не та, за кого себя выдаю – и мне остаётся быть честной только лишь с самой собой.
Никто не узнает.
—Прекрасное платье, Уолдорф, - плавный голос мягко обволакивал мою шею. – Но тебе не стоит скрывать свои плечи.
Я чуть повернула голову в сторону, ловя взгляд Чака. Элегатные чёрные брюки и алый пиджак, небрежные, но такие аккуратно уложенные в причёску каштановые волосы - он, определённо, выглядел неплохо. Узковатые глаза были подёрнуты дымкой усталости и насмешливым безразличием – к чему, я не знала.
—Спасибо, Басс, - я медленно кивнула. – Твоё мнение так много для меня не значит, - я сложила губы в аккуратной улыбке, деланно вздыхая.
—Почему-то меня это не волнует, - он оскалился, выхватывая с подноса проходящего мимо официанта бокал шампанского и вливая его в себя. Он поморщился и добавил: – Фу, мерзость.
—Всё ради тебя, Басс, - равнодушно заметила я, высматривая в толпе Нейта.
—И зачем этот фарс насчёт пожертвования денег недоумкам? – с очаровательной грубостью кинул Чак, становясь передо мной.
Я поморщилась:
—Фи. Где твои манеры, Чак? Бедные люди, страдающие слабумием, а ты…
—О, ты меня не обманешь, принцесса, - отрезал Чак, взъерошивая рукой свои волосы. – Тебе же самой на них наплевать. Не так ли?
—Как ты мог такое про меня подумать, бесчувственное бревно, - скорее по привычке, чем из желания оправдать себя, уронила я и поправила его бабочку.
Я чувствовала его взгляд – и совсем не хотела на него отвечать.
—Как дела с Джорджиной?
—Великолепно, - самодовольно заметил он. - Всё идёт по плану.
—С тобой приятно иметь дело, Басс, - я внимательно искала в его позе надменность.
—Тобой приятно играть, Уолдорф, - серьёзно заметил он, кидая мне вызов.
Я приму его, но чуть позже.
Я быстро махнула ресницами, желая раствориться здесь, во всём этом безумстве, в фальшивом великолепии – я была его частью, я хотела ею стать. Утонуть в шелках, задохнуться в неизменной маске притворства, вкинуть в себя горсть таблеток – терпкая, пропитанная виски мечта, которую я мерно лелею, убаюкиваю, тихо кричу шёпотом – чтобы никто не услышал, не рассеял своим присутствием мираж, не разрушил искусственным смехом. Это просто – жить в коконе. Иногда – тесно.
Звук пришедшего сообщения раздался в моём клатче. Выудив оттуда мобильный, я раздражённо уставилась на экран: Сплетница.
"Замечено: Ca. покидает Нью-Йорк, улетая на Боинге прямо из аэропорта Кеннеди. Поговаривают, он так спешил, что ему пришлось купить место в бизнес-классе. Фи, Ca., там же жуткая антисанитария! Впрочем, тебе не привыкать. Но нас волнует другой вопрос: почему ты покинул UES? И уместна ли здесь поговорка: "С тонущего корабля крысы бегут первыми?" XoXo Вы знаете, что любите меня, Сплетница".Пририсовав губам улыбку, – так, что не отличить от подлинника, я подняла взгляд на Чака. Тот откровенно усмехался и потешался над ситуацией.
—Что с твоим лицом, Уолдорф? Коллекцию Одри Хепберн выкрали и теперь требуют выкуп?
Я сжала руки в кулаки и поморщилась, после чего, не удостоив его ответом, сунула под нос мобильный.
Он сузил глаза и на его губах мелькнула улыбка - слишком отдававшая победой. Я подозрительно посмотрела на него, скрещивая руки на груди.
— Ты замешан в этом, Басс?
— О, конечно, принцесса, ведь мой список семи грехов уже выполнен и мне надо заняться чем-то новым, - хрипло протянул он, безразлично ловя мой взгляд.
Я, фыркнув, отвернулась от него и закусила губу. Испепеляюще-сладкая одержимость Нейтом с привкусом отчаяния ощутилась во рту. Связь между постом Сплетницы и Нейтом? Всё очень просто: Картер был фаворитом Серены - удовлетворяющим все её потребности и выглядящим более-менее прилично среди вороха тупиц, которыми она забавлялась. А теперь он ушёл, исчез, не попрощавшись, по-английски - королева этого не простит. Она отыграется на других, жеманным движением пальцев маня к себе бабочек-однодневок.
Она отыграется на мне.
Она придёт и заберёт Нейта, заберёт - может, совсем не желая того. Серена ван дер Вудсен всегда любила чужие игрушки и неосознанно отбирала их других кукловодов - пусть и не знала, что будет делать с ними дальше. Она сверкнёт своими беспокойными синими-синими глазами, улыбнётся своей безрассудной пьяной улыбкой - и дёрнёт за шёлковые нити-невдимки. И ведомый Нейт Арчибальд, впервые жизни превозмогая собственную слабость, уйдёт.
И я задохнусь.
Я нервно глянула на Басса, который напряжённо смотрел куда-то вдаль. Проследив за его взглядом, я благодарно зажмурилась. Нейт стоял в дверях холла Уолдорф-Астории.
— Извини, Басс, но разговор окончен, - хладнокровно кинула через плечо я и направилась за Нейтом, уже поднимающегося на второй этаж.
— Ты думаешь, если он трахнет тебя, то ты привяжешь его к себе? - донёсся до меня, пожалуй, чересчур отчаявшийся голос Чака, но я лишь воровато оглянулась и продолжила свой путь.
Я последовала за Нейтом — он уже скрылся на втором этаже, и я чувствовала запах его дорогого одеколона, струящегося вверх по лестнице. Пробежав пальцами по перилам, я взошла по ступенькам и оказалась в просторном холле, укрытом тяжёлым бордовым ковром. Мягко улыбнувшись, я завернула в ближайшую приоткрытую дверь и увидела Нейта, стоящего перед зеркалом и отстранённо заглядывающего в оражение своих бледно голубых глаз. Отблески витрин большого города мерцали на его впалых скулах и я залюбовалась - как всегда.
— Блэр, - он заметил меня и - мне показалось? - спрятал усталый взгляд.
Я невесомо подошла к нему, обхватывая руками его плечи и прижимаясь к спине.
— Я скучала. Где ты был?
Тихий вздох и неглубокая морщина, образовавшаяся между бровей:
— Прости. Родители задержали, - он взял мою руку и поднёс к своей колючей от щетины щеке, и в паралелльном мире зеркал я увидела его потупившийся взгляд.
— Что-то произошло? - обеспокоенно спросила я, завороженная взмахами его золотистых ресниц.
Он неуютно улыбнулся одними губами.
—Говард, - он замолчал. - Он хочет, чтобы я, по окончанию школы, стажировался в мэрии и поступил в Коламбию, - я неуверенно посмотрела на него, не слыша в словах объективной причины расстраиваться.
— Это же замечательно, Нейт! - воскликнула я, кистями воображения рисуя идеальную картинку жизни: успешный конгрессмен и амбициозная жена, воспитывающие маленького белокурого мальчика; отполированная до блеска репутация, семейные вечера за французской классикой кинематографа, статьи в Нью-Йорк Таймс с фотографией счастливого семейства... Так ведь и должно быть, правда?
— Ты не понимаешь, Блэр, - с неприсущей ему твёрдостью отрезал Нейт, качая головой. Я сузила глаза. - Я не хочу этого. Я не хочу жить по уготованому плану и не хочу, чтобы всё на моём пути доставалось мне как нечто само собой разумеющееся.
Я вскинула брови: несмотря на всё это, Нейт никогда не отказывался от преподносимых ему даров.
— Но разве это не правильно - знать, чем всё закончится? И быть готовым ко всему?
Он всего лишь пожал плечами:
— Вся проблема в том, Блэр, что мы сами не знаем - кто мы.
— Я знаю, кто я, - беспечно соврала я, гладя пальцами его грудь. Здесь слишком тихо, и моя ложь, наверное, до безумия осязаема. Я уткнулась лбом в напряжённое плечо Нейта, прислушиваясь к тому, как течёт кровь в его артериях.
— Нет, Блэр. Нам сказали, кем мы должны быть, и мы лениво верим этому, даже не стараясь сопротивляться, - на удивление твёрдый голос Нейта дрожью скатился на пол, к лохмотьям нашей воли.
Воздух. Нам срочно нужен воздух.
— Почему, - сдерживая раздражённую насмешливость в голосе, я нахмурилась, - почему ты говоришь мне всё это, всего лишь кидаясь словам, а не делаешь то, чего ты хочешь?
Это было сложно - рвать ногтями пелену иллюзий, застывшую в весенних глазах Нейта. Потому что я его, кажется, любила. Или должна была любить? Плевать, это ничего не значит - говорить правду было сложно, потому что страшно. Страшно его потерять.
Нейт молчал - как всегда. Бесмысленно моргал, окуная в вечность взмахами прямых ресниц. А я, уткнувшись в теперь уже обмякшее плечо, вдруг обрушилась себе под ноги и лежала там, внизу, беспомощно заглядывая в свои же глаза.
Осознание не поразило меня, оно стало моей частью. По венам потекло терпкое разочарование и взгляд застыл, умер. Просто я наконец-то поняла.
Поняла причину его влечения - или, как знать, любви, - к Серене ван дер Вудсен.
Она не признавала планов и отвергала правила.Она была тем способом жизни, которым ему никогда не суждено было стать.
Конечно, я знала, что мой парень кидает томные взгляды на подругу своей девушки - тут не было ничего странного, ведь кого-то другого всегда предпочитали мне - мама - работу и призрачную идеальность, папа - совершенную Блэр Корнелию Уолдорф, укутанную в ворох уверенности и совсем не имеющую проблем, и я совсем не удивилась, узнав от Чака, что Нейт втайне трахает сексуальных длинноногих блондинок с беспечными синими глазами. Спасибо хоть на том, что он не выносит это за пределы нашего узкого мирка, тщательно скрываясь и стыдясь себя же, и поэтому моя репутация ещё жива - пусть и в секундe от превращения в лохмотья.
Я вздохнула и потянула змейку платья вниз. Чёрный шифон облаком осел на полу. Наверное, именно так приходит отчаянье - без лишних обиняков.
— Извини, Нейт, я сорвалась. Организация и всё такое, - я нервно улыбнулась, поворачивая Нейта к себе и целуя в уголок рта. Он с удивлением осмотрел меня и, запинаясь, прошептал: - Блэр, ты...
Я поморщилась:
— Да.
Я притянула его к кровати, стоящей у окна, и мы навзничь упали на неё.
— Я люблю тебя, ты ведь знаешь? – шептание соскочило с моей улыбки, ударяясь о губы Нейта, прижатые прямо к моим.
Нейт чуть приподнялся на локтях, позволяя мне на мгновенье забыть ощущение тяжести его тела на моём, и скосил взгляд в сторону – мягкий голубой цвет ещё не был заболочен – не был бессмысленным. Он плавно взмахивал ресницами, моргая, а я, кажется, почти опустела – порох иллюзий высыпался из меня с каждым новым днём.
— Я тоже тебя люблю, - тихо сказал Нейт, поворачиваясь ко мне и смотря мимо – взгляд скользил по плечам, шее, скулам – но только не в глаза. Только не в глаза.
Я часто закивала, выдавливая почти искреннюю улыбку. В конце концов, я умею заставлять.
Я запустила руку в светлые волосы Нейта, приближаясь к сомкнутому рту и думая о том, что для того чтобы всё было красиво и правильно, нужно врать, фальшивить, мухлевать – только не верить в правду. Она разрушает – как бы парадоксально это ни звучало.
Тихий вечерний свет обволакивал наши тела, такие равнодушные и холодные, совсем не умеющие подбирать чувства. Где-то за дверью лился смех – грузно и кубарем, – но это было там, в другой вселенной. Там, где кто-то не хочет умереть на невыносимую секунду, где кто-то не чувствует, как сердце медленно струится по стенкам желудка, разъедая их ядом. Это было странно, но это нельзя было отрицать.
Я выгнулась под Нейтом, кожей чувствуя его неумышленное безразличие, на миг ставшее столь ощутимым и столь безнадёжным, что мне захотелось впиться ногтями в его прекрасное лицо, оставляя на нём кровоточащие нити разочарований. Я надрывно выдохнула, прижимая его к себе и начиная покрывать влажными поцелуями его скулы, щёки, веки, лоб – только бы не ушёл, только бы не оторвался от меня. Только бы не сумел найти в себе силы принять правильное решение.
Исступление стало мною, смешиваясь буйными красками с безумием.
— Мы всегда будем вместе, - бисер шептания расползся по комнате, оставляя после себя пустоту, и я наконец-то успокоилась, смотря в безмятежность глаз Нейта. Он правильно улыбнулся, – только он так умел, – и почти искренне соврал:
— Да.
Затем неуверенно нахмурился и вздохнул. Он смирился – с планом. И, на самом деле, давно.
Я провела пальцами по его шее, внимательно смотря на губы – совсем не хотевшие меня целовать.
Нейт улыбнулся и зарылся в мои разметавшиеся по подушке волосы. Я любила его, а он меня – нет. Это, наверное, очевидно. Но не безнадёжно.
Руки Нейта оказалось у меня на бёдрах, и я вздрогнула при их чувствительном прикосновении и застыла. Нейт поддел резинку трусов и начал медленно тянуть её вниз, всё так же спрятавшись в густоте моих тёмных волос. Дыхание сбивалось и пульс, кажется, скоро сорвётся – я не хочу, чтобы это было так... искусственно. Но это не важно. Как и то, что Нейт не смотрит мне в глаза – стыдливо пряча их в безразличии.
Я зажмурилась.
Тихая трель мобильного телефона вывела нас из омута обречённости и я распахнула глаза, кривя губы. Нейт приподнялся на руках надо мной и кинул извинение через плечо:
—Вдруг там что-то важное, – малоубедительно, Арчибальд. Я раздражённо хмыкнула и выскользнула из под него, заглядывая поверх его рук в экран blackberry.
"Замечено: S. на благотворительном вечере у B. Неужели наша белокурая куртизанка - не правда ли, забавная кличка? - решила сделать нам одолжение и разбавить постную атмосферу вечера своим присутствием? Народ требует хлеба и зрелищ. XoXo Сплетница".
Я раздражённо потёрла оголённое плечо, смотря на чуть подрагивющиеся в полуулыбке губы Нейта. Он извиняющимся жестом положил телефон на место и медленно повернулся ко мне. Пустота в глазах. Желание уйти в напряжённой позе.
Я резко вскочила с кровати, истерически шепча:
— Ну что же, давай, уходи к своей шлюхе, - я рассмеялась.
— Что?
— Ты не расслышал? - рявкнула я, поддевая ногой сброшенные мгновенья назад платья и пыльные лохмотья гордости и с трудом вновь цепляя их на себя. — Иди трахни её уже наконец! - я подлетела к нему, ошарашенно сидевшему на краю дивана и беспомощно кривишему губы.
— Нейт, проснись, - тихо выдохнула ему в ухо я. - Это твой выбор.
Слова - они так бесмысленны. Они всего лишь пепел.
Я, не слушая невнятное бормотание Нейта, быстро поправила причёску и платье и выскользнула из комнаты - сдерживая всхлипы, рвущие мою грудь. Спешно спустившись по лестнице, я осмотрела зал и заметила Серену. Слишком короткое для сегодняшнего события платье открывало вид на тонкие длинные ноги, а шлейф везения тянулся за ней с самого входа. Она стояла у бара и бурно хохотала над шутками какого-то престарелого идиота, и весь мир хохотал с ней.
Боже, как мне это надоело!
Я закатила глаза и отвела от неё взгляд, теперь наткнувшегося на Чака, мило беседующего с женщиной, которая совсем недавно брала у меня интервью для какой-то жёлтой газетёнки - конечно, не преминув заметить, что Гарольда Уолдорфа всё чаще замечают в компании мужчин, нежели собственной семьи. Я велела этот сучке убираться, но, по-вдимому, она взяла на себя смелость остаться здесь.
Дождавшись, пока она отойдёт, я стремительно двинулась к Чаку, чувствуя, как тёмная прядь небрежно выбилась из тщательно уложенной причёски. Заведя напряжёнными пальцами её за ухо, я резко остановилась перед Бассом - в приятном полумраке его острые черты лица казались ещё выраженней, а с желтоватым отблеском глаза затерялись в своём тумане. Его губы исказила небрежная усмешка, и я прищурилась:
— Позволь узнать, Басс, о чём ты так сладко беседовал с этой гнилой журналисткой? - мой сдержанный голос, словно топлёный мёд, медленно лился в заполненное шепотками пространство. Чак, кинув мне секундный равнодушный взгляд, неспешно достал из внутреннего кармана алого пиджака портсигар, извлекая оттуда толстую сигару и вставляя её в рот. Я скрестила руки на груди, скованно оглядываясь по сторонам - помпезные силуэты высшего общества растворялись друг в друге. Что происходит, чёрт возьми?
— С каких пор я должен перед тобой отчитываться, Уолдорф? - насмешливая струя дыма ударила мне в лицо. Поморщившись, я зашипела:
— Не забывайся, Басс, - я протянула руку к его чёрной бабочке и крепко ухватилась за неё, на миг оставляя навязчивые мнения других там, вдали, где я только что сливалась с ними.
— Потрясающе, Би, - глумливо прошептал Чак, затягиваяь и накрывая свободной ладонью мои цепкие пальцы. Я вздрогнула. - Мало того, что у тебя нет никакой власти надо мной, так ты ещё и зависишь от меня, но не перестаёшь на что-то надеяться. Это так мило.
Я отпрянула от него, неосознанно дёргая плечами и кривя рот.
— Я не завишу от тебя, чёртов Басс.
— Неужели? - он вкинул бровь.
Я остервенело закусила губу, чувствуя, что переборщила. Крохотная капля крови образовалась в уголке моего рта и я хотела было смахнуть её, но Чак опередил меня и коснулся её указательным пальцем, после чего поднёс ко рту и слизнул. Я поражённо уставилась на него.
—Нервничаешь, Уолдорф? - он засмеялся.
Мне захотелось схватить вилку с ближайшего стола и воткнуть её ему в глаза.
Благо, воспитание не позволило.
Внезапно я услышала, как оркестр заиграл что-то невообразимое. Мне показалось, или это начальные аккорды песни Джейса Эвретта?..
—Ну как, нравится? Я знаю, ты любишь эту песню. Вот и попросил сыграть.
Я выдохнула:
—Нет, такое невозможно на благотворительном вечере! Что скажут люди?
Он засмеялся:
—Откровенно говоря, мне наплевать.
Басс стал передо мной, засунув руки в карманы и чуть склонив голову – равнодушие вновь стало его отождествлением. Я неверяще прищурилась, глубоко вздыхая.
—Уолдорф, просто один танец, - громкий шёпот настойчиво окутал меня, струясь по обнажённой шее к беззащитной ключице, и я неосознанно вздрогнула, впитывая в себя его аромат. – Тебе отчаянно нужно осознать, что ты прекрасна в своих интригах и бездушных словах.
Обличающие слова, словно дым, осели на укрытые французским кружевом плечи, и я почувствовала, что падаю в пустоту – внутри себя. Чак уверенно положил руку на мою талию, прижимая к себе так, что я могла задохнуться в исходившем от него аромате бурбона и независимости. Я незаметно укуталась в него, взмахом ресниц позволяя чётким контурам раствориться в неясности и размытости – и просто чувствовать невыносимую свободу от себя.
Чак медленно, но настойчиво повёл меня в танце; музыка – совершенно не приемлемая для такого мероприятия – горькими пузырьками плавилась в крови. А я просто отдалась – на мгновение заставляя себя забыть о ноше совершенства.
Я робко извилась в его захвате; затем, заглянув в пустоту его глаз, нашла там насмешливое одобрение.
—На нас все смотрят, Басс, - выдохнула я ему в подбородок, нечаянно коснувшись его своей щекой.
Он развернул меня к себе спиной, прижимаясь к застывшим лопаткам грудью.
—Ну и что, лицемерная монашка? – шептание коснулось мочки уха, и я вздрогнула, прикрывая глаза. – Тебе это нравится. Быть собой, не боясь чужих взглядов.
Я резко вынырнула из своего сна, разворачиваясь к Бассу лицом.
—Я не боюсь, - нежный оскал и плавное покачивание бёдрами, - я просто дальновидная.
—Ты просто трусиха, моя девственно-чистая принцесса, - нараспев произнёс Басс, цепляясь пальцами за подол юбки и играя с ним. Играя со мной.
Я вспыхнула, желая вырваться из тумана его хриплого голоса, пронизывающего насквозь.
Чак Басс умел играть. Умел подбирать нужные интонации и сорить верными словами – умел убеждать одним лишь ленивым подёргиванием плеч – и сейчас он хочет забавляться. Это хобби – подминать под себя характеры.
Он дразнил меня, придавая взгляду перламутровый блеск фальши, - и дичая с каждым днём. Но я тоже почти совершенна в натягивании шёлковых нитей, связывающих моих узников в невидимый, облюбованный ими же капкан.
Мы просто стирали границы безумия – не замечая, как потрошим себя.
— I wanna do bad things with you, - пел низкий голос, окуная в бездны своих звуков.
Я закусила губу, улыбаясь, почти смеясь, смотря в его прозрачно-бронзовые глаза и желая, чтобы музыка не кончалась. Отчаянность стала мною, и я хотела подчиниться безумному ритму песни, раствориться в откровенных словах, просто забыться.
—Помнишь, Уолдорф, я говорил тебе, что помогу лишь при одном условии? - оскалился Чак, кружа меня в звуках гитары и заглядывая в отрешённые глаза. Я напряжённо пыталась не отвести взгляд.
—О, надеюсь, ты не будешь банальным, сказав, что хочешь затащить меня в постель, - высокомерный возглас слился с волнами музыки, и я невинно махнула ресницами.
Чак захохотал, нисколько не беспокоясь о том, что его могут принять за умалишённого, – впрочем, ему нечего терять, – после чего подпел голосу солиста, почти касаясь губами моих влажных губ:
—I wanna do bad things with you.
Я уткнула зажатые кулачки ему в грудь и отклонилась от него, подальше от безумия, ореолом окружавшего его, подальше от всего того, что напоминало в нём меня.
—Басс, пение – явно не твой конёк, - насмешливо улыбнувшись, прошипела я.
Он лишь пожал плечами и, взяв меня за руку, повёл к тени у лестницы, и я непонимающе остановилась там, оглядываясь по сторонам.
Вдох. Выдох. Ток по венам.
—Сыграем? - шёпот криком растворился в сознании. - По-крупному.
Я надменно скривила рот, вскидывая голову и прямо смотря перед собой - к чёрту страх! Извивающиеся силуэты - видимо, низкий голос солиста умопомрачительно действовал на всех - мелькали в отблесках музыки и всё утопало в сумасбродстве - так к чему вся эта глупая дрожь в коленках, к чему все эти исступленные заламывания рук, когда безумие так и манит в свою бездну - совсем не обещая спасения. Надо просто ощутить, как кровь струится по телу - и жить. А точнее: жить в падении.
Я неспешно обернулась к Чаку, лениво облокотившегося о стену и скрестившего ноги в лодыжках. Руки - как всегда - в карманах, а внимательный взгляд хищно блестит в сумасбродном свете дрожащих в люстре свеч. Небрежная сила в позе ненаязчиво впиталась в меня, в моё тонкое платье чуть выше колена, в мои беспечено уже растрёпанные волосы, в моё опьянённое бесконечными поражениями сознание. И я неожиданно для себя погибла - чтобы через мгновенье воскреснуть.
—Без правил, Басс, - ямочки на моих щеках призывно заиграли, и я протянула ему руку.
Чак прищурился, медля с ответом. После чего обнажил ряд мелких, как у ласки, зубов и мягко пожал мою влажную ладонь. Я передёрнула плечами и разорвала прикосновение.
—И без приличий, - насмешливо уточнил он и оттолкнулся от стены, приближаясь ко мне и обволакивая своим аромантом - ароматом уверенности и небрежности ко всему, что для остальных имело значение. Я хотела раствориться в нём.
Плевать, что будет!
—Я хочу уничтожить Серену, - заметила я, дрожа от презрения: к себе и к тем, кого я ненавижу, а должна любить; к своей вечной борьбе с неидеальностью, к неизменным проигрышам и к горькому чувству обиды, что всегда есто кто-то лучше меня. И в конце концов, к восхищённому взгляду нежно-голубых глаз - увы, обращённого не на меня.
—Принцесса, ну зачем же так грубо? Всё надо делать изящно и непринуждённо, - чётко выделяя плавными интонациями слова, произнёс Чак, дотрагиваясь пальцами к моему подбородку и приподнимая его.
—Не прикасайся ко мне, Басс, - мило прощебетала я, отталкивая его руку. - И не поучай.
Он усмехнулся, снова засовывая руки в карманы.
—Начнём, как и договаривались, с Джорджины?
—Этой шлюхе давно пора исчезнуть с поля моего зрения, - кинула я, поворачиваясь на каблуках и пытаясь пройти сквозь толпу. На самом деле, мне было плевать на Джорджину - на её отстранённые стеклянные глаза, и на вющиеся, словно змеи, чёрные волны волос, и на её страсть раздвигать ноги перед каждым встречным - но нельзя было отрицать её ум и отсутствие границ дозволенного.
Ах, да - и ведь именно благодаря ей Серена ван дер Вудсен стала королевой Констанс Биллар, а самое главное - смогла удержаться на этом посту.

***


"Замечено: B. сбегает с собственного вечера.
Видимо, в детстве она перечиталась сказок, и теперь, подобно Золушке, превратится в тыкву после полуночи. Или что там с ней случилось после того, как чары её чокнутой мамаши-феи исчезли?
Но какая же принцесса без своего принца? Ответ правильный: неудовлетворённая. Мои корресподенты считают, что именно это послужило причиной весьма откровенного танца с C. Дорогая B., Грейс Келли перевернулась бы в своём гробу, узнав о твоём поведении - так беспечно порхать от одного к другому совсем не в духе настоящих леди. Кстати о ненастоящих леди: похоже, S. переключилась на мужчин в возрасте - лучшего объяснения того, что она покинула вечер под руку с каким-то престарелым пончиком, я найти не смогла.
XoXo Вы знаете, что любите меня. Сплетница."

Лимузин Чака нёс нас по артериям города - тесно сплетённым и таким неразрывным. Я отложила телефон в сторону, чувствуя странное отстутвие беспокойтсва.
— Её стало слишком много - Сплетницы, - спокойно заметила я, принимая от Чака бокал с красным вином. Он внимательно смотрел на меня, пока я делала глоток, после чего прищурился.
— И тебе это нравится, - он коснулся ладонью моей разметавшейся по сидению чёрной шифоновой юбки. Я смотрела на его пальцы, играющие с ней.
— Нет. Просто теперь это уже не так важно.
— Ничто в жизни не важно, - устало прохрипел Чак и откинулся на спинку сиденья. Я последовала его примеру.
— Месть? - предположила я, вспоминая "Графа Монте-Кристо".
— Тоже, - усмехнулся Чак. - Хотя, должен признать, "В - значит Вендетта" меня впечатлил. Это довольно забавно - но не важно.
Мы наполнились тишиной. Месть безвкусна, она лишь въедается в тебя невесомым ароматом слёз. Она - одержимость. И я ей, кажется, подвержена. Образ тонкой белокурой девушки, столь мною когда-то любимой, и столь прекрасной в своей деланной беззаботности, дымом проструился в моё сознание. Неловкие, но такие томительно-завораживающие движения, быстрые-быстрые слова, падающие с растянутых в улыбке губ - когда-то я купалась во всём этом, чтобы потом возненавидеть. Чтобы потом парить в бесконечном падении мести - мести за то, что мне не дали шанса на победу.
Я вздохнула и снова подумала о Спаркс.
План был совершенно прост: подставить Джорджину. Сегодня вечером она долна была передать партию ЛСД одному идиоту - Питу, или как его там - и знала об этом только Серена. Откуда об этом прознал Чак для меня ставалось тайной. Которую я не горела желанием открывать.
Чаку, с его деньгами, ничего не стоило инсценировать облаву.
Конечно, Джоджина будет в бешенстве из-за Серены.
Маленькое семечко в её сознании взростёт кустистым подозрением.
Уж я-то постараюсь.
— Чак, это же сумасшествие.
— Что, принцесса?
— То, что её любит даже эта шлюха-Джорджина.
Он промолчал.
Лимузин мягко скользил по венам Нью-Йорка, и я вдыхала в себя приятный запах кожи.
Мы остановились у клуба The Box, где должно было всё произойти, и Чак вышел из лимузина.
Я уставилась на город сквозь затонированное стекло.
Всё - одна мишура, и никакой правды.
Я не чувствовала ничего - ни облегчения, что скоро первое действие в нашей кампании буде выполнено, ни жалости к тому, что я методично разрушаю.
Я просто впитывала в себя город.
Чак вернулся и безучастно сел в лимузин.
Я ждала фарса.
Всё произошло очень быстро - несколько человек в тёмной одежде вошли в клуб. Здание разорвалось буйными криками.
Но мы дали Джорджине шанс сбежать.
Я уже говорила, всё произошло слишком быстро - словно ничего и не было? Словно это не было первым шагом в разрушении чьей-то жизни. Словно это ничего не значило.
А я просто напоминаю себе, что слишком часто плевала в душу. Себе и другим.
Джорджина - одетая в тяжёлое красное платье - лениво вышагнула на улицу. Чёрные волосы грузно раскиданы по пухлым белоснежным плечам, а кровавые губы содрогаются в нервной усмешке.
Даже в совершеннейшем переполохе она так же прекрасна и сдержанна - как всегда.
Глаза-стекляшки наполнились прозрачной влагой ненависти, и свет от нелепых бигбордов отражался в них.
Чак, внимательно осмотрев её, тихо произнёс:
—Пора.
Я непонимающе посмотрела на него, вскидывая брови и обхватывая себя руками.
—Но ведь всё, что нужно, уже сделано. Не так ли?
Ответа не последовало.
Чак открыл дверь лимузина и шагнул на асфальт. Хищной походкой приблизился к Джорджине, удивлённо посмотревшей на него затуманенными глазами. Они перебросились парой слов, а я равнодушно откинулась на кожаное сиденье. Пустота. Звенящая, словно хрусталь.
Дверь лимузина снова открылась, в этот раз - являя взору Чака, обнимающего за талию Джорджину. Я поморщилась.
—Крошка Би тоже здесь? Чак, я думаю, что справлюсь сама, - девушка захохотала, плюхаясь на сидень рядом со мной и завлекая с собой Чака. Тот спокойно ухмыльнулся и кинул водителю:
—В ближайшую гостиницу, пожалуйста.
Ясно. Он хочет трахнуться.
Я устало улыбнулась и посмотрела в окно: мне было всё равно, что делать. Равнодушие зажало меня в тиски.
—Блэр, не хочешь травки? - насмешливо прыснула Джорджина. Я промолчала, всё так же глядя в окно.
Салон наполнился запахом марихуаны. Чак и Джорджина затянулись.
Через десять минут мы прибыли в какую-то паршивую гостиницу, и мы все вышли из лимузина: Джоджина - вконец обезумевшая, Чак - с жестокой ухмылкой на губах, я - раздражённо стиснувшая челюсть.
Чак крепко схватил меня за руку:
—Не уходи, - он прямо посмотрел мне в глаза. - Пожалуйста.
—Ты хочешь, чтобы я танцевала румбу под ваши стоны? Увольте.
— Блэр, просто останься.
Я уловила в его интонации что-то странное; что-то безисходное.
—Ладно. Только потом ты ещё поплатишься за это, Басс.
Он почти ребячески улыбнулся.
Я пьяна?
—Чаки, не думаю, что нашей фригидной девственнице понравятся новаторские идеи касательно количества человек во время секса, - послышался обволакивающий голос Джорджины. Я закатила глаза.
—Джи, успокойся. Она не будет мешать.
Я скривилась.
Мы вошли в отель и заказали номер; Джорджина накинулась на Чака уже в лифте.
Безумие.
Войдя в комнату, они сразу же скрылись за дверью, а я неловко прошлась по номеру. В меру приличная мебель. Небольшое окно. Уютный балкончик.
Что я здесь, чёрт побери, делаю?
Ходя по номеру, я в нерешительности остановилась у двери в комнату, где находились Чак и Джорджина, и позволила взгляду соскользнуть в щель.
Они сидели спиной ко мне, но я могла видеть их в отражении зеркала, стоявшего напротив кровати.
Чак неспешно стягивал с Джорджины платье, чертя языком влажную дорожку от середины её шеи к ключице. Та приоткрыла рот и блаженно закатила свои глаза-чёрные дыры, окутывая своим бормотанием тишину. Я порывисто выдохнула. Здесь всё насквозь было пропитано порочностью - и я кружусь в этом водовороте грехопадения, ощущая непривычную лёгкость - там, внутри, глубоко под слоями пыли. там, где стираюся призрачные границы и царит равнодушие. Там, где, кажется, я была погребена.
А Джорджина всё так же постанывала - кутаясь в доступность и широко раздвигая ноги.
Все мы полны грязи.
Чак глухо засмеялся, толкая Джорджину на спину и грубо хватая за разметавшиеся по обнажённым плечам волосы. Полурасстёгнутая рубашка небрежно облегала его крепкое тело, а искривлённые вниз кончики губ напоминали - это просто игра, о который знаем только мы вдвоём.
В отражении зеркала я увидела, как он подмигнул - мне? - перед тем как войти в Джорджину. Я резко отшатнулась от двери, чувствуя, как кипит моя кожа и плавятся вены. Часто дыша, я тихо вышла на балкон. Босые ноги коснулись холодного дерева, и я вздрогнула. Ненавязчивый ветер колыхал мои распущенные локоны, и я поражённо всматривалась в неуёмное движение жизни - чужой жизни, до которой мне не было дела.
В моей душе взходил кровавый закат, и мне было страшно.

***


Я позволила себе подогнуть под себя ноги, не беспокоясь о смятом платье, и неловко свернуться калачиком на софе в номере гостиницы, дожидаясь Чака. Несдерживаемые стоны слились с шумом неспящего города и мелодично пели мне сумбурную колыбельную. Неотрывно смотря в потолок, я прислушивалась к своему тихому дыханию, неспешному сердцебиению.
Я захлёбывалась в волнах самообмана и хватал ртом воздух.
Чак неспешно вышел из комнаты, взъерошивая волосы рукой, и я поспешно встала на кушетке, оправляя шифоновую юбку платья.
—Мы тебе не мешали, Блэр? - невинно осведомился Басс, подходя к бару и наливая себе бурбона.
Я пропустила его реплику мимо ушей, лишь закатив глаза, и едко заметила:
— О, Басс, ты настолько не разборчив, что скоро не заметишь, как трахнешь стулку.
— А ты хотела бы быть на её месте? - он отсалютовал мне гранёным стаканом и влил в искривлённый усмешкой рот тёмную жидкость.
—Чак, тебе не кажется, что пора бы уже придумать что-то новое? - я закинула ногу на ногу и с деланным вниманием посмотрела на свой маникюр.
—Что ж, надеюсь, я не буду банален, сказав, что обожаю, когда твои тёмные глаза невинно торжествуют во время того, как ты едким словом уничтожаешь чьи-то жизни? - его хрип дрожью отозвался в моём теле, кружась по запутанным синим венам и оседая на кончиках пальцев. Я неосознанно улыбнулась под тихо тиканье наручных часов Басса. Не успели колкие слова упасть с моих губ, как Чак вольготно развалился возле меня, плавным движением руки хватая мои длинные жемчужные бусы и мягко притягивая к себе. Неосязаемое касание наших взглядов растворилось в вечности, и я знала, что не одна.
Это было странно: находить успокоение в совершенно не том человеке - на миг показавшимся таким отчаянно похожим - находящимся на грани безисходности и полном недостатков. Но Чак Басс кто угодно, но не моё успокоение.
И всё же я знала - он единственный, кто не станет осуждать меня - видя меня такой, какая я есть. Потому что он ещё хуже.
Я дёрнулась и натянутая до предела нить разовалась взрывом жемчуга; белоснежные бусины оседали на холодном полу.
—Чёрт, - выдохнула я.
—Прости, - Чак наморщился и резко встал с кушетки.
Неловкость стала нами в те секунды.
—Где, чёрт побери, эта шлюха? - нервно спросила я,потирая шею и кивая в сторону комнаты. - Не может поверить, что её осчастливил сам Чак Басс?
Чак спокойно улыбнулся и сел на подоконник, доставая из кармана маленький целлофановый пакетик с белым порошком, и высыпая его.
—Она без сознания, - небрежно кинул он, чертя кредитной карточкой белоснежную дорожку и наклоняясь, чтобы затянуться.
—Что? Ты её до смерти, что ли?.. - выпалила я и тут же покраснела.
Он втянул в себя последние пылинки и расхохотался, блаженно закрывая глаза.
—Нет, принцесса. У неё просто передозировка.
Я неверяще нахмурилась.
—Что? Но она ведь всё время была здесь и...
Чак самодовольно ухмыльнулся и посмотрел в тёмное небо, укрытое сотнями шёлковых серых туч. Взгляд его затуманился, а поза стала расслабленной, словно он спал с открытыми глазами.
—Будет гроза.
Я сузила глаза.
—Соизволь объяснить.
Чак, наверное, был уже где-то далеко от Нью-Йорка, от меня, от грани, которую я почти переступила.




Сообщение отредактировал LiluMoretti - Воскресенье, 19.06.2011, 03:45
 
LiluMorettiДата: Воскресенье, 12.06.2011, 22:00 | Сообщение # 6
High Society
Группа: Проверенные
Сообщений: 7686
Награды: 966
Статус: Offline
—Я же говорил, Блэр: без приличий. Без правил. Без морали. Если ты хочешь заручиться моей поддержкой, тебе придётся делать то же, что и я, - отстранённый голос, почти безжизненный, с едва уловимой ноткой прежней насмешливости, током отозвался во мне. - Нам будет весело.
И я осознала: было уже слишком поздно оборачиваться.
—Ты хочешь сказать, что...
—Да. Я добавил ей порцию амфевитаминов в её дайкири ещё тогда, в The Bоx. А потом дал некачаственного кокса, пока мы трахались. Всё просто, Блэр...
—То есть ты сделал всё это дерьмо только из-за того, чтобы отыметь эту ненормальную? - зашипела я, вскакивая на ноги и приближаясь к нему.
—Уймись, детка. У меня с ней старые счёты, - холодно произнёс он, смотря на меня и мерзко ухмыляясь. - Тем более это только поможет тебе в твоём плане устранить Эс. Завтрашний день Джорджи встретит ничего не помнящей с того момента, как её подставили, - он окинул меня жалостливым взглядом.
—Ты больной, Басс, - покачала головой я и схватила сумочку. - Совершенно больной.
—И эта говорит мне та, что коротает вечера в обнимку с "Джоном"? - Чак скривился.
Я в бешенстве отвела взгляд - как я могла забыть, что он мастерски бьёт по самым больным местам.
—По крайней мере, меня не презирает собственный отец, - я улыбнулась и вскинула брови, ощущая яд в своей пенящейся крови. Шум скользящих по грязному асфальту шин звучал с нашими дыханиями в унисон. Я наслаждалась секундной растерянностью Басса.
—Заткнись, - рявкнул он, хватая меня за руку и таща в комнату к Джорджине. Я попыталась вырваться, но тщетно.
Мы вошли, и он отбросил мою руку в сторону, и я с отвращением посмотрела на беззащитное тело Джорджины, распластавшееся на тёмных простынях.
—Она выглядит так, словно мертва... - я прижала ладонь к губам.
—Так и будет, Уолдорф, если ты не сделаешь того, что скажу тебе я.
—Мы в дерьме, да, Басс?
—По уши, - захохотал он и достал из кармана небольшую пластиковую баночку. - Вот. Держи. Инсценируем попытку самоубийства.
Я скорчила гримасу.
—Что?
Он приблизился ко мне и взял моё лицо в свои руки.
—Просто сделай это, - он ухмыльнулся. - Я знаю, ты хочешь.
Я неуверенно попятилась от него и сглотнула. Он сумасшедший.
И я тоже.
Я дрожащими руками вскрыла баночку и высыпала оттуда горсть таблеток прямо на кровать. Потом посмотрела на Чака - он одобрительно кивнул головой. Я улыбнулась и подкинула оставшиеся таблетки в воздух.
Фейерверк грехопадения.
Нам всё можно. Мы - дети циничности и расчётливости, я уже говорила? Мы больны и извращены. Мы падаль.
Чак снова схватил меня за руку и мы выбежали из номера, кубарём скатываясь по лестнице, вылетая из стен отеля - подальше от доказательства того, что мы спятили. Время лилось сквозь нас, разъедая сознания.
На улице шёл дождь. Артерии молний делили небо пополам. Я зачарованно посмотрела вверх, чувствуя, как моя кожа намокает.
Мы вынули из обплёванной души, всё, что осталось. Выкинули там, где затоптали солнце.
А мне всего лишь хотелось курить.
Мы завернули за угол, и я достала из сумки пачку сигарет. Дрожащими руками вставила длинную сигарету в изогнутый рот и посмотрела на Чака. Он ухмыльнулся и вытянул из карману зажигалгу. Робкий огонь - и я затянулась дымом. Прикрыла глаза. Почувствовала на губах смог и капли дождя. Нас убили тогда - во время того, как гроза чертила молниями по небу свой грёбаный узор.
Чак прижал меня к стене обшарпанного здания и тихо сказал:
—Позвони Остроффу. Он с радостью примет Джорджи в свои пациенты, и мы избавимся от неё - и Серена уже не будет так стойко стоять на своё месте. Понимаешь?
Я кивнула и достала из клатча мобильный.
Приложив его к уху, я неотрывно смотрела на Чака.
—Алло?
—Здравствуйте, мистер Острофф. Это Блэр Уолдорф. Понимаете, тут такая история... Моя любимая подруга наркозависима.
Чак сдержал смех на своих губах. Я снова затянулась.
—Она совершенно больна. Недавно она позвонила мне, и сказала, что находится в отеле ***, и что выпила кучу каких-то таблеток. Доктор, я так боюсь за неё... Не могли бы вы прислать за ней скорую?
—Конечно, но...
—Я бы не хотела, чтобы вы говорили ей обо мне. Она так не любит, когда ей помогают. Просто заберите её. И я была бы благодарна, чтобы эта история не предалась огласке.
Я понимала, что он не сможет отказать - ведь я собрала бешеное количество денег для его паршивой лечебницы. План был идеален. Но почему-то мне казалось, что я всего лишь пешка.
—Конечно, мисс Уолдорф. Буду рад вам помочь.
—Спасибо. Её зовут Джоржина Спаркс.
Я отключилась и внимательно взглянула на Чака.
—Это ненормально.
—Но действует.
Толстые нити дождя хлестали нас по щекам.
Я умирала.
—Чак?
Он вопросительно посмотрел на меня.
—Научи меня убивать.




Примечания к главе:


1) Песня, под которую танцевали Чак и Блэр - Jace Everett "I wanna do bad things with you" (слушать)





Сообщение отредактировал LiluMoretti - Вторник, 21.06.2011, 21:41
 
LiluMorettiДата: Воскресенье, 31.07.2011, 22:05 | Сообщение # 7
High Society
Группа: Проверенные
Сообщений: 7686
Награды: 966
Статус: Offline
A/N: Всем привет! Сразу хочу извиниться за столь долгую задержку, разные обстоятельства помешали мне вложиться в приличествующие сроки, и я чувствую себя очень неловко и немного волнуюсь по поводу того, как вы воспримите новую главу. Надеюсь, вы всё-таки её дочитаете, несмотря на размер XXL (30 вордовских страниц); она будет разделена на части для удобства и я выставлю всё прямо сейчас. Если остались ещё те люди, которым интересна эта история, буду рада услышать ваши мнения – и знайте, что я совсем не против критики и даже очень за. Ну а теперь, поехали. Ах да. Меня как всегда чертовски занесло, возможно, не в ту степь  В любом случае, жду ваших отзывов и ещё раз приношу мои извинения.

Глава 4. Часть 1.


Одинокие спят одетые, а бывает, и неумытые. А бывает, совсем не спят они, на постелях своих распятые, и баюкают, будто спятили, телефонные номера...
Анна Риволотэ


«Всегда помни: они люди. У них есть чувства, и только они ими движут. Когда ты разрушаешь их, помни: они люди. Не животные. Просто помни, иначе ты не почувствуешь аромата подстреленной дичи…» - хриплые слова с манерным растягиванием гласных прошелестели в сознании и я на секунду прикрыла глаза, пытаясь запомнить вкус дорогого воздуха в гостиной ван дер Вудсенов. Благочинно скрестив ноги и водя пальчиком по граням тонконогого перламутрового бокала, я наслаждалась своей одержимостью, которая была так отчаянно осязаема, что я чувствовала её тяжёлый шлейф, тянущийся за мною, куда бы я ни ступала. Одержимость. Буквы ласкали язык, и что-то пронзало тело, такое медленное, плавное, и такое судорожно резкое и бескрайнее, а за окном шелестели листья и шины машин давили чьи-то надежды, и моя элегантная совесть осталась на прикроватной тумбочке, и хотелось залечь в берлогу и слизывать с ладоней чувство опустошения, и стирать с лица влажные потёки туши, и медленно сочиться в кровосток, потому что когда-то всему приходит конец, а ты всё равно продолжаешь искать, не зная что, но искать; а потом, когда ты находишь лишь то, что называется гранью, ты обессилено лежишь плашмя среди желтовато-пурпурных листьев и кутаешься в них, впитываешь в себя их влагу, а внутри всё так же что-то обрывается, и ты не знаешь что. А потом, когда ты хочешь остановиться, ты понимаешь, что всё уже давно кончилось, и ты будешь вечно умирать в бесконечности, сладко умирать и упиваться своей кровью, а, может быть, я на минуту сошла с ума, и мне просто кажется, что что-то пошло не так. В конце концов, это совершенно не важно, что сегодня день Благодарения, а моя мама умчалась на показ в Милан, а папа, обдав меня ароматом своих холодных и строгих духов и поцеловав в висок, прошелестел что-то насчёт того, что у него важное слушание в Париже и сел в самолёт, и снова сбежал. Все они сбегают, но им не хватает решимости сделать это по-настоящему. Все они возвращаются – люди, чувства, слова, - возвращаются и по капельке вновь наполняют твою жизнь, и снова кажется, что воздух такой бескрайний и так искренне сладковато-кисло, и словно нотки джаза в сознании сочатся из нейронов. Иногда мне бы хотелось, чтобы они не возвращались. Потому что они, эти томные силуэты, потом опять уйдут. Не по-настоящему уйдут, а словно станут обрывком фразы. И тогда уже ничего нельзя будет сделать. Это глупо, потому что я ненавижу то, чем сама являюсь. И, наверное, я не должна так думать сегодня, вчера, завтра – потому что это очень глупо. Ведь, на самом-то деле, папа успел съесть моя тыквенный пирог, а мама подарила мне чудесное оливковое платье из своей коллекции, которое сейчас на мне надето. Всё не так плохо, это просто грёбаная осень.
Звон столовых приборов, как звон колоколов; и так тихо, так не по-настоящему тихо, что хотелось кричать. Я взглянула на Серену, сидящую напротив меня и озабоченно насаживающую на вилку устрицу; затем перевела взгляд на Лили, устало смотрящую в сторону и отпивающую шампанское из бокала – я застала её уже почти вышедшей из дома, укутанную в свою изящную элегантность и потрясающее равнодушие. Она тогда поспешно спрятала раздражение в учтивую улыбку и неловко остановилась у лифта, а потом ко мне вышла Серена и уткнулась в мою шею, и я почувствовала, что, наверное, я хотела бы, чтобы всё было по-другому, и я хотела бы, чтобы Лили не спешила на день Благодарения к своему очередному любовнику и не оставляла Серену и Эрика одних, и чтобы всё было как раньше, а раньше уже давно стёрлось из памяти, и даже ностальгии нет, но всё равно мне хотелось бы. Лили не ушла, она осталась, и всё время поглядывала на часы, и мы напряжённо по-праздничному обедали в их гостиной, а я думала, что всё мне это на руку – и то, что Лили так отчаянно хочет сбежать от своих детей к своему любовнику, и то, что Серена опять чуточку пьяна, и то, что Эрик постоянно молчит, и то, что я чертовски устала ненавидеть своих родителей и так хочу всё остановить, но уже не могу; не могу и заставила себя не хотеть этого.
Всё просто вышло из-под контроля, и теперь уже не я играла своими желаниями, а они играли мною.
«Забудь про причины. Они всего лишь пшик. Помни: единственное, чего ты никогда не лишишься, - твои желания…» - хриплый низкий смех кубарем расползся по сознанию, и я вдавила пальцы в ладони, словно надеясь, что ногти вопьются в мягкую плоть, растворятся в ней и землянично-кровавыми каплями слёз упадут на пол, грохотом молчания вышвыривая из меня ненужные сомнения. Ведь это совсем не важно – то, что я боялась чувствовать рядом с собой Серену, каждый раз ощущая, что я не права, и что всё было зря, и она не виновата, что я просто обезумела и мои долбаные комплексы сетью вдавились в мою кожу. С того вечера, когда Джорджину увезли в клинику Острофф, Серена почти не давала мне повода ненавидеть её. Она не пыталась найти замену внезапно уехавшему Картеру и, кажется, совсем не замечала Нейта, и просто было пьяна, безысходно и устало пьяна, и постоянно не в себе, но будто бы и здесь, на Земле, и она была такой податливой и мягкой, словно воск, и совсем ничего не хотела, и волосы её всё так же путались, но ей было отчаянно всё равно, и только ресницы у неё чуть дрожали. Она улыбалась, но как-то пусто и бездумно, и смеялась – раскатисто и тихо, неуправляемым ручьём, но так глухо и бессмысленно, будто бы она уже летела в преисподнюю и ничего не боялась. И даже на моём дне рождения она предоставила мне быть единственной, быть нужной, а сама заперлась с каким-то парнем в комнате для гостей, и вышла только под конец вечеринки, растрёпанная, усталая, с каплями пота на шее и пьяная. И я волновалась за неё, хоть и не хотела этого, а ещё я ненавидела её за то, что я за неё волнуюсь и люблю её, я ведь её любила, и это было так чертовски унизительно, и я чувствовала себя просто тенью, даже когда она сама стала эфемерным силуэтом. Теперь, когда Джорджина лежала под капельницей и прочей дрянью, Серену уже никто не сдерживал, никто не следил за тем, чтобы она окончательно не пала, чтобы она не переступала границ, которые давно стрёла. Серена просто жила, трахалась и чуточку умирала, и я делала всё, чтобы усугубить положение. Несколько стодолларовых купюр, и мисс ван дер Вудсен не пускают к мисс Спаркс, и Эс думает, что Джорджина не хочет её видеть и уже не пытается навестить её, а малышка Джи думает, что Эс нашла себе другую, и корчится в судорогах ревности, а я наблюдаю за всем этим фарсом и тихо смеюсь; и всё равно Серену любят. И уже почти ничего не помогает: ни скандальные посты в Сплетнице о королеве Эс, ни её выходки, ничего.
Наверное, я просто поддалась отчаянию и решилась на радикальные меры.
И Чак учил меня не чувствовать.
Я усмехнулась и передёрнула плечами, вспоминая тесные вечера с Бассом, которые мы проводили на полу и с пузатыми бокалами в руках и с жаждой жестоких игр. Чак смотрел на меня, а я смотрела на него, и было нестерпимо жарко, и казалось, что я сильная и мне на всё наплевать, и Чак смеялся надо мной, а я отвечала ему колкостями, а Нейт продолжал не просить у меня прощения, и теперь уже я смеялась, и мы отпивали виски из пузатых бокалов, и тусклые красные закаты растворялись в аромате влажновато-сухих листьев, и было почти хорошо. Рысьи глаза Чака тонули в сумраке и его улыбка тоже тонула, и наши слова и мысли тонули друг в друге, и виски поблескивало от едва уловимых лучей томного закатного солнца, и мы ненавидели друг друга, но были вместе. Мне нравилось быть с ним. Чак умел слушать, и иногда рассказывал мне о «Над пропастью во ржи» или Паланике, или о Тарантино, и мне было почти хорошо.
Но, на самом деле, всё давно полетело к чертям.
—Лили, надеюсь, я вас не задерживаю? – я заставила кончики губ улыбнуться в смиренной неловкости и пару раз невинно хлопнула ресницами. Потянувшись за бокалом сладкого ликёра, я всё также смотрела в её внимательные голубые глаза – на оттенок светлее, чем у Эс – и вылавливала в позе напряжение, растворившееся в учтивой раздражённости. Она чуть склонила голову набок, морща рот в подобии вежливой и терпкой улыбки.
—О, Блэр, дорогая, я нисколько не спешу. Ведь сегодня семейный праздник, и я очень рада, что мне удалось выкроить время и посидеть в замечательной компании моих любимых детей и…
—Ты хотела сказать, мамочка: считать минуты до окончания праздничного обеда, а потом наконец-то укатить со своим у*бком в какой-нибудь отель и позволить ему трахать своё отшлифованное тело до смерти? – невозмутимые слова упорхнули с влажных губ Серены, и она бессильно откинулась на спинку стула, скрещивая руки на груди и кидая вызов из-под бровей.
Я коснулась языком хрусталя, пряча в его отблесках поражённую ухмылку, и скромно потупила взгляд, удовлётворённо наблюдая за Лили из-под ресниц: та сжала свой рот, прямо смотря на свою дочь и чуть вскинув подбородок. Идеальные русые брови изогнулись полукругом, но, всё же, она молчала.
Убивают обычно не при свидетелях.
Она кинула на меня быстрый и вороватый взгляд, словно желая им заставить меня испариться. Но я никуда не собиралась уходить. Шоу только начиналось.
Я потянулась за расшитой кружевом салфеткой и аккуратно вытерла контуры губ, на которых ещё чувствовался вкус сладости от власти. Власти над ситуацией, над людьми в этой комнате. Мне хотелось рассмеяться, словно ребёнок, и чтобы смех взорвал их кровь, чтобы все увидели: они ни черта не спасут это мгновение, они могут только позволить себе раствориться в нём, стать беспомощными куклами. А я, пожалуй, поиграю.
Когда минута напряжённого молчания канула в течение вечности, я посмотрела на Эрика, который ни говорил почти весь обед и озабоченно вертел в руках столовые приборы. Болезненно-прозрачная кожа, густые пшеничные волосы, отчуждённые карие глаза – мне должно было быть его жаль, наверное.
—Ох, Эрик, – я приклеила к губам выражение спешно-радостного удивления и потянулась за сумочкой, висящей на стуле. – Как я могла забыть? Чарльз просил передать тебе вот это, - я помахала в воздухе билетом на вип-вечеринку в гейском клубе и, чуть привстав, вложила его в руку Эрика, беспомощно облокотившуюся на стол. – С днём Благодарения, милый.
Взгляд Эрика – отстранённый, совершенно не укоряющий – вонзился в мои глаза. Я тяжело сглотнула и выдавила на лице улыбку, пожимая плечами.
—Надеюсь, тебе нравится этот небольшой сюрприз? – чёрт побери, мне нравилось играть! Я – кукловод, вы – марионетки! Я посмотрела на нахмурившуюся Лили, напряжённо сжавшую пальцами тонкую ножку бокала. – Лили, вы не представляете, это самый известный и самый закрытый гей-клуб во всём штате! Мы с Чаком подумали, что Эрик будет рад, когда нам совершенно случайно удалось достать его. Но, - я состроила грустную гримаску на лице, - похоже, мы оказались неправы.
Серена плотно сжала губы и усмехнулась, качая головой. Я скривилась и тут же обиженно откинулась на спинку стула. Теперь можно посмотреть на представление.
—Эрик, я чего-то не понимаю или…
Эрик продолжал смотреть на меня, после чего медленно перевёл взгляд на свою мать и пожал плечами.
—Я просто решил пока об это говорить. Спасибо, Блэр, - он вскинул бровь и спешно отпил из бокала, - мне очень приятно ваше с Чаком внимание. Да, мама, я гей. А ещё за окном осень и солнце садится на западе. Это просто и обычно. Мама.
Лили выдохнула и прикрыла глаза; её фарфоровое лицо внезапно исказилось пеленой морщин, а вена на лбу вздулась. Она молчала, и это молчание было хуже пощёчины или плевка в лицо. Иногда это опасно – ничего не говорить. Грудь, обтянутая серой блузой и жилеткой Prada из бежевого твида, осторожно вздымалась, и стало слишком тихо, будто бы наждаком по стеклу. Серена захохотала и запустила руки в свои пшеничные волосы.
—Ах, мамочка, какой, должно быть, это удар для тебя. Наша долбаная псевдо-семья не такая уж и идеальная, не так ли? Что же скажут эти недотраханные мамочки, когда узнают о том, что младший ван дер Вудсен – гей? Бедняжка, ты, наверное, хочешь сдохнуть. Принести валиума? Или нет, ты срочно должна ехать к нашему новому папочке, который затрахает тебя до смерти и запихнёт в свой поганый рот все твои деньги, которых у нас почти не осталось, и тогда всё будет идеально, да? Всё так чертовски идеально, твой сын – гей, дочь – шлюха, и всё просто шикарно, не так ли, мамочка? – прорычала Серена, резко вставая со стула и хватая Эрика за запястье.
—Серена, замолчи. Я вовсе не… - Лили замялась, глубоко вдыхая и приглаживая волосы. – Ты несёшь чушь. Эрик, ведь это не правда, да? Скажи мне. Блэр, видимо, была дезинформирована. Это плохой розыгрыш, ребята. – Я глубокомысленно вскинула брови и продолжала наблюдать.
Эрик оттолкнул руку Серены и встал на ноги, облизывая губы.
—Я тебя разочаровал, мама? – жёсткая насмешливость, совершенно ему не свойственная, овладела его глазами, сухими губами, дрожащими пальцами и сущностью. Он уже не был цыплёнком; он стал бойцовским петухом, и был почти великолепен. Лили затрясла головой, намереваясь что-то ответить, но Эрик выставил вперёд ладонь и скривил рот, сузив свои глаза и вкинув бровь. – Что ж, по крайней мере, я обратил на себя внимание. Может быть, мне стоит сделать себе кастрацию и податься в травести-клуб, где я буду вытанцовывать у шеста лезгинку?
Вау. А у него есть потенциал – пожалуй, с таким острым языком он мог бы и не прятаться в тени.
—Эрик, не говори таких вещей. Просто это неожиданно, ты должен понять…
—Да пошла ты, мама. Я устал. Устал от твоего безразличия, от череды твоих любовников, от того, что мне нужно быть терпеливым и пытаться любить тебя. Устал от того, что я постоянно должен находить тебе оправдания. – Эрик взъерошил свои волосы и двинулся к выходу из гостиной, ссутулив плечи и криво улыбнувшись мне и Серене. – С днём Благодарения. Ах да, - он раскрыл кулак и пригладил билет в гей-клуб. – Спасибо, Блэр, - он бессмысленно смотрел на билет. – И извини за этот концерт. – Он невесомо улыбнулся и вышел в прихожую, потирая шею свободной рукой.
Я сглотнула и кивнула, натянуто улыбнувшись. Извини, Эрик. Я просто… просто немножко заигралась.
Лили встала со своего места и, не говоря ни слова, последовала за Эриком. Я слышала звук приехавшего лифта, их приглушённые голоса, биение своего сердца – потом всё затихло, и я поняла, что мы с Сереной одни. Внутри меня было пусто, а я ведь должна была ликовать. И только горький запах пота сочился отовсюду, и стало мерзко – от себя мерзко, и хотелось с разбегу кинуться в холодную реку и смыть с себя ощущение гадливости и стыда, и чтобы эта пустота вновь наполнилась по судорожной капле, и весь пол в кровавых лужах, и так страшно, и словно во сне, а во сне меня часто убивали и я убивала, и было очень страшно и тесно в этих комнатах, и рядом с Сереной, и с грязью в крови, и будто бы песок в сознании и в лейкоцитах, и снова страшно, и будто бы выключили свет, а я, кажется, оплачивала солнце.
Я встала со стула и отрешённо подошла к окну.
—Зачем ты сделала это? – голос Серены спотыкался о воздух, сумбурно лился из глотки – её обычная манера говорить.
Я сжала губы, пытаясь удержать в них оправдания, сожаления, горькие возгласы унижения – перед собой, перед Чаком, который, наверное, сейчас до крови терзает чью-то кожу, желая слиться с ней в единое целое. У меня вышло, я почти совершенна, я скоро оторву вместе с мясом прилипшее к телу бесполезное отчаяние – шипением расползающееся по хрупким костям и позвонкам, напоминая – я давно продалась за бесценок, обменяв душу на амбиции и тщеславие. Осталось всего лишь победно ухмыльнуться и цепкими когтями придушить тлеющие останки чести, ногами растоптать нелепые воспоминания о прошлом – и я впервые в жизни одержу победу. Скользкую, солёную, сочную победу. Она будет струиться по моим рукам, капая на ноги и впитываясь в поры. Я выпотрошу её в серебряный кубок и, подобно вампиру, истосковавшемуся по крови, судорожными глотками волью в охрипшую гортань.
Но что-то мешало. Наверное, объедки здравого рассудка.
—Зачем ты послала в Сплетницу то сообщение о моих «подвигах» с учителем по математике? – она смотрела в сторону, кусая свой чересчур немножко длинный рот. Бронзово-алые лучи закатного солнца вплетались в белокурые волосы, неожиданно собранные в низкий хвост, а томно-сиреневый цвет неба растворялся в беспокойных синих глазах. Я нервно скривила губы, по которым пробежал ток восхитительной зависти, и, выискав в своём сознании улыбку фальшивой пренебрежительности, намертво приклеила её к лицу. – Ты думаешь, я не знаю, что это была ты, Би?
Я закатила глаза. Я просто делала то, что должна была.
—Что с нами происходит, Блэр? – невнятный голос Серены дрожал, словно струна от робкого прикосновения смычком. – Когда мы перестали просто играть?
Она беспомощно осела на пол, словно сломанная и мириады раз использованная кукла Барби; длинные стройные ноги были неуклюже вытянуты перед собой, голова неестественно запрокинута вверх, светлые волосы соломой спутались в один узел. Синие-синие пропасти, вместо глаз, искривлённый в отвращении рот – она уже не та, кем была раньше. Я, наверное, должна была победно ухмыльнуться, ожить, выбраться из тугого кокона самоуничижений – Серена ван дер Вудсен уже почти не идеал, почти окончательно разрушена. Кажется, я хотела этого, да?
Внезапный сквозняк подозрений булыжником ударился о солнечное сплетение: а что, если в этом нет моей заслуги?
Что, если Эс уже давно на цыпочках крадётся по самому краю бездны, что, если всё это ей не было нужно, что, если она просто попыталась притвориться – будто бы ей замечательно, а титул королевы использовала в качестве изощрённой маски? Я тревожно посмотрела на неё: она еле дышит этим спёртым воздухом нелепых мечтаний, и ещё с утра осушила три стопки водки.
За что, чёрт побери, я боролась? С кем?
Я приложила кончики пальцев к переносице, пряча взгляд в пелене ресниц.
Нет, этого не могло быть. Потому что слишком легко, и я ещё не до конца осушена, и яд беспринципности ещё не уничтожил мои лёгкие, и я просто не готова.
Смогу ли я когда-нибудь быть готовой?
Я тихо рассмеялась.
Тесный ночь сдавил виски – и я тихо опустилась вдоль стены, пытаясь выцарапать из сознания мысль о том, что я малодушная идиотка. И мне никогда не выиграть в этих крысиных бегах.
—Давай просто закончим это, Би, - она всхлипнула, и я поморщилась. Пьяное бормотание Серены насильно убаюкивало, - мне так плохо, Блэр. Так плохо. Иногда мне кажется, что я скоро умру.
Все мы умрём когда-то, но, пожалуйста, заткнись, моя грёбаная эфемерная королева. Или нет. Говори. Дай мне утонуть в диких, скачущих секундах.
Я уже не хотела её прерывать – плавные, невнятные покачивания её голоса позволяли на мгновенье забыться, перестать отравлять себя изнутри, перестать думать о том, что всё было зря.
Липкая паутина сомнений залепила мне глаза.
—Мама хочет снова выйти замуж. Или развестись. Я точно не помню, - она истерически захохотала, оглушая своим отчаянием.
Я вдавила подушечки пальцев в щёки.
—Зачем мы ей? Я и Эрик? – отчаянный возглас затерялся в предзакатных минутах. – Неужели так сложно просто принять нас такими, какими она заставила нас стать – молчаливым геем-одиночкой и наркоманкой-шлюхой? Почему, ебать, мы должны путаться в веренице её грёбаных любовников и притворяться, что мы такие же лицемерно-элитные, как и она?
Серена вскочила на ноги, размахивая руками и морща своё лицо, и тут же снова повалилась на пол, перекатываясь на спину и истерично рыдая. Слёзы текли по её солнечному лицу и, дрожа перед падением, соскальзывали на холодный пол, где наши родители растоптали будущее своих детей. Капли соли смешивались с пылью, навсегда погибая под слоями притворств. Я сжала свои губы, желающие выпустить наружу глухой стон – мольбу о том, чтобы Эс простила меня, что мне так жаль и я совсем запуталась, и что она не одна – моя мама тоже не хочет меня любить, и вообще никто в этом мире не хочет никого любить, потому что циничность и жестокость стали единственными путями выживания, а зависть и месть поют нам серенады и плюются фанфарами.
Но я сдержалась. Я Блэр. Блэр Уолдорф.
Собрав так и не вырвавшиеся в пустоту слёзы в маленький кулачок, я тяжело встала с пола, царапая руками стену. Ноги покачивались на каблучках, и я еле могла держать равновесие – словно до этого я никогда не ходила. Шмыгнув носом, я подумала о том, какая же я жалкая; и Чак, наверное, будет с меня смеяться. Я тоже буду с себя смеяться – будто бы я ополоумевший клоун, которого выгнали из цирка уродов. А ещё я буду смеяться с Серены, с Нейта, и с мамы, и с папы – я буду едва жива от хохота, потому что все мы - глупые и трусливые крысы, не умеющие не предавать.
—Эс… - тихо начала я, ухватываясь потными руками за подол оливкового платья из последней коллекции Уолдорф Дизайнс и становясь в шаге от распластавшейся на полу Серены. Её бормотание на миг утихло, и она внимательно посмотрела на меня своими голубыми глазами. Я сглотнула и отвела взгляд в сторону. – Мне жаль и… с днём Благодарения тебя.
Она прикрыла глаза и криво усмехнулась. Да, Эс, это всё, что я могу сказать в ответ на твои жаркие откровения. Я просто устала, и мне действительно жаль.
Я неловко передёрнула плечами и пошла к выходу из квартиры, из этой обители отчаянности. Алое солнце скрывалось за небоскрёбами.

***


Очертания небоскрёбов и помпезных бигбордов отражались в затонированном окне банального нью-йоркского такси, плывя в тумане моего сознания бестелесными призраками, не оставляющих и не приносящих вместе с собой ничего – просто отсутствие жизни. Ничего не меняется. Мы существуем, но живём. Парадокс.
К чёрту.
Я устало поджала под себя ноги, уткнувшись лбом в холодное стекло и бессмысленно взмахивая ресницами. Когда-нибудь это кончится – все эти вереницы чужих жизней, до которых мне нет абсолютно никакого дела; все эти пустые лица, бездны вместо глаз, молчания вместо слов. Когда-нибудь всё кончится – и я, и моё сумасшествие, и души под моими ногами. Когда-нибудь я растопчу их всех, и вместе с ними – себя. И тогда всё кончится.
И тогда я пойму, что, наверное, всё было зря.
Только ночное небо было не зря.
Усмехнувшись, я хрипло сообщила таксисту, что мы на месте, и беспечно кинула ему пачку стодолларовых купюр. Какая разница, сколько я потрачу, когда мои принципы давно пали под давлением дефолта надежд?..
Я вышла в дрожь ветра, устало цокая каблуками по асфальту и придерживая подол оливкового платья дрожащими пальцами. Фасад ничейного здания, в котором люди по кусочкам теряет свои жизни, встречал меня бесполезным великолепием и насмешливой бездушностью.
Отель, в котором вёл подобие жизни Чак Басс.
Конечно, я пришла к нему. Я всегда приходила к нему. Это, наверное, болезнь – мы никто друг другу, мы всего лишь строчки в биографиях друг друга, - но я ничего не могла с собой поделать.
В конце концов, только с ним я могла быть с собой.
И, самое главное, - только у него я могла спокойно выпить чего-то запредельно крепкого, не боясь быть осмеянной и осыпанной ворохом упрёков.
Усмехнувшись, я плыла на самый последний этаж отеля, не думая ни о чём. Иногда это полезно – перестать быть кем-то. И стать пустотой.
Дзинь.
Двери лифта разъехались передо мною, приглашая в никуда.
Я стремительно вошла в номер Чака, и его присутствие – терпкое, отдававшее марихуаной и безразличной надменностью – поглотило меня; холодный ноябрьский воздух отчаянно струился из открытого настежь окна, теребя подол моего оливкового платья и лохмотья честности. Втянув через рот обжигающую гортань волю, я продолжила идти, осторожно ступая по кафельному полу и чувствуя холод сквозь подошву моих туфлей. Пыль одиночества возлежала повсюду – ею была усыпана каждая частица этого пристанища – и как бы обслуживающий персонал не пытался стереть, содрать, уничтожить её самым дорогим моющим средством, у него ничего бы не вышло. Потому что аромат ненужности, вместе с дешёвыми духами шлюх, впитался в вечность; я чувствовала, как он скользит по моей коже, норовя просочиться внутрь, вторгнуться в планомерное движение крови в капиллярах. Спешным движением ладони я согнала с рук отвращение, кружившееся в водовороте жалости, и завернула в коридор, неловко осматривая сюрреалистические картины на стенах.
Резко остановившись у двери, ведущей в кабинет, я прислушалась: терпкое хрипение эхом раздавалось в тишине. Расправив плечи и размяв шею, я вошла.
Чак лениво полулежал на полу, облокачиваясь о перевёрнутое кресло и держа в руке бутылку – кажется, бренди. Я воровато смотрела на него из-под опущенных ресниц, зная, что сейчас я нежеланный гость. Зная, что сейчас меня встретят только усталость, злость, и отстранённая горечь. И всё же, я не двигалась с места – завороженная зрелищем беспомощности Чака. Это казалось таким невозможным – его пустые – без намёка на насмешку – с желтоватым отблеском глаза, взлохмаченные тёмные волосы, дрожь ярости на искривлённых губах. Его слабость – вырвавшаяся наружу на несколько мгновений – я не могла ею не наслаждаться, не утопать в ней, не желать, чтобы я всегда купалась в этом бездушие. Я взорвавшимся блаженством чувствовала его… никчёмность? Боже, так вот что он испытывает, смотря на меня!
Внезапное открытие, и я сжала свои маленькие кулачки, пряча нелепую улыбку в трещинах губ. Поражённо прислонившись к косяку двери, я всё так же зачарованно наблюдала за Чаком – пока он меня не заметил, пока в эту тишину не ворвался его презрительный взгляд – пусть я задохнусь в этом великолепии. Песок нетленности сыпался сквозь мои сжатые пальцы, и всё вокруг на секунду стало лишь пеленой расплывчатости – и этот украшенный резьбой стол из английского дуба, и расколотая на части рамка, в которой едва виднелось улыбающееся лицо темноволосой девушки, и полный миллионами книг шкаф во всю стену – ничего не имело значение.
Ничего ведь не имеет значения, не так ли?
Я выдохнула; это, наверное, неправильно – но мне почему-то наплевать.
Чак медленно повернул голову по направлению ко мне, к моим, должно быть, обезумевшим глазам. Поднял бровь, осматривая снизу вверх, и просто молчал. Просто выискивал свою маску равнодушия среди останков души и судорожно цеплял её на лицо.
Где он потерял свою жизнь? Там же, где и я, – на побоище с совершенством и безразличием родителей?
—Опять кто-то лучше тебя, Уолдорф? - устало протянул он, отворачиваясь и делая долгий глоток своего грёбаного бренди.
—Опять никому не нужен, Басс?
В отблесках славы безжалостного города, где умершие души танцуют канкан на чьих-то судьбах, мы, наверное, должны были жаться друг к другу, словно слепые котята, вместо того, чтобы царапать исполосованные сознания наждаком слов.
—Воспользуюсь твоей любимой фразой – «проваливай отсюда», - прохрипел Чак, безучастно высматривая блики сливочно-бронзового напитка и облизывая изголодавшиеся по ярости губы.
Я рассмеялась – потому что я сошла с ума, вместе с ним, с этим одиноким ублюдком, и мне так хотелось причинить ему боль – я заставляла себя хотеть. Я изящно подошла к нему, с каждым молекулой расстояния отчётливей чувствуя его беспомощную злость, чувствуя его безумие – сейчас он был маленьким ребёнком, жестоким и ранимым, и я, на самом-то деле, хотела ему помочь.
Но я больна и сама нуждаюсь в помощи.
Я осторожно прикоснулась к его твёрдому плечу – боясь своей ласки и проклиная себя за слабость. Чак вздрогнул и презрительно посмотрел на мою ладошку, смахивая её.
—Уолдорф, ты не расслышала? Мне надоело слушать твои грёбаные истории об идиотской зависти и неполноценности, – шипящее хрипение обожгло мою кожу.
Я выдохнула и затолкала нелепую жалость в желудок.
Наклонившись к его уху, я невесомо прошептала:
—С днём Благодарения, не нужный своему папочке Басс, - слова касались его мочки, а насмешливость растворялась в моих винного цвета губах. Яд сочился из них и капал на шею Чака, и волдыри ярости взрастали на его оливковой коже.
Я наслаждалась тем, что могу сделать ему больно. Что только я могу сделать ему больно.
Он зарычал и вскочил на ноги, оборачиваясь ко мне и мягко толкая к стене. Когда он прижал меня к ней, я могла видеть его дикий взгляд и слышать порывистое дыхание, падающее в пустоту. Вскинув брови, я расхохоталась ему в лицо.
—Не злись, Чакки. И не плачь, малыш, – тихо сказала я, смотря в его узкие глаза.
Он чуть склонил голову и ухмыльнулся, вдавливая меня в стену.
—Ты наконец-то научилась играть, Уолдорф, - наши лица были в дюймах друг от друга, и он мог чувствовать своими губами самодовольную дрожь моих собственных. – Но, к сожалению, слишком поздно.
—Как мило, – прошипела я, касаясь пальцами его груди, - ты сдаёшься только из-за того, что Барт не удостоил тебя своим грёбаным присутствием в этот знаменательный день?
Я заметила, как он мнёт губы с внутренней стороны, словно одержимый желанием плюнуть мне в лицо.
Но он не сделает этого, я знаю.
Мы были не нужны друг другу, но так восхитительно неуёмно считали отвратительно правильным держаться вместе.
Он всего лишь презрительно усмехнулся, отталкиваясь руками от стены.
—Странно слышать это от той, чья мамочка послужила причиной самоуничижений и булимии собственной дочери.
Я опустила взгляд.
—Один-один, Басс, - я устало выпрямилась и подошла к перевёрнутому креслу, садясь на его торец и расправляя платье. Надоели эти игры. До изнеможения. – Мы квиты.
Он равнодушно пожал плечами и достал из кармана брюк помятую пачку Dunhill. Вытянув из неё потрёпанную сигарету, он чиркнул зажигалкой и затянулся, становясь передо мной. Выпустив череду дымовых колец, он посмотрел на меня сквозь туманную пелену – я поймала его изучающе-безразличный взгляд и закинула ногу на ногу.
—Я хочу кокса. – Вот так. Всё просто. Стереть носком туфлей от Маноло Бланик черту дозволенности – и ты уже по ту сторону баррикад. Я усмехнулась и втянула ртом сигаретный дым, прямо смотря на Басса.
—Какая жалость, что он не испытывает тех же чувств к тебе, малышка Уолдорф, - лениво поддразнил Чак и, держа в зубах сигарету, неторопливо вышел из комнаты, чтобы через минуту вернуться с целлофановым пакетиком белоснежного кокаина. Я могла быть уверена, что это был самый качественный кокс на этой чёртовой Земле – потому что Чак Басс даже наркотики предпочитает благородные. Абсурд.
—Уверена? – он серьёзно посмотрел мне в глаза, прищуриваясь и снова затягиваясь. Я, не колеблясь, кивнула и обворожительно улыбнулась, цепко выхватывая добычу из его рук и без единого намёка на эстетику высыпая белый порошок себе на тонкое запястье. Залюбовавшись тонкой синей веной, томно светящейся под прозрачной кожей, я наклонилась и вдохнула в себя мириады божественных пылинок, скрывая свои опустошённые, выцарапанные когтями эфемерных побед глаза за пеленой тёмных кудрей, щекотавших мои скулы.
Хорошо.
Моя грудь тяжело вздымалась и я порывисто-плавно дышала, извиваясь в водовороте бесчестия и лохмотьев надежд. Чак смеялся – как всегда, насмешливо и с оттенком презрения – и высыпал на пол кокаин, падая перед ним на колени и кланяясь ему, дыша им, запихивая его под свою кожу, сходя с ума и так же бездумно хохоча, словно убеждая – день Благодарения – отличное время для грехопадений.
К чёрту семью и мораль. Они давно оттрахали нас, и не подумав предохраняться.
Чак схватил меня за кисть и потянул к себе на пол, и я рухнула рядом с ним – наши щёки соприкасались, дрожащие от возбуждения ноги направлены в противоположные стороны, и мы просто растворялись в холоде ламината.
—Почему они такие? – протянула я, прикрывая глаза и ограждая себя от чересчур ярких красок, разъедающих зрачки и радужную оболочку.
—Кто: они? – равнодушный голос струился по комнате. – Наши родители?
Я чуть приоткрыла рот и шепнула: - Да.
—Всё просто, Уолдорф, - насмешливо кинул Чак, и я знала: сейчас он надменно прищуривается и вскидывает правую бровь, складывая пухлые губы в чётко-очерчённый бантик. – Это называется «Круговорот мести в природе». Хотя, конечно, эти идиоты неправильно восприняли слово «месть». Жизнь наших родителей методично разрушалась под надзором их родителей, мечты наших прадедов задыхались под давлением наших прапрадедов, и, естественно, это весьма сомнительное предание передаётся по наследству. На нас просто отыгрываются. Как отыгрывались десятки поколений до нас. Это замкнутая цепь, тугой кокон. Никому не выбраться.
Я распахнула глаза, смотря в потолок и облизывая пересохшие губы. Тугой кокон. Не выбраться. Мы, наверное, слишком погрязли в дерьме нелепых обязанностей, а даты наших смертей должны отметить красным числом в календаре – чтобы непременно успеть заказать надлежащий событию оркестр и оплатить свежих устриц с Перрье-Жуе. Главное – люди не должны судачить. Главное – чёртов план, залатанный заботливыми лапами беспомощной судьбы.
– И поэтому, Уолдорф, я предпочитаю жить, а не ждать расписания, надеясь переделать его под свои мечты.
Я тяжело выдохнула.
Манерным движением руки обвяжи меня нитями, Чак. Освободи меня от свободы, которой я опьянена. Просто снова заключи меня в кокон, в котором я задыхалась шестнадцать лет.
—Кто мы, Чак? – слова рвались у меня из глотки, когтями разрывая молчание.
—Дети сатаны, – звезда в падающих небесах взорвалась, и искры осели у меня в сознании. Тихий шелест крыльев умерших бабочек скользил по холодному, жёсткому, ставшему клеткой полу. Терпкая кровь, утопая в яде, шипела под кожей. Чак грустно растянул потрескавшиеся губы в безжизненной ухмылке – я чувствовала это скулой, прижатой к его щеке.
—Не правда, – словно маленький ребёнок, перечила ему я, вдыхая запахи гниения наших крохотных душ.
—Что же тогда правда, Блэр? – горсть пепельного шептания упала на мочку моего уха, и я вздрогнула. Красное становилось синим, дождь становился пылью, робкая дрожь сердца превращалась в неистовый бласт-бит дыхания, а я просто хватала ртом воздух.
Я перевернулась на живот и привстала на локтях, нависая над Чаком и смотря в его бездушные узковатые глаза. Бледная золотистая кожа оттеняла резкие, жёсткие черты лица, и мне внезапно захотелось дотронуться кончиками пальцев его изогнутых порочностью губ; пробежаться по ним спешным касанием, не заботясь о том, что они не хотят быть целованными.
—То, что ты умрёшь в окружении ублажающих тебя в шлюх, в своём лимузине, держа в руке круглый бокал виски. А я повешусь на своём жемчужном ожерелье в сорок лет, не сумев вытерпеть кризиса среднего возраста, – я отчаянно засмеялась, нервно зарывая голову в руки. – Вот это – правда, Чак.
Он просто молчал – как всегда, насмешкой. Возможно, презрением.
—Но разразится скандал, Уолдорф. Люди начнут шептаться по углам, упиваясь грязными подробностями, желая получить больше. Они сотрут твою никчёмную репутацию в прах и сложат его в вазу династии Цин. Они уничтожат то, что ты пыталась так тщательно выстроить – и ничего не станет. Разве тебе не будет жаль? – его голос томительным касанием прошёлся по моим волосам, по моим дрожащим от сладости падения пальцам, по напряжённой шее, задушенной боевыми кличами о свободе без совершенства.
Я медленно оторвала руки от лица, смотря в пустоту, взрывающуюся от фейерверков лживых ценностей.




Сообщение отредактировал LiluMoretti - Понедельник, 01.08.2011, 12:16
 
LiluMorettiДата: Воскресенье, 31.07.2011, 22:06 | Сообщение # 8
High Society
Группа: Проверенные
Сообщений: 7686
Награды: 966
Статус: Offline
—К чёрту, - прошептала я, отворачиваясь от ухмылки Чака и снова ложась на спину — Чем займёмся? – бросила я потолку, уткнувшемуся в моё безжизненное тело.
—Поднимемся наверх и спрыгнем с крыши, – лениво отвечал Чак, и дымовые кольца насмешливого безразличия соскакивали с его губ.
—Не могу. Завтра тест по математике и открытие Bendel`s.
—Пройдёмся по закоулкам порочности, принцесса?.. – он снова дразнил меня.
—А вот это неплохая идея, Басс, - протянула я, вставая на ноги и отряхивая своё платье. Глаза, казалось, вытекали из орбит – но нам не привыкать. Мы порождения бездушия.
Я приоткрыла искусанные терпением губы и жадно, собственнически впитывала в себя молекулы слишком сдавившего виски воздуха. Мысли раздробились на атомы, повисая кончиках тёмных кудрей и капая в бездну секунд. Витиеватый запах пота чертил на наших ключицах спирали бесконечности; девственный грех сочился сквозь поры, и я втягивала носом ощущение блаженства и отчаяния.
Чак широко улыбнулся и неспешно поднялся, приглаживая свои чёрные брюки от Армани.
—Тебе понравится, детка.
Я высокомерно вскинула брови, сдерживая смешок.
Мне понравится.
К чёрту.

Глава 4. Часть 2.


Чак приобнял меня за талию, шепнув на ухо: «Я давно хотел привести тебя сюда», и я невольно передёрнула плечами, не уловив в его интонации ни грамма грёбаной насмешливости. Безразлично осмотрев ничем не примечательную дверь, светящуюся темнотой из-под кирпичной стены, я усмехнулась: что за чёрт? Мы ехали в этот чёртов Квинс только из-за, несомненно, великолепного дизайна очередного дешёвого паба, сооружённого руками местной рвани? Я брезгливо поморщилась, желая не дышать, лишь бы не чувствовать дешёвый запах этой гнилой части Нью-Йорка. Не дай Бог, ещё столбняк подцеплю.
Я мило улыбнулась, хлопая ресницами и яростно смотря на Басса.
—Продешевил, Чакки. Эксперементируешь с рабочим классом? Девчонки поспособней? Или, может, захотел воплотить в жизнь сюжет одной из новелл О. Генри и притвориться чёртовым бедняком? – я хмыкнула, отстраняясь от него. – Фи, Басс. Ты меня разочаровываешь.
—Какое невежество, Уолдорф. Учитывая твоё положение в обществе, ты должна была знать, что именно это место в этом году нарекли актуальным для чёртовой манхэтэнской элиты. Той её части, которая умеет жить.
Его губы изогнулись в презрении и он, не глядя на меня, с силой толкнул железную дверь, хватая меня за запястье и ведя в царство лавины музыки и запаха нетленной порочности.
Кровь, всюду была кровь – она смешивалась с едким дымом, горьким туманом, капающим из узких пор, и необузданная лавина раскалывающих череп звуков покрывала сплетённые друг в друге тела. Сумасшедшая оргия, огонь, огонь из их потрескавшихся губ, безумные факиры и жонглёры, и пустота – пустота в глазах, пустота повсюду – она сыплется из их бездонных глазниц, и песок проталкивается сквозь кровь в венах, и здесь нет медлительности – здесь есть только ты, только твои пороки и семь грехов, отражающихся в ночном небе здания. Заблудшие души танцевали стриптиз, принципы трахались и ублажали влечения по самым низким ценам, и шум падающих небес оглушал, манил, умолял, выл, умирал в грёбаных агониях и задыхался у наших ног. Тысячи животных, тысячи людей, и дикость, хлещущая кровью из носа, и здесь просто нельзя обманываться – ты такой же ублюдок, как и они.
Наверное, именно так выглядит преисподняя.
Я чуть повернула в сторону голову, ослеплённая бездушным и холодным хохотом Басса, смотрящим на всё это, словно на свои владения. Словно это – его мир, его жизнь, его сущность.
Наверное, именно так и выглядит правда.
Он усмехнулся и посмотрел на меня своими кошачьими глазами, в бездумном фейерверке алых и багровых цветов кажущимися неживыми и исколотыми трезубцами разочарований. Я сглотнула и насмешливо вскинула бровь, не отводя от него взгляда.
К чёрту.
Он наклонился к моей щеке и его громкий шёпот скатился по скуле к подбородку:
—В центре – твоё место. На сегодня.
Я удивлённо нахмурилась и перевела взгляд на центр зала, смотря поверх голов миллиона безумцев – возвышение, и на нём – кресло с высокой спинкой, обитой винного цвета бархатом, и изогнутыми ножками.
Трон грехопадения.
Рядом – небольшой стеклянный стол, на котором стоял золотой поднос с пакетиками кокаина, марками ЛСД, пузырьками героина – я думаю, что героина. И невинная ваза с чувственно-лиловым виноградом.
Как мило.
Нервно усмехнулась, позволяя нелепым словам вырваться на тесный воздух:
—На самом деле, оно твоё? – я поражённо изогнула бровь, заворожено смотря на возвышение. Чак лишь усмехнулся. – Зачем? – я пыталась выискать в его позе ответ. – Чтобы доказать им, что ты руководишь их жизнями, что ты чёртов царь?
Глупые вопросы лились из рога изобилия.
Чак молчал.
—Чтобы доказать себе, - внезапно сказал он, отстранённо смотря в сторону и тяня меня к центру зала. – Что всё было не зря.
Я прикрыла глаза.
Мы больны. Нам не вернуться.
И вот я на возвышении, невесомо сажусь на чёртов трон. Все смотрят на меня и кажется, что они вот-вот рухнут на колени и начнут мне кланяться, как какой-то языческой богине.
Но нет. В их глазах – пустота. Просто это конец. Я распяла себя, Чак распял меня.
Мы потерялись.
Басс стал позади меня и наклонился к моей шее.
—Ты будешь королевой этой ночи, - хриплый шёпот ласкал ключицу, и я передёрнула плечами, желая смахнуть его с себя. – Я знаю, ты этого отчаянно хочешь. Восхитительно нуждаешься.
—Фи, как пафосно, Басс, - я кинула ему надменность, губами впитывая пропитанный порочностью воздух.
—Мне просто нравится тебя дразнить, - я поймала его равнодушный выпад презрительной улыбкой и провела пальцами по кудрям, умиротворённо покоившимся на моих плечах.
—Выбирайте жертву, ваше Величество, - насмешливый хохот слился с джаз-роком, ритмичной пульсацией отдаваясь в бледно-синей вене у меня на шее, и я окинула взглядом со своего трона зал передо мной, этих диких животных, этих потерявшихся детей, на которых мне было наплевать - с их глупыми мечтами и безвкусными предательствами. Я ощущала во рту привкус жгущей язык соли, оставшейся после их нелепых слёз, и я упивалась ими, задыхаясь в своих собственных.
—Кого угодно? – уточнила я.
—Желательно ещё не просрочивших срок своей прелести, - его жестокая усмешка коснулась моего сознания и я вздрогнула. Мы играли в шахматы. Людьми. Без правил.
Я цепляла взглядом тысячи лиц – которые останутся для меня бесцветными, ненужными, пустыми; я вдыхала в себя миллионы резких изгибов, наслаждалась плавными извивами, плавящимися под давлением тесных и грубых звуков; я ненавидела их окоченевшие души, растерзавшие мою собственную одним взмахом своих когтей яростных иллюзий. Я просто хотела слиться с ними, впустить в себя безумие, сгореть под бликами дискотечного шара и позволить льющемуся отовсюду виски разъесть надежду на удачный исход. Мне нужно было стать такой же – чтобы выжить. Мне нужно было перестать быть ранимой, и добавить в коктейль бездушия ещё больше жестокости.
Я прищурилась – пшеничные волосы, блуждающий взгляд, судорожная улыбка на сжатых нежно-розовых губах – вот она, рядом со мной, скованно сидит на барном стуле и ищет помощи. Моей помощи. Девушка с потерянной душой – я чувствую это, – она ждала меня целый вечер. А, возможно, это действие кокаина и я просто сошла с ума.
Плевать.
—Я хочу её, - я небрежно указала ухоженным пальчиком в её сторону.
—Хороший выбор, принцесса, - Чак невесомо сцепил свои пальцы вокруг моей шеи. – Напоминает кое-кого.
Я откинула назад голову, упираясь взглядом в искривлённые губы Чака.
—На что спорим?
—На принципы.
—Ты их давно обменял на бесчестие и выпивку, Басс.
—Теперь твоя очередь, - он провёл языком по своей нижней губе.
Я улыбнулась и разорвала захват его рук, элегантно вставая с кресла.
—Условия.
—Просто разрушь её репутацию за ночь. Справишься быстрее – приблизишь победу над собой же.
Я презрительно ухмыльнулась, и фальшивая пыль забвения застилала мне радужную оболочку.
—Думаю, будет интереснее, если в качестве подручного средства я использую тебя.
Чак внимательно посмотрел мне в глаза, дотрагиваясь кончиками пальцев до моего подбородка и плавно кивая. Я закусила губу и махнула ресницами.
—Жди нас в первой вип-комнате.
И, не заботясь о его ответе, я резко развернулась на небольших каблучках и сошла с возвышения. Поправив локоны и оливковый ободок, скрепляющий их, я изящно проскользнула через оглушённую одиночеством толпу – я чувствовала их дикую жажду мести своим неудачам и растворялась в запахе их пота. Высеченные маски равнодушного блаженства на исполосованных отчаянными шрамами лицах трескались под напором грузной музыки, капканом нот осушающих сознания. Идеальное место для самоубийства – собственных желаний и никчёмных надежд. Идеальное место для воцарения аромата смерти.
И вот я у барной стойки. Алкоголь лился на чьи-то раны, вытесняя боль болью, а тёмные глаза поглощали своим оцепенением. Белокурая девушка робко прижалась губами к стакану мохито. Ничего не изменилось, ничего не изменится. Все мы так и будем бродить в поисках своей воли – чтобы когда-нибудь набраться сил и сбежать.
—Привет, - я начала свой спектакль, садясь возле неё и заказывая себе мартини. Девушка затравленно обратила свой взгляд на меня и неловко улыбнулась, пожимая плечами и кидая ответное «привет».
Я изогнула губы в улыбке, осматривая её. Зверёк, попавший в силки. Бежит в царство свободы. Хрупкий фарфор сознания, податливые принципы. Строгие родители и целомудренная атмосфера обыденности. Ах да, кажется, я видела её в Констанс Биллар. Пыталась попасть в стаю претенденток на место фрейлины Серены; как мило, что она потерпела неудачу.
Всё просто. Предельно просто.
Слишком лёгкая добыча, но разве имеет значение, на ком именно я растопчу свои идеалы?
—О! – воскликнула я, округляя глаза.
Девушка удивлённо нахмурилась.
—Прости?
Я спешно отвела взгляд и отпила мартини, с деланным смущением водя пальцев по граням бокала.
—Понимаешь… - я закусила губу, вздыхая. – Похоже, именно про тебя мне рассказывал мой друг…
Но она перебила меня. Что ж, ты сама ускоряешь своё погребение, девочка.
—Ох, неужели ты - Блэр, Блэр Уолдорф? – её глаза зажглись подобострастием. – Подруга самой королевы Эс?
Я лениво усмехнулась и кивнула. Ничего. В этот раз я прощаю ей такую оплошность. Скоро всё будет наоборот – Серена будет подругой самой королевы Би.
—Так что тебе говорил твой друг? – она неуютно заёрзала на стуле, нервно покусывая губы.
Я серьёзно посмотрела на неё и торжественно промолвила:
—Кажется, ты ему нравишься, - я резко приложила ладонь ко рту, испуганно вскидывая брови. – Чёрт, я же обещала никому не говорить, - я скривилась, поспешно вставая и хватая свой клатч с барной стойки. – Прости, прости, я такая плохая подруга! – я сокрушённо выдохнула, из-под ресниц наблюдая за златовлаской – так я прозвала её про себя. Та недолго колебалась и соскочила со стула вслед за мной, неловко становясь рядом.
Чего она ждала, интересно? Впрочем, это неважно.
Я обворожительно улыбнулась и взяла её за руку.
—Знаешь… в любом случае, я хотела всего лишь помочь. Это впервые, такое… Чак никогда не влюблялся, уж я-то знаю… И я просто хотела, чтобы он наконец-то ощутил всю силу этого чувства. Сам-то он боится этого… любви. – Я закашлялась, маскируя под резкими выдохами безумный хохот. Что я несу?
Девушка приоткрыла рот и захлопала ресницами.
—Чак? Чак Басс?..
Я сдавленно кивнула.
—Послушай… я не хочу, чтобы ему было больно, - чёрт побери, да этого ублюдка давно следовало сдать срочной посылкой в тартары и хорошенько отхлестать плетью по его наглому лицу. – И мне показалось, что ты не такая, как остальные. – Я заглянула в её чистые голубые глаза. – Я не ошиблась?
Она глупо замотала головой, не в силах что-нибудь ответить.
Идиотка.
Я снисходительно посмотрела на неё и повела к лестнице, ведущей к вип-комнатам. – Думаю, вам стоит увидеться. Я чувствую, ты не похожа на остальных. – Тоном оракула изрекла я, цокая каблуками по высоким ступенькам.
—Это так странно… - неуверенно прошептала она, и я обворожительно улыбнулась, делая шаг в узкий коридор и осматриваясь. Где тут первая вип-комната? И есть ли они тут вообще?
—Это неизбежно, дорогая, - я продолжала куражиться, толкая рукой первую попавшуюся дубовую дверь и входя в сумеречную комнату, светившуюся полумраком. В центре, на широком кресле полулежал Чак, отпивая виски из пузатого бокала и смахивая пепел сигары на пол. Похоже, я не ошиблась пунктом назначения.
—Чарльз, смотри, кого я привела!.. – восторжённо воскликнула я, прижимая руки к груди и отходя в сторону, чтобы явить взору смущённую златовласку. Она чувственно покраснела и что-то пролепетала под прямым и изучающим взглядом Басса. Он плотоядно облизнул губы и затянулся, протяжно хрипя:
—Я ждал тебя. - Чёртов актёр. Я закатила глаза и жестом указала девушке проходить, сама же подошла к стеклянному столику, стоявшему чуть вдали, и проверила в сумочке наличие пакетика кокаина и ЛСД, заблаговременно взятых с чудесного золотого подноса у трона в зале.
—Меня зовут Чак, - манерно произнёс он, и я закатила глаза.
—Я… Я знаю. Чак. – Ничего нового. Дальше я уже не слушала, позволяя своему сознанию отдохнуть от безумия, ореолом окружившего меня. Здесь было… страшно. Безысходно. Так, словно не осталось ни единого шанса. Выдохнув, я обернулась и подозвала к себе златовласку.
—У меня кое-что для тебя есть. Тебе понравится.
Я податливо улыбнулась, смотря в разводы прозрачной голубизны в простодушно-наивных глазах, окаймлённых по-девичьи изогнутыми русыми ресницами. Взмах – и весь мир жмётся к твоим тонким лодыжкам, словно преданный пёс, взмах – и он раздирает твои ноги в кровавые клочья. Это фортуна, это настоящая стерва. Она любит трахать беспомощное бездействие. Я знаю, я чувствую это каждый день, вталкивая в гортань удушье на грёбаный завтрак, я чувствую это сейчас, когда образ Серены растворяется в безымянном цветке со сломанным мною стеблем: кажется, она вот-вот кинет беспокойно-пьяный взгляд в пустоту, стремительно обхватит себя руками, играя улыбкой на чересчур длинном рту. Но нет – всё так же, как и прежде. Чак всё ещё смеётся над миром, я всё ещё живу в пелене иллюзий, незнакомка всё ещё не нелепо разбита в клочья в жестокой битве за ничто. Королевство фальши пало, чтобы воздвигнуть на своём месте правосудие лицемерия. Упьёмся криками о подлинности, господа.
Я судорожно пролила на губы оскал, леча в пустоту на коленях и присаживаясь у низкого стеклянного столика - кланяясь ему в никуда. Я в центре комнаты, я в центре себя, я в центре глупых надежд, и кто-то должен пробиться внутрь, но мы в коконе. Нам не вернуться. Пока нас не убили, нам уже не вернуться.
Я собрала на кончики пальцев ободрительный взгляд и протянула его эфемерной сирене. Скоро её не станет, и я сделаю вид – для себя, - что мне жаль. Меня накажут в преисподней, а пока потанцуем.
Я раздражённо достала из чёрного кожаного клатча маленький целлофановый пакетик с марками ЛСД. Поднесла его к носу, вдыхая аромат очаровательного порока и облизывая пересохшие вишнёвые губы. Сладко. Дичь пахнет сладко, теперь я знаю. И насквозь пропитана горьким потом.
Смех Басса кубарем покатился по полу, ударяясь о мою склонённую спину. Я вдохнула и прикрыла глаза, слушая колыбельную рока, расстилавшуюся по извивающимся телам там, внизу, где никто никому не нужен. Так правильней, я знаю. Жить, словно Диоген из бочки. Но, наверное, тяжело привыкнуть, что у тебя больше нечего отобрать. Ты свободен, можешь умирать.
Я криво усмехнулась, подтягивая за рукав блондинку к себе. Она невесомо осела на пол, заворожено смотря на меня и пытаясь надеяться, что Чак Басс запомнит цвет её глаз. Я коснулась её тонкого, узкого подбородка и оставила на нём запах власти; пробежалась пальцами по губам, пытаясь скрыть брезгливые морщинки у глаз; приоткрыла её чувственный рот, кладя на розовый язык маленькую марку с русалочкой Ариэль. Она провела им по нёбу, мечтая запечатлить в памяти вкус ЛСД. Безвкусный вкус ЛСД.
А дальше всё полилось сквозь бессмысленное чёрно-белое кино времени – так же абсурдно и спешно, словно боясь остановиться на миг, словно боясь осознать, что ничего не вернуть. Вот я заговорщически шепчу на ухо златовласке о том, что Чак Басс орошает ночами подушку, вспоминая её недоступность, её белокурые локоны, чувственно спадающие на плечи, её нежные розовые губки, манящие своим ангельским надломом, её тонкую фигурку, изящно плывущую по земле, и что она – предел его грёбаных мечтаний, и что он хочет быть с ней, быть, чёрт возьми, вместе, быть. Чак ухмыляется одними глазами, насмешливо шлёт мне воздушный поцелуй, а я всё продолжаю шептать ей на ухо: ты должна доказать, что достойна его любви, что пойдёшь на всё, ради него, что это так романтично, так чертовски круто – и я знаю, что схожу с ума, и мир вместе со мной, и все мы умрём в этом долбанном цирке уродов, и это замкнутый круг, и бреши больше нет, мы утонем в пустоте, властвуя над безграничным безразличием. Она – та, чьего имени я даже не знаю, - зачарованно смотрит на меня, беззвучно моля о совете одними губами. Я подавляю ухмылку и кидаю быстрый взгляд на Басса, лениво закуривающего очередную сигару, после чего поворачиваюсь к златовласке и делаю недвусмысленный жест рукой у лица, проталкивая языком щёку и образовывая небольшой бугорок.
Вот так, малышка.
Сделай минет Чаку Бассу.
Калейдоскоп грехопадения приостановлен. Пожав плечами на её удивлённое хлопанье ресницами, я изящно встала с пола и, прихватив сумочку, направилась в уборную, подмигнув девушке и тихо прошептав:
—Не буду вам мешать.
Я элегантно прошла в туалет, плотно закрывая за собой дверь и упираясь спиной в неё, оставив позади себя побоище на бездыханной пустоте.
Чёрт.
Что я творю?
Я выскользнула из туфлей и коснулась ногами холодного кафельного пола. Вздрогнула. Обхватила себя руками и уткнулась лбом в стену, крепко зажмуриваясь. Скоро будет приступ. Я чувствую, я растворяюсь в этой резко вонзившейся в сознание беспомощности, горькими каплями стекающей по лицу. Но я же Блэр Уолдорф – я холодная, стойкая, я – криптонит.
Кто, чёрт побери, я?
Судорожно выдохнув, я невесомо оттолкнулась от стены и дрожащим силуэтом на носочках прокралась к унитазу. Как прозаично и нелепо, господа. К сожалению, это жизнь.
Рухнув на колени, я любовно обхватила руками белоснежный мрамор, облизывая пересохшие губы. С ресниц робко соскочила совершенная по форме слезинка, и я склонила голову, рваными движениями потроша себя изнутри. Мышцы живота напряглись и заныли, словно в ожидании очередного безумия – я порывисто откашлялась и меня стошнило. И вновь те же кадры: отвратная, склизкая кашица, трясущиеся кончики пальцев, уцепившиеся за воздух и отчаянно царапающие его, покрасневшие глаза и пустота – внутри, повсюду, везде, в каждой молекуле, и скоро моё отчаянье взорвётся ею, и я, наверное, позволю замкнутой цепи не разрываться на части.
К чёрту, правда?
Ведь так?
Я сморщилась и осела на пол, тупо смотря перед собой. Тихий, едва сдерживаемый хриплый стон за дверью ласкал мою оробевшую волю, и я была готова мерно считать свои вдохи и выдохи, пока не задохнусь, пока не пойму, что, наверное, где-то я ошиблась. Просчиталась. Оказалась не столь дальновидна, как требовалось. Просто вовремя не нажала «стоп».
Представление затянулось. Роли стали жизнями, маски расползлись по лицу, заученные слова стали речью. Маскарад уродов работал без оплаченного антракта.
Я рассмеялась. Встала на ноги и лениво подошла к умывальнику, включая воду и намачивая пальцы, после чего аккуратно омывая лицо. Спешный взгляд в зеркало – и я снова вернулась.
Поправив ободок, я послала себе же воздушный поцелуй и натянула на ноги туфли, уверенно выходя из уборной.
Хватит ныть, Уолдорф.
Будь сукой либо не будь вообще.
Войдя в зал, я остановилась и обворожительно улыбнулась, наблюдая премилую картину: Чак откинулся на кресле и прикрыл глаза, положив свою руку на белокурую головку, то и дело вздымающуюся при каждом стоне Басса. Златовласка упёрлась коленями в пол и обхватила пальцами бёдра Чака, и нежные золотистые кудри были накручены на кулак Басса, открывая её лицо. Я хмыкнула. Всё продумал, ублюдок.
Зевнув, я достала из клатча свой мобильный и спокойно нажала ухоженным пальчиком на нужную кнопочку. И ещё раз, для пущей верности.
—Фотоотчёт готов, месье, - я процокала каблучками путь до его кресла и плюхнулась в соседнее, закидывая ноги на спину златовласке.
Чак распахнул глаза и самодовольно улыбнулся, потрепав покрасневшую златовласку по щеке и манерно прошептав:
—Сколько я тебе должен, малышка?
Я расхохоталась, а девушка резко вскочила на ноги, роняя лицо в свои ладони. Обиженно потерев рукой ноги, я с деланным возмущением нахмурилась.
—Ай-яй-яй, какое не подобающее леди поведение!..
—Чего вы хотите от меня? – нервно воскликнула она, пятясь к выходу и смотря мне в глаза. Я помолчала, сглотнув, после чего снова улыбнулась и пожала плечами.
—Ничего. Ты свободна. С днём Благодарения. – Я выставила перед собой телефон и отправила в Сплетницу фотографию с пикантным содержимым. Захлопнув его, я кинула мобильный в сторону и лениво взглянула на Чака. Он неспешно застегнул ширинку и потянулся.
—Ты выиграла.
Я повела плечами.
—Это было легко.
Телефон задребезжал, уведомляя о пришедшем сообщении. Я заправила выбившийся локон за ухо; нужды проверять содержимое SMS-ки не было. Приятное тепло от ощущения власти и уверенности в каждой грёбаной секунде разлилось по телу, тяжело оседая на кончиках пальцев. Я заглянула в голубые глаза Златовласки: их взгляд отчаянно бегал по комнате, соскакивая с одного предмета на другой. Дрожащие руки судорожно вцепились в прошлогоднюю модель телефона blackberry. Она молчала, словно внезапно стала презирать слова. Молчала и оглушала этим тишину, и в каждой молекуле этой тесной тишины звенел порывистый крик раненой птицы, и было чертовски терпко и горько, и словно из пор сочился лимонный сок. Кровь пенилась и кипела под тонкой кожей, а глаза этой девушки, у которой нет имени, всё так же беспорядочно растекались по её лицу, словно тёмные и влажные потёки туши. Она выбежала из комнаты и больше я её не видела. Никогда.
Кем она была в моей жизни? Карикатурой на грехопадение?
И почему так гулко стучало сердце, яростно колотясь о рёбра?
Я поморщилась.
—Фи, как не изящно.
—Зато какой авангард! – Чак растянулся в ухмылке, вставая с кресла и суя руки в карманы. – Ты была великолепна, Уолдорф.
—Чего не могу сказать о тебе, Басс, - я поднялась на ноги и посмотрела в его глаза, хмуря брови и неожиданно для себя спрашивая: – Тебе не кажется это… неправильным?
—О, Уолдорф, хочешь поплакаться у меня на плече? Прости, но это мой новый костюм, не хочу пачкаться, - он очаровательно поклонился и поцеловал мою руку. Я раздражённо отдёрнула её и прошла мимо него, чувствуя накатившее внезапно безразличие. Спасительное безразличие.
—Почему я всё ещё здесь, с тобой? Ты оскорбляешь мои эстетические вкусы, Басс. И сотри эту гнусную ухмылочку со своего лица. – Я прищурилась, откидывая волосы на спину и скрещивая руки на груди. – А ещё ты бесчувственное бревно.
—Бла-бла-бла. А ещё я ублюдок, извращенец, садист, Синяя Борода и террорист-смертник.
—Как смешно, мистер я-на-полставки-в-цирке.
—Тебя заводят клоуны, Уолдорф? Я всегда это подозревал, ещё когда…
—О, заткнись, - беспомощно прошипела я, резко оборачиваясь к нему. – Мне надоело. Мы только что вытерли ноги о чужую репутацию, а ты просто…
—Поправочка: ты вытерла ноги, - Чак вплотную подошёл ко мне, и я могла дышать его дыханием.
Я яростно выдохнула.
—Знаешь что? Иди к чёрту. – Я развела руки в сторону, скашивая взгляд в сторону и сглатывая. – Я просто хотела, чтобы ты что-то сказал мне. Мне… страшно. – Я покраснела и сделала шаг в сторону, намереваясь обойти Басса и уйти в никуда. – Забудь. До встречи, Чак.
Он схватил меня за запястье, и я скривилась от боли, чувствуя кожей его серьёзный и чуть затуманенный взгляд.
—Чего ты ждала, Уолдорф? Того, что я буду бесконечно слушать твою исповедь о том, как тебе плохо, какая ты несчастная, что ты сделала неправильный выбор? – он откинул мою руку, грустно усмехаясь. – Жаль тебя огорчать, но ты ошиблась, - он помолчал, дразня меня этим, и я не знала, почему всё ещё стою здесь. Затем Чак резко обхватил руками мои плечи и притянул к себе, утыкаясь лбом в мой собственный и хрипя в мои губы: - Ты должна запомнить, принцесса, что всё, что ты только что сделала – было неописуемым шедевром, и темнота в твоих грёбаных глазах была самой горькой и чертовски прекрасной, а ещё – принципы не значат ровным счётом ничего, это всего лишь дерьмо, которое подают нам на завтрак обкуренные моралисты.
Запах табака и секса, грубой невинности и насмешливой нежности – я чувствовала на его губах этот бездушный коктейль, и его напряжённое тело рядом с моим, и, казалось, мы просто жестокие дети, и повсюду разбросаны обрывки снов, и что-то щемило внутри, обласкивало, тихо стонало и судорожно дышало, пульсировало, рвалось в клочья; его слова, которые я едва осознавала, моё молчание, которое теснило воздух, и стало немножко легче, будто бы я уже не задыхалась. Он склонил голову на бок и усмехнулся, легко отталкивая меня от себя и направляясь в ванную комнату.
Я невидящим взглядом лицезрела его спину.
И думала о том, что, наверное, мы слишком часто тасовали колоду предречений.
—Уолдорф, предлагаю тебе обмыть удачный исход пари. Все остались довольны. Почти, - он хохотнул, по пути прихватывая две бутылки шампанского и свою барсетку.
—В туалете? Оригинально, Басс, - я хмыкнула и всё же пошла за ним.
Войдя в уборную, я могла видеть, как он включает воду в ванной и, откупорив зубами пробку шампанского, выливает его туда же. Затем он потянулся за барсеткой и выпотрошил из неё всё содержимое – бесчисленное количество денежных купюр и кокса, кокса, кокса. Я вскинула бровь и облокотилась о косяк двери.
—Весело.
Он усмехнулся и начал стягивать с себя одежду, в конце концов оставшись совершенно голым. Я испуганно посмотрела на его ягодицы, после чего столкнулась с ним взглядом.
—Когда я говорил «обмыть», я имел буквальное значение этого слова, - протянул он, поворачиваясь ко мне и являя взору свой крепкий пресс и не только пресс.
Я сглотнула.
—Что за чёрт?
—Раздевайся, Уолдорф.
—Ни за что.
—А за деньги?
Он откровенно потешался надо мною.
Я закатила глаза.
—Басс, это глупо. Немедленно оденься.
—Зачем? В таком виде вентиляция хорошая. – Усмешка.
Я собралась было круто развернуться на своих каблуках и выйти за пределы этого безумия, как вдруг осознала, что не хочу никуда уходить.
И я хочу раздеться.




Сообщение отредактировал LiluMoretti - Вторник, 02.08.2011, 21:27
 
LiluMorettiДата: Воскресенье, 31.07.2011, 22:10 | Сообщение # 9
High Society
Группа: Проверенные
Сообщений: 7686
Награды: 966
Статус: Offline
Глава 4. Часть 3.


Наверное, слишком много кокса. И марка ЛСД уж точно была лишней.
Я выпрямилась и скривила губы.
—Ладно, Басс. Только чуть-чуть. – Басс вскинул бровь и удивлённо ухмыльнулся, прямо смотря на меня. Чайного цвета глаза помутнели и растворились в полумраке комнаты, изучая – мне показалось? – каждую чёрточку моего лица, словно желая обнаружить судорожно дёрнувшийся рот или бегающий в сумбуре взгляд. Я лишь очаровательно оскалилась и лениво повела плечами, откидывая кудри на спину и касаясь пальцами подола платья. Чувственно изогнувшись, я стянула с себя оливковую ткань и кинула её Чаку под ноги, с вызовом в движениях оправляя свою атласную персиковую комбинацию.
2:1, Басс. В мою пользу.
Чак одобрительно хмыкнул, осматривая моё тело.
И к чёрту, что я ненавижу каждый его изгиб.
Сегодня я буду жить, а не существовать.
—Нравится? – я рассмеялась и плавно шагнула к ванной.
—Весьма, - Чак подал мне руку, и я влезла в ванную, плюхаясь в воду и мня в руках мокрые денежные купюры и пакетики с кокаином. Басс внезапно расхохотался и с плеском уронил своё тело в ванную, беря с пола вторую бутылку шампанского и отпивая из горла.
Мы долго пролежали вот так – чуть дрожащие от прохладной воды, с временем, льющимся бесконечностью на наши головы, с безрассудством, проталкивающимся сквозь вены, с бескрайней пустотой в сознаниях – мы позволили последствиям наши грёбаных игр горечью впитаться в наши холёные и дорогостоящие тела, в наши души, купленные в самых известных бутиках и оказавшиеся всего лишь тщедушной подделкой, самовоспламеняющейся в костре тщеславия.
Кем мы были в те минуты?
Наверное, мне наплевать.
– Правильная девочка Блэр уходит в отрыв? Ах, что бы сказали те престарелые матроны из твоего сообщества помощи каким-то там нуждающимся в Зимбабве? – Я усмехнулась протяжным и манерным звукам речи Чака. – Кстати, как поживает наша кукла барби? Операция «Устрани братишку и навреди семейной псевдо-гармонии» прошла успешно?
Я поджала губы, забирая у него бутылку и делая долгий глоток. Нужно просто говорить, говорить, а не слушать тишину, в которой совсем нет места, только лишь для запаха гниения наших принципов, моих принципов, моих мыслей и желаний. Слова – они так ничтожны, но они рвались наружу, эти бессмысленные слова, и мне просто нужно было с кем-то говорить, но никто не хотел меня слушать. Никто не хочет слушать. А мне так хотелось говорить. Уже ничего, кажется, не осталось; я всё выкурила и продала. Или нет, не продала, а просто выкинула на помойку, как рваньё, лохмотья, и всё вокруг такое гнилое, и я гнилая, и даже Шанель не поможет, а слова такие пустые, как чёрные дыры, и что-то заволакивает глаза, а ещё нестерпимо холодно и чуточку жарко, и капля пота стекла по шее, а во рту привкус горечи и слов с запахом табака, и, наверное, переиграть нельзя.
—Я должна быть рада. Всё было отлично и без помех. Только… - я замялась, кидая Перрье-Жуе в сторону и наслаждаясь изысканным звуком разбивающегося стекла, - только вот Эс… Чак, она уже давно сломана. Я чувствую это. Ей не нужен ни титул, ни почести, ни чёртова репутация – она… ей действительно плохо. Понимаешь? Я запуталась, Чак, - я сглотнула. – И мне хочется всё забыть. Она ведь моя подруга, так? – я тихо рассмеялась. – Наверное, стоит остановиться. У меня не было врага. Только я, ты и желание обладать всем.
Я запнулась, и в комнату обрушилась нелепая тишина.
—Кажется, всё было зря, - спокойно наконец-то произнесла я, смотря сквозь прозрачную воду на свои ноги.
—Никогда не говори так, принцесса. – Чак раскинул руки и вольготно откинулся на спину. Я отчаянно хотела, чтобы он на меня посмотрел, и я бы нашла успокоение в его кошачьих глазах, но, увы, – мы не герои романтических комедий, мы – участники низкопробного порно. Акция «Трахни действительность». Скидки нуждающимся в фарсе.
—И что ты предлагаешь? – высокомерно спросила я, чувствуя приятную дрожь от того, что тонкий атлас прилип к коже, словно желая раствориться в ней. Сколько-то-там-долларовые купюры насмешливым вызовом томились на отражении жидкости, а кокс растворился в безумии, в воде, больше не покалывая бёдра своей эфемерностью.
—А ты не думала, что всё это могло быть просто продуманной игрой? – он хрипло рассмеялся. – И мисс ванн дер Вудсен удалось перещеголять саму Блэр Уолдорф в притворстве?
Я нахмурилась, закидывая правую ногу ему на грудь и подозрительно прищуриваясь.
—Она слишком глупа для этого. – Отрезала я.
—Помнится, в самом начале этой грёбаной авантюры ты говорила мне, что противника нельзя недооценивать, - он пробежался пальцами по моей ножке и провёл языком по щиколотке, захватывая губами большой палец. Я выгнулась, едва не уйдя с головой под воду и захлебнувшись шампанским.
—Но… она не умеет. Она такая, какая есть, - слабо заверила его я, прикрывая глаза и наслаждаясь скольжением его языка по моей коже.
Чак хрипло засмеялся, откидывая мою ногу в сторону и устраиваясь между моими бедрами. Я напряглась, чувствуя его твёрдый член, упирающийся в меня, и схватилась рукой за бортик ванной, отстраняясь от него и держа взгляд прямым. Прямым, чёрт побери. Просто не смотреть в сторону. Это так просто…
Он ухмыльнулся и облизнул губы, шепча мокрыми губами:
—Малоубедительно, Уолдорф, - затем он встал на ноги, спокойно перешагивая на кафельный пол и позволяя мне осмотреть его тело. Капли воды настойчиво скользили по его широкой груди, извиваясь на не чересчур рельефных мышцах и соскакивая вниз. Я встретилась с его затуманенным взглядом и нервно изогнула губы в усмешке. Он ответил мне тем же и протянул руку ко мне. Я вложила свою маленькую ладошку и его большую и изящно стала рядом с ним, чуть дрожа от холода и съёживаясь. Кудри беспомощно прилипли к шее и плечам, комбинация впиталась в тело, мы оба сошли с ума.
И мы не знаем, кто мы на самом деле.
Я посмотрела на пальцы своих ног. Нелепо. Всё это было нелепо и безрассудно. Обнажённый Басс, полуобнажённая Уолдорф, растоптанные души за нашими спинами – наверное, старик Фрэйд обезумел бы от наших диагнозов.
К чёрту.
Отличная фраза.
Мы стали напротив зеркала, смотря в глаза наших отражений и пытаясь выискать там давно потерянную причину бороться. Ветер скользил, омывал своим отстранённым холодом наши тела, и я прятала дрожь под свою бледную кожу – мы нуждались в этом обжигающе-ледяном безумии, мы хотели жить в нём. Я прикрыла глаза, на мгновение позволяя себе насладиться близостью наших откровений – я впервые, кажется, заставила все свои пороки и недостатки обнажиться под покровом одежд и бесполезных масок, усеянных нескончаемыми шрамами пустых надежд. Вдалеке, под фанфарами канонических жизней, сирены стонали песни о власти, и наши сознания танцевали под них танго, охваченные ленивой страстью разрушать. Пусть мы предадимся забвению, канем в Лету, погибнем задушенными неуклюжими лапами совершенства – именно в эти секунды, пока нам снова не придётся играть. Пока мне снова не покажется, что я лечу в бездну, расправив опаленные бездушием крылья.
Прикосновение пальцев Чака к моей обнажённой, беззащитной шее заструилось вниз, к груди и к животу, окутывая неспешной невесомостью. Я вздрогнула и распахнула глаза, и темнота засверкала бликами ярких вывесок и фейерверков поражений. Я встретилась с его взглядом – пустым, почти отчуждённым и странно затуманившимся. Бронзовые глаза посерели, утонули в ночи, а я едва не задохнулась. Мне было страшно – и это оставляло горьковатый вкус на моих губах.
Он мягко надавил на кожу под ключицей, и наклонился к моим скулам, трясь о них носом и пытаясь уловить мой запах. Его губы соприкоснулись с моими щеками, когда он хрипло прошептал:
—Ты шёлковая, - его голос – ликёр, стремительно льющийся по венам. Я сглотнула, вскидывая брови. Он, наверное, дразнил меня. Или хотел помочь. Я не знала – не хотела знать.
Рука опустилась к груди, и он очертил ею её контуры, и я ощущала шершавость его ладоней сквозь атлас. Скованность покалывала ноги и кралась наверх, упрягая моё тело в дрожащее напряжение. Во что мы играли сейчас?
—Разве ты не видишь – твоё тело достойно запечатления в вечности, - его низкий протяжный голос ударился в мою шею, когда он выжигал влажную дорожку языком от подбородка до впадины между ключицами, и я изогнулась. Так не должно быть. Только не я, только не Чак. Только не марка ЛСД на нёбе.
Он приподнял подол моей комбинации и пробежался пальцами по внутренней стороне бёдер. Я сжала руки в кулаки и откинулась на его плечо. К чёрту всё. К чёрту все устои и законы, пусть они задохнуться в своей бесполезности, к чёрту эти дешёвые принципы и глупую зависть, к чёрту Нейта Арчибальда и Серену ван дер Вудсен – мне всё равно не выжить. Мне уже не вернуться.
Мне хотелось крикнуть: «Не останавливайся!», и дальше выгибаться под судорожное дыхание, отмерявшее наши жизни и бьющееся о стены, прижимающие нас друг к другу; лизать языком воздух, ставший капканом и превративший свободу в тесный запах пота; вспоминать пыльно-голубые глаза, так и не одолжившие у меня любви. А мир, разбиваясь на атомы, растопил границы – пол тонул в потолке, крики за распахнутым окном задыхались в чрезмерно ярких цветах бездушного города, мы с Чаком почти слились воедино – наша кожа слиплась, и я так не хотела рвать на ошмётки нелепый симбиоз порочности, сладко орошающий нас каплями забвения.
Но я всего лишь кинула прозрачный взгляд из-под ресниц на иллюзию отражений и глухо пролепетала:
—Я ненавижу тебя, Чак Басс.
Это всё, на что я была способна – безвольный протест, молящий о том, чтобы меня вновь зажали в тиски.
Я смахнула с себя его руки и резко повернулась на носочках, заглядывая в бесконечность раскосых глаз.
—Взаимно, Блэр Уолдорф, - захохотал Чак, и мне показалось, что его смех слишком отчаянный и до невозможности хриплый. Я облегчённо вздохнула.
Мы наигрались в кошки-мышки.
Я окинула откровенным взглядом его обнажённое тело, – лёгкие белоснежные пылинки качественного кокса давали о себе знать, – уже не испытывая дрожи. Он скинул с себя маску покровителя, я – послушной жертвы, и теперь мы могли снова притвориться, что стали собой. По правде говоря, мы никогда больше не обратимся в свою истинную сущность – она уже давно пылится под ворохом безупречных маскарадных нарядов, и её уже не отыскать. Не очень-то и хотелось, не так ли?
Я поражённо ухмыльнулась, увидев эрекцию Чака – чёрт побери, это было безумно приятно знать, что тебя хотят. Особенно когда ты ненавидишь своё тело. Особенно когда это Чак Басс – пусть он и ублюдок, но знает толк в женщинах. И к чёрту то, что мы не в себе.
Я вскинула подбородок, не сводя взгляда с насмешливо прищуренных глаз Чака, и озабоченно поправила комбинацию и растрепавшиеся кудри.
—Не соизволишь одеться?
—Минуту назад ты мечтала, чтобы я ходил в костюме Евы вечно, детка.
—Жаль тебя расстраивать, но ты мне противен, - невозмутимо ответила я, скрещивая руки на груди. – Считай, что был моим подопытным в сфере изучения чрезмерно похотливых особей мужского пола под влиянием психотропных веществ, - я углубилась в тень комнаты, надеясь, что он не увидит румянец, вспыхнувший на моей бледной коже.
—Я всегда под влиянием психотропных веществ, Уолдорф, - Чак, и не думая стесняться своей наготы, приблизился ко мне, и я снова могла чувствовать запах его мокрой кожи. – И какие же выводы ты сделала после этого, несомненно, занимательного опыта над «чрезмерно похотливой особью мужского пола»?
Я приоткрыла рот, чтобы позволить очередной колкости упасть на пол, но Басс приложил палец к моим губам и прошептал:
—Прежде чем ты снова заполнишь пустоту своими оправданиями, позволь мне сказать, - он наклонился к моему уху, - я хотел тебя трахнуть, а Натаниэль – нет.
Кончики моих губ судорожно дёрнулись. В мире слишком много правды, чтобы мы учились лгать.
Поэтому я просто помолчу. Растворюсь в тиканье часов. Умру в бесполезной ненужности.

***


Выдохнув изо рта горький сигаретный дым, солью покалывающий язык, я блаженно прищурилась и усмехнулась. Серена ван дер Вудсен беззаботно закинула ногу на ногу, сидя на небольшом деревянном столике во дворе Констанс Биллар, и за галстук притянула к себе Нейта – моего Нейта, – задорно смеясь ему в лицо. Судорожно поджав губы, я выкинула окурок себе под ноги и растоптала его носком туфли, тупо смотря на пыльный асфальт и впитывая в кожу звуки спешащего в преисподнюю города, который всегда побеждал.
—Не плачь, Уолдорф. Успеешь сделать это в фешенебельном раю, в котором – я уверен – ты уже успела забронировать себе место. Хотя с учётом событий дней минувших, я думаю, что тебя вытолкают оттуда взашей буквально в первую же минуту твоего там нахождения.
Я усмехнулась и оттолкнулась от капота лимузина, прямо смотря на Басса, всё так же облокачивающегося о закрытую машинную дверцу спиной и широко ухмыляющегося, зажав в зубах толстую кубинскую сигару. Засунув руки в карманы идеально отутюженных тёмно-морковных брюк, он выдыхал через нос клубы дыма, скрывая в их пелене внимательный блеск прищуренных глаз.
—О, Басс, ты оскверняешь всё святое своим присутствием на планете Земля, - я мило улыбнулась и кинула нервный взгляд через плечо – туда, где Серена вновь отбирала у меня то, что принадлежало мне.
—И это радует меня больше всего, - невозмутимо заметил он, хрипло рассмеявшись. Я закатила глаза и скрестила руки на груди, смотря на него.
—Ты отъявленный подонок, Басс.
—И тебе это нравится, детка, - он подмигнул мне, на что я снисходительно повела плечами.
—Мечтать не вредно, Чаки. Но меня уже утомила эта весьма познавательная беседа. – Я раздражённо нахмурилась, поправляя плиссированную юбку и озабоченно смахивая невидимые пылинки с кремовой шёлковой блузы. Басс пожал плечами и промолчал, смотря поверх моего плеча. Я сжала губы и расползлась в улыбке.
—Что-нибудь интересное, Басс?
Он ухмыльнулся и затянулся, игриво поднимая брови.
—М-м, я бы сказал – очаровательное. Блондиночка опять в выигрыше, - он покачал головой и поцокал языком. – Ай-яй-яй, похоже, Натаниэль совершенно не грустит о ссоре со своей горячо любимой и пылко уважаемой девушкой.
Я хмыкнула, не желая вновь оборачиваться и лицезреть картину собственного фиаско. То есть, я хотела сказать, затянувшегося фиаско. Сколько оно уже длится? Лет шестнадцать?
—Я верну его, - резко прошептала я и вскинула подбородок, уничижительно смотря на Басса.
Чак презрительно сморщился и посмотрел на меня с какой-то непонятной мне грустью в глазах.
—Любишь испорченный товар, Уолдорф? Что ж, довольствуйся им всю свою грёбаную жизнь, - он сплюнул в сторону и я нахмурилась.
—Заткнись. Я просто не люблю, когда отбирают мои игрушки.
Чак расхохотался, оглушительно громко хлопая в ладоши.
—Браво, Уолдорф. Наконец-то ты признала, что мой дражайший друг был всего-то твоей игрушкой. – Я сморщилась.
—Я не это имела в виду, Басс… - начала я, но Чак с удовольствием перебил меня:
—О, избавь меня от своих оправданий, детка, не разочаровывай меня. – Чак раздражённо откинул в сторону сигару, и устало зевнул. Я прикусила щеку с внутренней стороны.
Паршивое утро.
—А что же наша куколка барби? – издевательски прошипел он, делая шаг ко мне и становясь напротив. – Оказалась не столь слабым соперником?
Я передёрнула плечами и жёстко усмехнулась, скашивая взгляд в сторону, на проезжую часть.
—Скоро она вообще не будет моим соперником.
—А ты решительно настроена, принцесса. Помнится, ещё вчера ты не была столь уверена в этом.
—Всё течёт, всё изменяется.
—Как высокопарно. Читала на ночь философские трактаты? Отличный выбор, под них быстро засыпаешь. Бессоницу как рукой снимает.
—О, Басс, избавь меня от проявления своего остроумия. Потренируйся на своих шлюшках, - едко произнесла я с самой милой из своих улыбок.
—Как очаровательно, Блэр Уолдорф. Не далее, как вчера ночью ты была готова занять их место – и уж точно не в качестве поклонницы моего юмористического творчества, - прошептал Чак, наклонившись к моему уху. Я яростно выдохнула и сузила глаза.
—Я была пьяна и не в себе. Иначе как объяснить то, что меня не стошнило сразу же после твоего прикосновения ко мне? – парировала я, невозмутимо поправляя его бабочку и смотря в глаза.
Чак усмехнулся и мы с минуту бичевали друг друга взглядами. Затем мы одновременно хмыкнули и посмотрели в сторону.
Нью-Йорк всё так же семенил в ад, тесным воздухом давая понять – нам не выбраться.
—К декабрю мы должны предать Серену публичному забвению, - вздохнув начала я, доставая из сумочки пачку Данхилл и изящным движением пальцев выуживая сигарету и зажимая её в губах, оставив на ней след ярко-алой помады.
Чересчур вульгарно.
Я недовольно сморщилась и чиркнула зажигалкой, выпуская дым в сторону и спокойно смотря на Чака. Он внимательно следил за моей манерностью и со странной ухмылкой – едкой, холодной, отдававшей горечью, - вдыхал через нос сигаретный туман. Безразлично потянувшись, он резко развернулся на пятках и неспешно пошёл по направлению к лимузину, кидая через плечо ленивое:
—Не мы, а ты, Уолдорф, - я удивлённо приоткрыла рот, едва не выронив сигарету на асфальт. – Пожалуй, я вдоволь наигрался.
Я подозрительно прищурилась, следуя за ним и резко разворачивая к себе.
—Позволь объясниться, Басс, - я надменно скрестила руки на груди, смотря в его насмешливые глаза.
Он широко зевнул и потёр себе шею, равнодушно отвечая на мой взгляд.
—Уолдорф, я хоть и спешу, но сделаю тебе одолжение и объясню вполне, по моему скромному мнению, очевидные вещи, - он развязно улыбнулся и стал рядом со мной, приобнимая за талию. Я брезгливо отпрянула. – Принцесса, всё имеет свойство кончаться. И моё любимое виски, и твои нелепые комплексы, и чья-то долбанная жизнь. То же самое произошло с моим желанием покуражиться с тобой. И знаешь, малышка, с тобой было чертовски весело! – он расхохотался, и я с непроницаемым лицом ухмыльнулась. – Наблюдать твоё превращение из пугливой крысы в безжалостную стерву было презабавным действом, и, еа*ть, я просто тащусь от этого представления – жаль, не успел запастись поп-корном. – Он состроил сожалеющую рожицу и вновь расползся в мерзкой улыбочке. – И сейчас ты в шаге от того, что скоро вся твоя никчёмная репутация падёт прахом. – Он наклонился к моему уху, лизнув его мочку и прошептав: – Ты стала такой же продажной шлюхой, как и все остальные. Оттрахала все свои принципы. Готова была расставить свои прелестные ножки передо мною – ах, я действительно жалею, что ты так этого и не сделала. И, моя дорогая, теперь ты просто рядовая потаскуха, повёрнутая на популярности и мести.
Нью-Йорк гулко пульсировал под ногами, а я просто молчала и не понимала, почему я так часто проигрываю, почему я так часто позволяю другим блефовать. Я ведь, чёрт возьми, думала, что вот-вот открою карты и с небрежным изяществом кину: «Флэш Роял», а на деле оказалось, что все тузы в рукавах оказались шестёрками, а напарник – просто ублюдок и стратегический подонок. Ненависть ласкала моё сознание, кланялась в ноги и лизала пятки, и было так горячо, словно во рту кислота и всё разъедает яд, а Нью-Йорк, эта чёртова преисподняя, всё так же пульсирует и дышит пламенем, и раскаты грома и рока, и так, будто бы всё полетело в тартары. Это нелепо, но иногда мне казалось, что я и Чак – друзья. Долбаные друзья, потому что с ним я могла говорить, и он меня слушал, внимательно щуря свои раскосые глаза, и мы знали друг друга почти наизусть, и было так опасно, но всё равно хорошо, и даже надёжно, пусть и непредсказуемо. Мы издевались друг над другом, выжигали в ничтожных душах уничижительные слова, ненавидели, но, всё же, мне казалось, что мы были друзьями. К чёрту! Я яростно толкнула его в грудь и, не в силах сдерживать себя, с силой дала ему пощёчину, наслаждаясь покраснением его щеки и судорожно оскаливаясь.
Чак всего лишь расхохотался.
—На бис, мисс Уолдорф! Я требую продолжения! – он засвистел и я, шумно дыша через нос, сжала губы, прямо смотря на него.
Осознание ещё не осело грузом на мои плечи. Просто было страшно и хотелось бежать – в никуда, туда, где меня никто не ждёт. Или нет – хотелось лететь в пропасть, крепко зажмурив глаза и зажав уши, лишь бы не чувствовать тяжёлый песок горечи и униженности в венах. Утренний невесомый ветер скользил внутри меня, потрошил всю мою грёбаную уверенность в завтрашнем дне – и было страшно, как бывает страшно маленькому ребёнку перед яростными узорами молний и барабанной дроби грома. Надломленность в томительности ожиданий пронзила насквозь, задев всю ту веру, что я наскребла подаяниями чёртовой судьбы.
А ещё – хотелось плакать.
Но ведь я – Блэр Уолдорф.
Я холодный камень, чёртов криптонит, я – всё то, чего у вас не было и не будет. Я ребёнок идеального расчёта и бездушного поклонения совершенству, я, чёрт побери, грёбаная Блэр Уолдорф – и никто не посмеет иметь удовольствие лицезреть моё поражение.
А точнее: боль от поражения.
О ней будут знать только холодный кафель пола, белый мрамор и медицинская карточка.
Потому что я – Блэр Уолдорф.
Блэр. Уолдорф. Заткнитесь и вытатуируйте это имя у себя на лопатках, потому что я чертова Блэр Уолдорф,
Я невозмутимо усмехнулась, а Чак всё продолжал веселиться.
—Кстати о твоей репутации – ты, наверное, удивлена моими словами о том, что от неё останутся одни клочья? Естественно, только если этого захочешь ты, - он серьёзно посмотрел на меня, и я вопросительно вскинула бровь, предпочитая молчать – я чувствовала, как дрожь вальсирует на моих голосовых связках. – Совершенно случайно Сплетница узнала о том, что Би Уолдорф сегодняшнюю ночь провела с Чаком Бассом в одном из номеров клуба Квинса, выйдя из него утром в мятой одежде и вернувшись домой только к 8 утра. – Он приложил руку к губам и расширил глаза. – Какая жалость, не правда ли?
—Это не правда, Басс, - я холодно посмотрела на него, стараясь выровнять дыхание.
—Ну почему же? Это почти правда. И эта почти правда может стать истиной, если я отошлю в блог нашей любимой сучке очень интересные фотографии. Сейчас скину их тебе на телефон – на память, - он ухмыльнулся и достал свой мобильный, после чего мой собственный задребезжал у меня в сумочке. Я сжала зубы и достала его, тупо смотря в экран.
Я. Почти обнажённая – в мокрой комбинации – сплю на кровати в комнате с алыми стенами. Рядом со мной бутылки спиртного, пакетики кокса, марки ЛСД.
Следующая фотография.
Та же картина, только вот к ней добавилась половина лица довольного Басса, вытянувшего руку с мобильным вперёд, надеясь попасть в кадр.
Я поражённо улыбнулась, облизывая губы. Если бы эта дерьмовая ситуация не касалась моей персоны, я бы даже восхитилась этой продуманной акцией.
Вот ублюдок.
—Пора бы придумать что-то новенькое, Басс. Такими темпами скоро у тебя будет собственная галерея с моими компроментирующими фотографиями. Ты, случаем, не маньяк, Чаки? – я устало кинула ему в лицо вымученный сарказм и выдохнула.
—Я просто люблю играть, принцесса, - Чак засунул руки в карманы, прямо смотря на меня. – Уолдорф, я предоставляю тебе выбор: либо я отсылаю эти фотографии в Сплетницу, тем самым разрушая твою грёбаную репутацию и даря тебе совершенную и неприкосновенную свободу – ты слышишь, свободу? То, ради чего стоит жить? – либо же оставляю всё как есть, и бросаю тебя наедине со своей клеткой, сотканной из эфемерных идеалов и мнимых побед, - он взъерошил волосы, небрежно растрепав их, и я сглотнула. – Подумай, Блэр. При первом случае ты станешь той, кем хочешь быть. Собой.
Я презрительно усмехнулась, смотря в его глаза.
Мир рушился на части.
—Пожалуй, я выберу второе. Никогда не искала лёгких путей, - я натянуто скривила губы и глубоко вдохнула.
Чак вульгарно улыбнулся, открывая дверцу своего лимузина и протяжно хрипя, окунув меня в лавину насмешливого безразличия:
—Отличная партия, Уолдорф. Пусть ты и была просто неуклюжей пешкой – мне понравилось тобой играть. Адьо, малышка!
Я смолчала, думая о том, что пешки часто превращаются в ферзей и отрубают головы грёбаным королям.
Аминь.








Сообщение отредактировал LiluMoretti - Воскресенье, 31.07.2011, 22:31
 
LiluMorettiДата: Понедельник, 26.12.2011, 00:59 | Сообщение # 10
High Society
Группа: Проверенные
Сообщений: 7686
Награды: 966
Статус: Offline
A/N: Прошу прощения за задержку! Мне нет прощения и оправдания, кроме того, что я непостоянна. Надеюсь, не разочарую оставшихся читателей.

Глава 5


Мой план был идеален. Отвратно-прекрасен и до излома пальцев трагичен. Ах, я стала чертовски много курить и, наверное, поэтому всё чувства и эмоции поглотились вязким хрустально-серым дымом Данхилл. Но – это должны признать все твари на этой Земле – мой план был идеален. Совершенство порока ещё никогда не было столь изысканно отточено и высечено на гнилом обрубке, что мы зачастую именуем сердцем.
Мой план был идеален хотя бы потому, что в сегодняшний вечер я превзошла саму себя и стала беспрекословной иконой стиля. Алое платье с откровенно-чувственным декольте чуть выше колен, приоткрывающим невинно-дерзкий вид на небольшую грудь, на которой возлежало тяжёлое помпезно-минималистическое ожерелье из восхитительно мерзко не сочетающихся между собой чёрных жемчужин и нефрита; ленивая небрежность аккуратных кофейных локонов на тонких беззащитных плечах; алая кровь на губах и уверенность во взгляде.
Мой план был идеален хотя бы потому, что я перестала пить свои антидепрессанты и со всей своей милой очаровательностью показала дражайшему мистеру Шерману ухоженный средний пальчик правой руки, на котором нахально красовалось рубиновое колечко. Чёрт меня дери, никогда ещё не чувствовала себя свободней чем тогда, когда с притворно-невинным амплуа недотраханной монашки любовалась безвкусно растерянным выражением лица своего личного психотерапевта.
Ну и последнее – мой план был идеален хотя бы потому, что прямо передо мной, на крыше великолепного, памятного теперь здания, под ночным небом, грозившим раздавить нас в нелепые лужицы крови и плоти, окутываемый северным ветром в декабрьском воздухе и температурой минус 8 градусов по Цельсию, стоял униженный, растоптанный, насквозь никому не нужный и избитый собственным же отцом, стоял и устало ухмылялся Чарльз Бартоломью Басс, шепча мне одними губами:
- Уолдорф, думаю, ты всё-таки научилась играть.
Ах да. Теперь кто-то сомневается в том, что мой план был идеален?

***


Густым вязким бархатом – сквозь глотку, и, казалось, шелковые струи воды водоворотом порезов, и глубже, глубже, до тернистых переулков вен и клубков капилляров, до пенистой дрожи, осевшей внутри, до чувства жалости – мерзкой жалости, а после криком, визгом, и мигом – удушье и аплодисменты мнимой победы. Гортанная песня, отнюдь не изящная, баллады о ненависти и недо-принципах, барабанная дробь в висках, и гитарные струны – натянутые, тугие, жесткие – там, где, по всем законам природы, должно располагаться сердце. И стонет, и воет, хрипит – и так хорошо, свободно, и лишь поэмы Байрона в сознании – сознании, вышедшем за пределы и грани, расползшемся по атомам H2O, и давит на диафрагму, бьет рикошетом – Я – Блэр Уолдорф.
Я Блэр Уолдорф?
И теперь, когда я тону – в очередном измерении снов – теперь, когда не осталось возможных исходов – тогда приходит осознание, что бороться нужно не за что-то, а просто потому, что нет выбора. А выбор должен быть всегда, понимаете? В каждом пыльном углу, на каждой истертой странице никчёмных дневников и среди строк стихотворений Роберта Рождественского – выход должен быть всегда, понимаете? А его нет. Ничего нет. Только я, пелена упругой и робкой воды, песни Стинга и желание на кончиках пальцев – желание, жажда, одержимость, похоть.
Похоть доказательства, преступления и наказания.
Гортань в тисках. Руки плетью жмутся к телу, коленки сведены вместе – и последний отсчёт.
Три, два, раз…
Вдох.
Я вынырнула, распахивая глаза и откидываясь о холодный мрамор помпезной ванны. Горло жгло, горело, умирало – воздух хлестал и хохотал, разрывался на молекулы в глотке. Судорожная волна очередного вдоха, и я снова жива. Теперь не свободна.
- Мисс Блэр, вы в порядке?
Иди. К черту. То есть, извольте исчезнуть с горизонта моих бездн.
- Мисс Блэр, вы уже два часа…
Я в порядке.
- Мисс Блэр, мне стоит начать волноваться? Вам звонил мистер Нейт, но я сказала ему, что Господь наказывает всех, вне зависимости от цвета глаз…
Я в порядке, мать вашу.
- Дорота, успокойся. Я выйду через 5 минут.
Я поднялась на ноги, смотря перед собой и наполняя легкие теплым воздухом, обласкивающим гортань. Просто нужно сделать вид, будто бы ничего не произошло. Будто бы в свои шестнадцать лет мне не кажется, что я – прожженная жизнью блядь. Словно я до сих пор верю в голливудские сюжеты и ослепительную улыбку Одри Хепберн. Словно мои идеалы планомерно не оттрахал город, который всегда побеждал. Впрочем, теперь уже плевать. Хотелось выблевать патетичность вопросов вместе с ужином – это будет весьма изящно, знаете ли. Булимия – королевская болезнь. Я выстроила монархию, сотканную из лжи, лицемерия, строчек Эмилии Дикинсон и идеологии классического арт-хауса. Все – бред, но зато такой очаровательно-притягательный, что хочется утопиться в нем и задохнуться в высокопарных речах, а после биться в агониях, и все – в своих маленьких коморках-пентхаусах, пряча нелицеприятные шрамы исполосованных остатков душ под ворохом аристократически возмутительно-неправдивых оправданий. Пожалуй, довольно унижений и самокритичности. Я Блэр Уолдорф, вашу мать, и я таки отымею самообманом эту долбаную судьбу, которую ненавижу.
Усмехнувшись, я шагнула на кафельный пол, натягивая на себя шелковый халат вкупе с флером иронии и ошметками здравого рассудка. Пририсовав губам изгиб усмешки, я посмотрела на себя в зеркало, удостоверяясь в том, что выгляжу возмутительно надменно. В конце концов, занавес не опускается даже тогда, когда я сплю, укутанная в купленную теплоту сновидений. Их тысячи – этих измерений наших снов, в которых мы те, кем хотим быть. И никого не волнует то, что мы больны и изранены. В этом даже есть особое очарование – в том, чтобы играть в прятки и блефовать с тем, кто по умолчанию непобедим.
С собою.
Я поднесла руки ко рту, размеренно дыша и вглядываясь в вязкую темноту моих глаз; коснулась кончиками пальцев уголков губ и потянула их вверх. Пригвоздим улыбку к щекам и поиграем в цирк уродов. Все привыкли и правила давно знакомы: либо напивайся и обкалывайся до изнеможения, топя на дне сотого бокала мартини придуманные сны, либо оттирай ошметки чужих трагедий накрахмаленным платочком с подошв туфель от очередного безумного кутюрье. Вытесняя боль болью – выхода нет.
К черту.
Взяв в руки гребень, я принялась расчесывать влажные волосы.
Разноцветная, разнокалиберная кутерьма мыслей в мозгу; в каждом нейроне – тлеющие воспоминания, словно из кинопленки. Кто-то свернул очередной кадр в самодельную самокрутку и прикурил, не заботясь о том, чтобы оставить на память что-то кроме дымчатой пыли, которую вскоре развеет ветер с привкусом алкоголя. Наверное, что-то не так, но мне, откровенно говоря, теперь наплевать. Я умею терпеть и в конце все выйдет по-моему. И, конечно, меня не волнует то, что я, возможно, боролась за ничто. Возводить монархию на осколках пустоты – ещё нелепее, чем есть устрицы голыми руками. Но есть в этом что-то очаровательно дикарское и, несомненно, восхитительное.
Плевать, что я, кажется, выбрала себе не того врага. Она Серена ван дер Вудсен и её все хотят, и будут хотеть, даже если она побреется налысо и будет ходить в грязной футболке, обмазанной кетчупом - её все равно будут почему-то хотеть и восхищаться, но ей наплевать на это, так что она даже не смеет позволять этой мысли задерживаться в сознании дольше секунды. Впрочем, как и любая другая мысль. Она так отчаянно спешит жить, и, очевидно, что-то потеряла в мимолетных и едва помнимых вспышках, разноцветных, словно обожаемые ею таблеточки-амфевитамины, оставила на чужих обнаженных телах прикосновениями губ, безвозвратно продала на ярмарке беспечности. Каждый её взгляд – в пьяную пустоту и целой толпе, каждое её движение – все или ничего; она Серена ван дер Вудсен и её все хотят, только она не хочет ничего, кроме того чтобы её оставили в покое. Ей никогда не нужна была корона, ей никогда не нужен был мой Нейт, ей ничего не нужно – может быть, только пакетик кокса и мультики, в которых она живет. . Я вижу это в ней, я все это в ней вижу – я же знаю её с 5-ти лет, - а ещё недавно она сказала, что соскучилась по Картеру Бэйзену. Сплетница писала, что он растерял все свои деньги в вечных путешествиях по миру, с тех пор как покинул Нью-Йорк по неизвестным обстоятельствам; что он растекся долгами по каждому карточному дому Европы и его неприятная хмельная улыбка впитала в себя воздух каждой страны. А Серена ван дер Вудсен очень соскучилась по нему и ей никогда не был нужен мой Натаниэль Арчибальд.
Понимаете, черт возьми?
Понимаете, что если бы я поверила всему этому, то признала бы, что все было зря?
Конечно, она притворяется. Как там говорил Басс? «Не стоит недооценивать противника»? Отличная стратегия, должна признать. В лучших традициях афер – втереться в доверие и уничтожить. Кто бы мог подумать, что у дражайшей блондиночки может созреть такая идея? Но, черт возьми, я бы даже восхитилась, если бы это напрямую не касалось меня.
Очень тяжело, знаете ли, когда каждый, кого ты знаешь, - твой враг.
Думаю, здесь не обошлось без шлюшки-Джи. Собственно, до поры, до времени, она мирно самоуничтожается в центре Остроффа – естественно, чтобы потом разлететься фейерверком сюрпризов, сама не подозревая о том, что выступит в качестве десерта. Мне вспомнилось то, с какой одержимостью она всегда смотрела на Серену и то, что видела это, кажется, только я. То, что она, при встрече, упокаивала ладонь чуть ниже её талии и непременно касалась в поцелуе её губ, после похотливо-чувственно ухмыляясь; то, что на очередной алко-пати – я все же иногда посещала их (иногда чтобы иметь компромат на дрянных девчонок из Констанс, иногда же просто дабы забыться) – она укладывала её к себе на колени, пока ленивая страсть потерянного поколения овладевает ими на крошечной софе, и гладила её волосы с неприсущей ей робостью.
Как романтично – манхэтэнская шлюха влюбилась в прекрасную сирин. Дайте мне вазу, я изящно блевану радугой сэконд-хэнд.
Впрочем, это объясняет то, почему Джорджина так яро оберегала свою златовласую куклу, почему позволяла ей делать все и ничего, учила её видеть в потолках фильмы Бертолуччи, смеялась, хохотала, и белоснежная пыль сыпалась из её гортани, что-то кружилось вокруг – слишком размазанное, чтобы искать ответы среди потерянных контуров; Джорджина наблюдала, делала выводы, она была шлюхой, стервой и кокаиновой фанатичкой, но она была отнюдь не глупа. Стекла, воткнутые в глазницы, и тонкие, словно головка иглы зрачки, - было в ней что-то до безумия гениальное, что-то уродливое и громоздкое, заполняющее полупрозрачной голубизной роговицу, равнодушное и продуманное. Она хотела Серену, но не это главная причина того, что именно благодаря желанию Джи Серена была не просто идолом, а королевой Констанс; не из-за упругих тонких загорелых ног златовласой курвы чокнутая сука Спаркс умела изящно преподнести очередной перепихон – именно так и никак иначе – Эс с мерзким тусовщиком или новым членом команды по лакроссу; не из-за того, что она просто Серена ванн дер Вудсен и её все хотят.
Здесь было что-то другое.
Я чувствовала игру, которая стала одержимостью и извращенной пародией на любовь.
К черту. Подумаю об этом как-нибудь в другой раз.
Я отложила расческу и привстала на носочки, открывая навесной шкафчик из белого дерева, украшенного витиеватой резьбой и позолотой. Чертов декаданс. Я вздохнула и схватила свою косметичку, тяня за змейку и доставая оттуда пачку Данхилл. Улыбнувшись, я выудила сигарету и вставила её себе в губы, после чиркая зажигалкой Zippo. Осталась на память от Басса. Как мило со стороны фаталити, я млею. Я повертела в руках металлический прямоугольник, стирая запах его рук прикосновениями мягких подушечек пальцев. Прикрыв глаза, я глубоко затянулась, выпуская дым через нос и тихо смеясь. Какое недостойное леди поведение, какое падение нравов, какой удручающий факт – идеальная Королева, председатель волонтерского комитета, вежливая и милая с сильными мира сего и, по моему мнению, справедливая со швалью по типу выходцев из Квинса или же просто людьмм, не умеющими правильно выговорить слово «не релевантно», да и попросту Блэр Уолдорф – курит в своей уборной. Сегодня только сигареты.
Я присела на перегородку ванной и закинула ногу на ногу, сглатывая дым в гортань.
Чертовски хорошо.
Да, черт меня дери. Я Блэр Уолдорф. Изящная интриганка, любовница жестокости, лицемерная тварь, икона стиля и будущее Америки. Благодарю, мистер Басс. После того ноябрьского инцидента у школы, я перестала разыгрывать опостылевший сценарий великомученицы и, раскрошив всю коллекцию фильмов с Одри Хепберн и изрезав ножницами девичий альбом со стикерами-мечтами, пришла в себя. После шестнадцати лет непрерывной комы, я пришла в себя. Я рыдала, хлестала себя по лицу, я усугубляла свою вечную спутницу – булимию, а на следующий день просто пришла в Констанс как и должна была приходить все годы до этого. С ощущением того, что власть скоро будет лизать мои пятки.
Начало декабря, томное и холодное, словно поцелуй вечности – оно протяжным стоном просочилось в меня, растворилось в капиллярах и покрыло каждый чувствительный нерв, и снова сладко и изысканно вокруг, и так кисло внутри – лимонный сок с водкой, - и нелепым оправданием царапает череп, вырисовывая снежные узоры в сознаниях, сотканных из громкого смога; это сука-зима, а, может быть, слишком мало антидепрессантов, чтобы пережить первый снег. И столько людей вокруг – их так много, что, кажется, все они скоро растекутся друг в друге расплавленными подобиями личностей; их так много и все они – крошечные вселенные, а, может быть, просто пустые свалки, и им всем ты, кажется, нужна – всем этим шлюхам и никчемным пустышкам, а потом – по каждой затяжке сигарет и по каждой букве на запотевшем стекле – приходило осознание – да, мы все потерялись. Мы никому не нужны, мы просто побочные эффекты богатства и поддержки марок. Наверное, я привыкла, мы привыкли – наверное, не стоит забивать себе этим голову. Но иногда страшно смотреть на небо, потому что оно такое огромное, а в запасе всего одна жизнь. К черту, да? Конечно, к черту.
И я кружилась в этой зиме – в моем лично апокалипсисе – маленькая девочка, которая умело притворялась, что стала цинизмом в юбке от Донны Каран. Банальная история для Голливуда и хочется блевать от безвкусности происходящего, а я все продолжала кружиться в бешеном, порочном вальсе, эфемерными па отметая купленное детство туда же, куда и слишком неправильный для героинового шика завтрак – в канализацию. Она, наверное, золотая у нас, да?.. Наверное, золотая, и инкрустированная драгоценными камнями. Боже, что за чушь.
Я что-то оставляла в первых числах декабря – продавала, отдавала на распродажу и на не волнующие меня благотворительные акции; я игралась, я, кажется, переписала устав. Я мирилась с Нейтом в начале декабря – он был таким милым и неуклюжим, и мне хотелось, чтобы он прижал меня к своему стройному телу, и просто сказал, что все будет хорошо; мне так хотелось этого. Но он просто пьяно и робко улыбался, и что-то говорил – наизусть он что-то говорил – кажется, что любит, и что просит прощения, если дал повод для ревности, и что «сегодня выпал первый снег, хэй?», а я лишь устало улыбалась и прощала его, прощала и улыбалась. Я ведь его, кажется, любила – очень сильно любила, или очень сильно притворялась, что любила. Мне хотелось постоянно целовать его и думать о будущем, а Нейт не хотел думать о будущем, он вообще не хотел думать; Нейт хотел жить. Я знала, почему он приходил тогда – в те дни, когда весь мир был на стыке упущенных возможностей, на грани ноября и отчужденного декабря, - я всегда это знала и буду знать, но сделаю вид, что ни о чем не догадываюсь. Мы были хорошими актерами – я и Нейт, - мы были созданы друг для друга – такие идеальные, правильные, из благополучных семей, а ещё у наших детей были бы его голубые глаза. Но я всегда буду знать, почему он просил прощения в начале декабря.
Всего лишь сделка с родителями в обмен на спокойную, свободную жизнь.
Вот почему он просил прощения в начале декабря.
Знаете, что ещё я делала в декабре? Я ненавидела. Я, кажется, научилась делать это до невозможности изысканно и с апломбом, я ненавидела так, как только умеют ненавидеть люди. Я отдавалась этому чувству, упивалась им – таким безвкусным и пульсирующим, я забывалась в нем и находила успокоение; я очень качественно научилась ненавидеть, знаете ли. Я повсюду это делала – когда пила чай, делала математику, писала эссе, читала Шарлотту Бронте – я, кажется, стала одержима этим чувством. Я высматривала в каждом человеке холодный блеск бронзовых глаз, которые научили меня ярости; я сошла с ума.
Чак Басс.
Всего лишь имя.
И я сошла с ума.
Я каждый чертов день видела его – он всегда откровенно ухмылялся мне, шутливо склоняя голову, а потом резко смеялся – плавно, сипло, манерно, и хотелось выцарапать его гортань, смять в холодных ладошках его хохот, который был до исступления реален, до психоза в легких ощутим; казалось, я могла резать его на части, рвать в лохмотья, вывешивать на балкон – этот смех, который был скольжением наждака по стеклу. Мне хотелось придушить этот смех, оставив только беспомощный хрип, жалкую пародию на победу, чтобы все его наигранное величие сыграло в самоубийцу, сбросилось крыши, об асфальт, в кровь, в землю, чтобы дождевые черви проедали в нем тоннели пустого, такого молчаливого одиночества. Мне так хотелось, чтобы Чак Басс задохнулся в принятии того факта, что он никому не нужен.
Мой маленький декабрь, мой личный Апокалипсис.
Потому что для того, чтобы вытеснить новость о том, что я якобы провела ночь с Чаком Бассом, мне пришлось остервенело и без отдыха на сон участвовать во всевозможных благотворительных акциях и провернуть несметное количество афер, которые были, несомненно, одними из лучших в моей жизни; вытесняя боль болью, да? Мне нравилось уничтожать. Мне нравилось быть той, кого именуют кармой.
Я встала на ноги и потушила сигарету о мрамор раковины. Затолкав окурок в пачку Данхилл, я снова спрятала её в косметичку и включила вентиляцию в уборной. Опять то же самое утро, опять тот же самый ритуал.
И вот я в своей комнате – Дорота помогает мне уложить волосы, а после я натягиваю на себя изящный комплект нижнего белья Agent Provocateur – люблю эстетику, - и облачаюсь во что-то беспрекословно стильное, чтобы это можно было опошлять словами. Подтягиваю резинку белых чулок Vogue и окунаюсь в несменный шлейф Coco Mademoiselle; тонкий синий ободок, скрепляя волосы, и привычно отрабатываю властный взгляд – от Блэр Уолдорф. Я продолжаю жить в этом мире лейблов и названий, я им верховожу, и это, наверное, глупо; но мне нравится чувствовать себя идеальной хотя бы в этом. Спускаюсь вниз, к завтраку. Доброе утро, мама, доброе утро, папа. Сухие и такие правильные, что им ни на йоту не веришь, разговоры о политике и моде, взятые в долг улыбки с рассрочкой в бесконечность. Привет, Манхэтэн, мы твои дети. А потом снова по замкнутому кругу – привет, пока, просроченное «люблю» и никому не нужное «прости». Слова, они такие глупые, и все равно они всегда все решают.
- Я уезжаю в Париж, думаю, это дело займет не более двух недель. – Усталый голос Гарольда прервал череду обыденности, и я подняла на него скептический взгляд, откладывая столовые приборы в сторону.
- А как же традиционная ходьба по магазинам перед Рождеством? – Мое лицо озарила светлая улыбка. Все будет хорошо, верно?
- Я успею.
И я верила папе, пока декабрь в параллельной вселенной притворялся июлем.
- Будь добр, Гарольд. – Элеонор сморщила губы в великосветской улыбке, аккуратно надрезая острием ножа кусочек ананаса и поддевая его вилкой. – Или твои мальчики тебе уже важнее дочери?
Я опустила взгляд на свои ноги.
- Элеонор, я не желаю больше выслушивать эту чушь. – Резкость сквозила по пластине тесно сжатого воздуха, которого отчаянно не хватало.
- Замечательно. – Мама всплеснула руками и встала из-за стола, сверкая темными миндалевидными глазами. Жакет выгодно подчеркивал высокую грудь, а оттопыренная губа – обиду. – Это просто замечательно, Гарольд. – Он пожал плечами, ободрительно мне улыбаясь. – Блэр, с тебя довольно завтрака.
Я сцепила челюсть, прямо смотря на неё.
Говорят, мы похожи.
- Хорошо, мама.
- Ты опаздываешь в школу.
Я сдержанно кивнула и из-под бровей проследила за тем, как Элеонор вышла из зала, цокотом каблуков разрезая бесполезную тишину надвое. Прикусив щеку с внутренней стороны, я неловко обернула голову, смотря на папу. Он поджал губы, постукивая ножом по бокалу. Чертов звон, словно предсмертный реквием. Что-то не так, да? Идеальный мир рушится на части? Черт бы меня побрал, как трогательно!
Гарольд поднялся на ноги и отодвинул мой стул, галантно помогая мне встать, после чего аккуратно поцеловал в нос, приглаживая мои волосы. Я сглотнула. Нет, нет. Сейчас он не может, он не может уехать.
- Папа, не уезжай, пожалуйста, - отчаянно прошептала я, привставая на носочки и крепко-крепко обхватывая руками его шею. Ненавязчивый одеколон спутался в локонах, магистралями воспоминаний выжигая что-то внутри, в дымке сознания. – Пожалуйста, папа, не уезжай. Ты мне так нужен сейчас.
Я впитывала его дыхание в поры, надеясь оставить его в себе, пока он не ушел – я знала, он уйдет, - пока не оставил после себя лишь отпечаток невесомого прикосновения губ к макушке. Пока он не исчез из сахарного королевства, в котором мы жили вдвоем, только вдвоем. Мне так хотелось верить, что я у него одна. Что только я для него – я, его маленькая принцесса, я могу быть ею, я могу быть кем угодно, клянусь, только пусть он останется. Я буду хорошей, я буду молиться на ночь и перед тем, как падать ниц перед мраморным другом, я буду отточено-идеальной и такой совершенной, что все захотят повеситься от чувства собственного ничтожества на хрустальных гвоздях из последней коллекции Tiffany, только, пожалуйста, пусть он останется.
Иначе я умру, я чувствую это.
Затертый гребаный сценарий, банальные фразы, Голливуд жмется к лодыжкам, а я все также шепчу: - Ты мне так нужен сейчас.
И такое ожидаемое, что хочется истерически хохотать, захлебываясь воздухом:
- Ты же знаешь, Медвежонок, я не могу. Работа.
Я закусила губу, мягко отстраняясь и выбивая ударами пульса на губах понимающую улыбку. Обстановка пентхауса в стиле модерн барокко и темное бордо мебели рикошетом дыхания ударили по вискам, твердый, как кремень, кислород застрял в глотке, аорта фейерверком взорвалась и размозжила диафрагму в никчемные осколки поражения. Я все себе выдумала, я мечтательница, я просто иллюзия.
Слушайте, иди к черту.
- Знаю. Прости. Я не выспалась. Удачной поездки, папочка. – Я поцеловала его в шероховатую щеку и заглянула в блеклые серо-зеленые глаза, увязшие в усталости и затянутые упругой пеленой сожаления. Исполосованное морщинами лицо смазанно и, видимо, ободрительно улыбнулось, тут же обращаясь в седую массу отчужденного силуэта. Как поэтично. Ему тоже так утомительно притворяться. Вдох-выдох. Это же просто игра. Шекспир не обещал благополучного исхода. Сегодня на завтрак трагикомедия, билеты в партере проданы пустоте.
Гарольд потрепал меня по щеке, после чего взял дипломат в руки и поправил галстук.
Кто выключил спектр красок?
Впрочем, продолжаем улыбаться.
- До свидания, Блэр. Звони мне каждый день.
- Ты приедешь к Рождеству?
Липкая секунда.
- Конечно.
Я усмехнулась, провожая его к лифту и уже не пытаясь схватиться за шлейф его присутствия. Двери раздвинулись, приглашая отойти в иной мир. Мир пыльных дорог и лицемерных асфальтов. Там не было места для меня. Я бы расплакалась, честно. Но почему-то не могу, а нужно. Сухо. Везде сухо, пусто и так не по-настоящему.
Как всегда.
- Я люблю тебя.
- Я люблю тебя.
Улыбка Гарольда затерялась в прошлом, и я воткнула взгляд в закрывшиеся двери лифта, пытаясь не расползтись грязной лужей по чистому полу. Дороте ни к чему лишняя работа. А мне ни к чему в который раз самолично обращаться в пыль. В конце концов, шоу должно продолжаться, пусть зрители и разбежались от дешевой игры пропащих актеров.




Сообщение отредактировал LiluMoretti - Понедельник, 26.12.2011, 02:04
 
LiluMorettiДата: Понедельник, 26.12.2011, 01:00 | Сообщение # 11
High Society
Группа: Проверенные
Сообщений: 7686
Награды: 966
Статус: Offline
***
Сняв скальп со своего самобичевания, я вошла во внутренний двор Констанс Биллар, высокомерием вскинув подбородок и как можно более надменно окидывая взглядом окружающих. Ах, до чего же прелестно, все хищники слетелись на карнавал, притворившись дичью. И уже не понять, кто они на самом деле – жертвы или победители. Авангардно и так привычно, что обращать на это внимание – верх неприличия. А я так не люблю нарушать правила, что постоянно создаю новые, дабы не заметили агонии прежних. И это все такой восхитительный бред, что по сочно-алым губам едва уловимо скользит тихий смешок.
Ворох раздробленного снега флером одиночества оседал на спешащие в тепло разноцветные шапочки из коллекций именитых дизайнеров, а великосветская слякоть надоедливо липла к подошвам зимних туфель. Форменные юбки купленной и весьма некачественной невинностью кокетливо выглядывали из-под тренчей, а в тайных карманах сумок услужливо хранился кокс и пару марочек ЛСД – увольте, но выслушивать мистера Фауэра без вспомогательных веществ занятие не для слабонервных. А после того случая на героиновой пати сгинувшего в саморазрушении Бэйзена в честь конца лета нервы поспешили откланяться и уйти в никуда. Впрочем, как и принципы вкупе с такой отчаянно не стильной девственностью, что многие попрощались с ней в те славные годы, когда старушка Бритни стала походить на шар из боулинга.
Я любила этот мир, кажется. А может, и не любила вовсе. Я была другой, но такой же. Просто спасалась элегантной циничностью и тем, что, не смотря на свою принадлежность к этой вселенной, я наблюдала за ней и исследовала, подобно тому, как ученые годами изучают определенные явления. И, что самое главное, делала выводы.
Семенящие позади Изабель и Кати продолжали утопать в своих амплуа бесплатных шутих и сопровождали меня коконом шепотков и сплетен, въедающихся в кожу ядом сквозь одежду. Кажется, я должна быть счастлива. Серена практически предана забвению, я почти официально признана школьной, а по совместительству, и королевой Аппер Ист-Сайда, на прошлой неделе я влезла в платье из маминой коллекции без нужды в том, чтобы вспороть швы и подогнать его под мой размер, директор Квеллер назначила меня председателем общества волонтеров, Нейт успешно притворяется, что влюблен в меня.
Кажется, я должна быть счастлива.
Но вместо этого мне хочется безвкусно напиться, наплевав на пресловутые рамки дозволенного.
Рыжеволосая девушка снегопадом пронеслась мимо меня, цепляясь за синюю сумку Palmgrens и падая на колени. Я чуть пошатнулась, удерживаясь на каблуках и недовольно хмуря брови. Черт возьми, эта идиотка едва не испортила своей никчемностью тщательно накрахмаленную пелену совершенства. Королева Би в грязи, не успев дотянуться до титула князей, - воистину, шикарный расклад. Я совладала с равновесием и грациозно шагнула в сторону, озабоченно поправляя шарф и ворот ярко-синего кардигана. Изящно махнув рукой, утянутой в красную кожаную перчатку, я взглядом велела Из подать мне мою, черт побери, сумку. Когда та вновь покорно висела на моем локте, я с притворным сожалением вздохнула, возвышаясь над рыжей.
- Можешь не извиняться, дорогая. Ущербность всегда вводила меня в уныние, да и, к тому же, я клялась американским флагом помогать обиженным судьбой.
Я улыбнулась, жалостливо смотря на девушку и улавливая в чертах её лица нечто знакомое. Она с достоинством поднялась на ноги, отряхиваясь от снега, и кубарем кидая свой взгляд мне в глаза. Я вскинула брови, более не утруждая себя улыбкой, и обошла её, направляясь к парадному входу в школу. Мои продажные фрейлины, готовые трахнуться с любым гастарбайтером за то, чтобы их имя хоть раз в месяц было упомянуто в разговоре, прошествовали за мной. Мне хотелось резко развернуться и избить их презрением, выдрать волосы и плюнуть в лицо, крича на весь Нью-Йорк о том, что они бездарные шлюхи, едва ли различающие понятия регресс и гедонизм, а Хэмингуэй для них – крашеный метросексуальный блондин из второсортных фильмов. Хотелось вцепиться ногтями в их кожу и методично срывать с черепа плавящиеся маски из плоти и крови, а потом яростно топтать их в сугробах, танцевать канкан на останках их заблудших душ, судорожно сжав челюсть и вытесняя собственную поддельность изобличением чужой.
Подделки. Бракованное поколение. Оплаченные тела и гниющие сознания. Пока мы молимся свои божкам, кто-то трахает наши шансы на спасение.
…И, тем не менее, я все ещё жажду увековечить себя в амплуа идола для тех, кого презираю. Себя в том числе. Высокопарно и самовлюбленно. Улыбаемся и машем.
И да, либо это ПМС, либо я конченая депрессивная сука.
Прости, Одри, ты оказалась не столь долгосрочна.
- Эй, как там тебя… Би?
Я неспешно остановилась, лишь через минуту лениво обернувшись и вздохнув. Только друзья могут называть меня «Би». Рыжая идиотка уверенно расползлась в насмешке, буквально вся став ею – подмяв все кости и раздробив их в пряный порошок, свернув кожу в пергамент и затолкав в печь вечности. Ухоженные медные волосы тяжелым свинцом возлежали на плечах, едва обласканная загаром кожа блеклым золотом стильно контрастировала с черной шерстью элегантного пальто. Неплохо, но слишком просто, чтобы привлечь внимание. Пенелопа и Изабель переглянулись, предвкушая голодные игры безжалостных детей.
- Блэр Уолдорф, - невозмутимо поправила я, скрещивая руки на груди. – Можешь не представляться. Не имею привычки запоминать имена дворцовых крыс. – Учитывая то, что я знаю её имя. Не зря я читаю Нью-Йорк Таймс по утрам, черт возьми. Это же…
- Кэтрин Баркли. – С ненавязчивой упрямостью произнесла она. Я скользнула взглядом по её фигурке, прищуриваясь. В моей голове лихорадочно разрабатывался план. Святая Грейс Келли, как премило все получается! Баркли – возможные будущие партнеры Басс Индастриз. Очень важный контракт, журналисты вовсю ставят ставки на то, что же выйдет из этого союза и состоится ли он. Барт вцепился в этот шанс бульдожьей хваткой и пол-Манхэтэна боится вздохнуть, лишь бы не потревожить взвинченного хладнокровия Большого Басса. И апогеем ко всему этому прикладывается наличие паршивой овцы в стаде, кутилы и бабника – внимание! – Чак Басс. Нейт говорил, что отец Басса категорически запретил ему приближаться к наследнице корпорации Баркли, дабы неутомимая мужская сила этого ублюдка не испортила сладости сделки. Одним махом – двоих. Кэтрин послужит примером тому, как себя не следует вести с королевой и мой статус укрепится за мной. А Чакки… О. Это самое интересное. Пожалуй, схожу сегодня церковь и возблагодарю покойную Вивьен Ли за то, что послала мне эту идиотку.
Моргнув, я насильно вытащила себя из своих мыслей и снисходительно улыбнулась, пытаясь уловить нить беседы.
- … Так вот, Би, совсем необязательно выставлять себя на посмешище. Нам ни к чему знать о том, что ты – неуравновешенная, склонная к садизму узурпаторша. – Кэтрин повела плечами и послала мне воздушный поцелуй. Детский сад, ей-богу. Что ж, мне это только на руку.
Я плавно приблизилась к ней и протянула руку к её волосам, резко вытаскивая из них гребень и кидая его Изабель. – У нас принято носить ободки, - сопроводила я словами свои действия, краем глаза отмечая траекторию полета гребня – из ладони Из прямиком в урну. Очаровательно прикрыв рот рукой, я зевнула и развернулась на каблуках, небрежно кидая через плечо: - Сделай одолжение – не рыдай в подушку, когда в Констансе станет известно о твоих ночных развлечениях.
Три, два, раз…
- Каких ещё ночных развлечениях?
Я чуть замедлила шаг, обмениваясь с Кати и Изабель многозначительными взглядами. Неумолимое чутье приближающейся казни не подвело их, и на их лицах сквозь трещины просочились оскалы, и, казалось, скоро их кожа разорвется по швам, обнажая плоть и обезображенную гнилью мораль. Я усмехнулась. Черт побери, кинематограф когда-нибудь погубит меня и я зря смотрела на ночь «Адвокат Дьявола».
Оставив её вопрос без ответа, я величественно взошла на порог школы, а после и в само здание, в котором уже толпились школьники Констанс Биллар и Сент Джуд. Сегодня учеников обеих школ собрали для обсуждения очередного вопроса об улучшении качества бытия, и все озабоченно пытались незаметно сунуть себе под язык «натсы», чтобы не чувствовать себя на пропитанной пафосом лекции унылыми экскрементами. Впрочем, это было неизбежно.
Я позволила Кати снять с себя пальто и перекинула его через локоть. Определенно, сегодня мой день. Где-то здесь должен быть ублюдок-Басс, да горит его душонка в аду. Достав из кармашка сумки blackberry, я нашла в телефонной книжке его номер – «Ч.Б.» - и набрала сообщение.
«Нужно поговорить. Ты в школе? Б.»
«Оу, принцесса, как строго. Возбуждаешь. Вижу, как ты морщишь свой очаровательный носик. Ч.»
«Я всегда знала, что ты следишь за мной, Басс. Через 15 минут у школьных шкафчиков. Ок?»
«Я, вообще-то, думал тр… прости, попробовать на вкус новую учительницу по экономике, но пожалуй, предпочту лицезреть твой bitch-face.»
«Какая честь. И не смей опаздывать.»
Я раздраженно кинула телефон обратно в сумку и проскользнула сквозь толпу, избегая встречи с мисс Томпсон, которая непременно бы заставила меня прочесть патетическую речь о пользе вегетарианства. Не преминув окинуть людей фирменным «целуй-мои-ноги» взглядом – я отрабатывала его с 10 лет, - я завернула за угол, в пустынный коридор и замедлила шаги. Это будет первый разговор с Чаком, после того как он авангардно кинул меня в самый ответственный момент. Чертов ублюдок. Впрочем, буквально через неделю он поплатится за это. Ай-яй-яй, какая же я мстительная и злопамятная.
Я вскинула подбородок, увидев его крепкую фигуру вдали, и подавила малодушное желание срочно убежать к чертовой матери. Я Блэр Уолдорф. Я смогу.
Чак лениво облокотился плечом о школьный шкафчик, скрестив ноги в лодыжках, и, по-видимому, смотря перед собой. Бледно-желтая рубашка небрежно обрисовывала контуры его торса, и он весь источал аромат власти. Чак Басс был мужчиной и пах он, как мужчина – табаком, пороком и силой. Оглянувшись по сторонам, чтобы убедиться, что мы одни, я приблизилась к нему и стала на расстоянии полуметра, вскидывая бровь.
- Басс, - протянула я, шипя его имя словно змея. Было в нем что-то простое и приземлено-порочное, без намека на то, что вашу честь отымеют изысканно и элегантно. Шершавые буквы горстью презрения с оттенком томности ударились об его широкую спину и беспомощно сползли на пол. Я скрестила руки в груди и облокотилась плечом о железную дверцу школьного шкафчика, смотря на экзотический профиль его лица. Не спешит оборачиваться. Чертов игрок. – Как низко ты пал – появляться в школе, да ещё и присутствовать на консилиуме о проблемах окружающей среды, - я закусила губу, усмехаясь, и провела пальцами по ключице, - ты определенно теряешь хватку.
Чак наконец-то стал ко мне лицом, беспечно засовывая руки в карманы песочных форменных брюк и окидывая изучающим взглядом. Почти прозрачные золотистые глаза, такие не человеческие, звериные, кошачьи – или это лишь последствия того, что я читаю слишком много английской классики? – блестнули победной насмешливостью. Я испытала одержимое желание отнюдь не эстетично воткнуть в них золотые Parkers из кабинета моего отца. Сдохни, ублюдок. Пожалуй, дабы не огорчать Готье и МакКуина – в своих экстравагантных темно-серых брюках в алую полоску.
Вдох-выдох. Я Грейс Келли, я люблю людей, я прирожденная пацифистка и неумолимая альтруистка…
К черту. Я растопчу Басса.
- Как всегда великолепна, Уолдорф. – Басс шагнул вперед и аккуратно взял мою ладонью в свою, чуть склоняясь и целуя её – и в этом жесте было гораздо больше презрения, чем если бы он плюнул мне в лицо. Я фыркнула, выскальзывая из его захвата и привычным жестом поправляя тонкий синий ободок. Коридор шумно опустел, и тишина скулила у лодыжек, моля о том, чтобы её растоптали и вновь возвели бесполезность слов в квадрат. Я передернула плечами, вглядываясь в глаза Чака. – Кто знает, возможно, я пришел сюда только ради тебя, моя кошечка. Я же видел, как ты смотришь на меня в школьном дворе.
- О, не стоит посвящать меня в свои мечты, Басс. Мою душу они, к счастью, не волнуют.
- М-м, а ты все также отрицаешь очевидное, принцесса. Просто признай, что хочешь нежно изнасиловать меня, и тебе станет легче.
Я поморщилась.
- Фи, Басс. Моя брезгливость не позволяет мне притрагиваться к отбросам… В данном случае общества.
Чак приблизился ещё плотнее, планомерно давя подошвами своих мокасин атомы спасительного расстояния. Ряды школьных шкафчиков уныло дребезжали от натиска тяжелого дыхания, и стало слишком жарко, а потом вдруг резко – снега Килиманджаро. Атомы ненависти – мокрой, склизкой, пустой и обжигающей кожу, сквозь поры которой струилось яростное, геномодифицированное равнодушие – слишком театральное, чтобы быть настоящим – заполняли напыщенное и лелеемое ослепительными днями личное пространство.
Ночью мы все хотим, чтобы наши границы нарушили.
- А жажда обладать чем-то, как известно, пересиливает все добродетели, - просипел он, и было в этом скользящем хрипе что-то отчаянное.
Гулкое.
Слишком ощутимое, чтобы это можно было задушить оправданиями о том, что мы прекрасные актеры.
Я рассмеялась, качая головой и постукивая носком туфлей по кафельному полу. Я ненавидела его – так сильно, как человек может ненавидеть другого. Я хотела пригреть его на груди, прошептать обманчиво-обволакивающие фразы, которые будут дразнящее ласкать его загорелую кожу, хотела приручить его, заставить слизывать с моих лодыжек прощение, а потом без плавного перехода отлюбить его презрением, медленно, по кислой, сочащейся вечностью минуте стянуть с его тела самовосхваление и внешний покров, царапая ухоженным френчем каждую клетку, каждую пору, и чтобы он молил прекратить. Чтобы он признал поражение.
А я умею ждать.
- Как напыщенно, Басс. Тебя обманули в детстве, когда выдавали Камасутру за психологические трактаты Юнга.
- Принцесса, не томи. – Растягивая каждую гласную и словно пародируя время, произнес Чак, доставая из внутреннего кармана пиджака портсигар. Открыв его, он выудил самокрутку – как дьявольски эстетично – и зажал её между губ, взмахивая Zippo и подкуривая. – Ты переступила через свою гордость и заговорила со мной не из-за того, чтобы заставлять меня хотеть спать своими забавными попытками иронизировать.
Он усмехнулся, затягиваясь и прикрывая глаза. Я облизнула губы, сдерживая порыв схватить его за волосы и долбануть о школьный шкафчик – так, чтобы его сознание дымчатой струйкой вытекало через прорезь в виске. Чертов Басс. Чертов игрок.
- Что ж, - я шагнула вперед и остановилась рядом с ним, касаясь своим плечом его собственного и озабоченно глядя на наручные часики из белого золота. – Не обольщайся, малыш. Я по делу.
Чак чуть обернул голову и посмотрел на меня сверху-вниз, выдыхая шелковистый серый вихрь мне в скулу.
- Интригуешь, Уолдорф. Что-то подсказывает мне, что это не просьба покормить уточек в Централ Парк, пока ты поедешь навестить родных в Хэмптон.
Я пожала плечами, очаровательно растягивая губы в олицетворение деликатности и толерантности.
- Браво, Басс. Твоя догадливость поразила меня в самое сердце, - фыркнула я. Чак шутливо поклонился и развернулся ко мне всем телом, словно нависая надо мной. Я последовала его примеру и вскинула подбородок.
- Всегда к вашим услугам, госпожа.
Коридор сжался до размеров крошечной вселенной, подминая под себя все законы физики вкупе с логикой, и теперь теснился под нашими ногами. Я передернула плечами, отметая желание отказаться от своей затеи в свалку бесконечности поспешных решений. Чак поднес ко рту косяк, прищуриваясь и улыбаясь.
Выдох. Вдох агонизировал, трахая реальность.
Ещё секунда.
Маленькая, навязчивая, сочная секунда – просто не успеть сдаться до захода солнца, которого нет.
Кажется, это называют «изнасиловать взглядом»?
Так вот. В словаре Блэр Уолдорф это означает «вскрыть вены Басса взмахом ресниц».
- Весьма мило с твоей стороны. Но, увы, обойдешься без благодарности. – Я деланно вздохнула и провела пальчиком вниз по его груди, оставляя между нами нанометры ненависти, которые не позволяли повторить за ним все изгибы его тела. Черт меня дери и да будет Грейс Келли счастлива на небесах, но иногда так отчаянно хотелось забыться друг в друге. Просто потому что Чак всегда будет хуже, а я всегда буду притворяться святой.
К чему эти гребаные мысли?
- Я не выдержу такого наказания.
- Просто слушайся меня, Басс, и да пребудет с тобою счастье.
- Ты горяча как никогда, принцесса. Можно я отымею тебя вон за тем углом?
- Сегодня в качестве принцессы побудет твоя правая рука, Чаки. Не будь таким мерзким, иначе пропустишь бенефис своей карьеры обольстителя неопытных душ.
Я выдохнула, смахивая невидимые пылинки его плеч и якобы случайно задевая его торс своей грудью, обтянутой шелковой блузой. Подняв на него взгляд, я с невинной развратностью сложила губки в капризный бантик и скользнула дыханием по его шее, шепча: - Ты ведь хочешь, чтобы о тебе слагали легенды, Басс?
О черт, кто бы мог подумать, что увлечение кинематографом может дать такие плоды. Презрение к этому животному я умело скрывала за пародийным фасадом похоти и одержимости выигрышем. И к черту, что переиграть нельзя. Мы снова напьемся виски и будем топтать свои мечты домашними тапочками, украшенными бриллиантами, а потом плакаться прокурорам, одетых в священников, о том, что мы категорически несчастны и усталы от безвыходности. О том, что за бахвальством и самоуверенностью распевает пьяные песни одиночество в режиме нон-стоп. Это алко-тайм, детки. Это наша жизнь. Это тот ад, который мы купили себе. Это та Библия, которую писали мрази и ублюдки.
Это инквизиция, где каждая ведьма – свой собственный палач.
- Благодарю, но в услугах неудовлетворенных девственниц не нуждаюсь. – Просипел Чак, не отрывая от меня взгляда.
- Даже если на кону доказательство того, что ты можешь все? – Я резко развернулась на каблучках, прижимаясь к нему спиной и чувствуя упругость его тела. Эффект неожиданности, господа.
И да, я смотрю порно.
Чисто для общего развития.
- Поподробнее, - хрип горстью выливается из его гортани и здесь слишком жарко, слишком тесно, слишком грязно.
Здесь слишком много избытка эмоций.
- Я просто предлагаю спор на выгодных условиях, - я тряхнула волосами, локонами задевая его лицо. Я не знаю, черт меня дери, что я делала. Почему сейчас чувственно изогнулась, невесомо и якобы невзначай потерлась бедрами о его бедра. Зачем чуть запрокинула голову, обнажая шею и какого элегантного черта снова бросила равнодушный взгляд на часы. Судьба, карма, провидение – называйте как хотите, я все равно не верю в эту поэтическую чушь.
- Надо же. А я думал, ты поклонница нечестной конкуренции, - Чак скользнул ладонью по моему животу и прижал меня ближе к себе. Я напряглась, часто дыша и прикрывая глаза. Опасный момент.
- Не стоит оскорблений, Чак. Мы говорим о серьезных вещах, - я усмехнулась, чувствуя, как низ живота застонал, зарыдал, сжался и тугим комом застыл в ожидании взрыва. Что за черт? Это просто гормоны. Это просто до дрожи на кончиках пальце чувственная, вязкая, с привкусом вермута ненависть. Это просто побочный эффект ярости.
Господин Фрэйд, умоляю, не вешайтесь раньше срока.
- Внимательно тебя слушаю, Блэр, - Басс сжал между пальцев ткань моей плиссированной юбки, припадая губами к пульсирующей жилке на моей шее. Я тихо застонала, улыбаясь. Это безумие, это сумасшествие. Это что-то планомерно вытекающее за грани сознания и я уже не знаю, где кончается спектакль и начинается антракт.
- Есть одно предложение, Чак. – Я откинулась на его широкую грудь, вскоре чувствуя прикосновение самокрутки ко рту. Обхватив её кончик губами, я затянулась и выдохнула в воздух череду расплывчатых робких колец. Было тихо и гладко – мы скользили по пласту остановившей ход вечности.
- И какое же? – Чак сжал косяк в кулаке и прижался губами к линии моего подбородка. Я запрокинула руку и обхватила рукой его шею, притягивая ещё ближе к себе и шепча на ухо:
- Весьма занимательное. Принимаешь вызов?
Басс чуть приподнял края моей юбки, скользя шероховатой ладонью в кружево трусиков и упокаивая её между моих ног. Я сглотнула, ощущая ожоги от его прикосновений и растерянно пытаясь найти в себе желание уйти, сбежать, ощутить себя дешевкой и испытать к Бассу омерзение. Я не обнаружила ничего, кроме того факта, что мне нравится чувствовать его на себе.
Это безумие.
Кислота разъедает вены по швам, люди молятся в альковах своих оплаченных надежд, хиппи обкуриваются до состоянии любви ко всем и вся. Каждый сам выбирает тот путь, как неумолимо сойти с ума, умереть, сдохнуть, продаться Судьбе-проститутке. Каждый сам выбирает свое забвение, и, по-видимому, свое я нашла в принятии самой себя до грани.
Это безумие.
Это сумасшествие.
- Условия? – Пальцы Чака начали совершать массирующие движения, задевая самые чувствительные точки, и я тихо вскрикнула, ведя бедрами. Дыхание отбивало дабстеп, сюрреализм происходящего разносил переносицу в прах и кровью из носа плескался фонтанчиком поражения у потрепанного самосовершенствования, тычущегося в носки туфлей.
- Одно единственное: победить. – Я до крови закусила губу, слизывая с уголков губ капли пота и позволяя дрожи иметь мое тело, как последнюю портовую шлюху. Моя рука сжала бугорок в штанах Чака, и я начала словно сумасшедшая скользить вдоль его тела, беспомощно приоткрыв рот и пытаясь протолкнуть слабовольные буквы в тесноту вокруг нас. Потрескивание голоса, словно музыка граммофона, оседало в гортани, и что-то терялось, умирало, погибало; что-то слишком важное, чтобы ощущать наверняка. Наверное, так ломаются люди – наверное, именно так выставляются на панель более не котируемые принципы и идеалы. Быть плохим – это честно.
А за последние несколько минут я поняла, что очень плохая.
Безнадежная.
Пустая.
И, тем не менее, партию закончу я.
- Слишком просто. – Чак извернулся так, что втягивал из моих губ прерывистое дыхание в свои прокуренные легкие. Я облизнула его губы, накрывая его руку своей и умоляя продолжить. Он усмехнулся и прошептал: - Говори, Уолдорф. Я так хочу послушать тебя.
- Кэтрин Баркли. Неделя. – Я начала поглаживать член Чака сквозь ткань брюк, победно отмечая выражение его лица – чуть приоткрытый рот, горьковато-соленая капля на лбу... – До кокаиновой вечеринки в школе. Девственница. Рыжеволосая и с апломбом. – Мы растворялись друг в друге, я слышала витиеватый аромат его пота, я слышала, как оглушительно громко отсчитывают наше время стрелки на наручных часах, и мы были одни – не было никого, никаких обязательств, законов, масок, - мы были одни. Наедине со своими искалеченными и развращенными душами, требующими опуститься на самое дно.
Мы были всем и никем.
Чертовые безумцы, нашедшие утешение друг в друге.
- Если не сможешь переспать с ней до окончания срока – все мои компроментирующие фотографии сгорают без надежды на восстановление. – Я сглотнула очередной громкий стон, цепляясь за пухлые губы Чака, впитавшие в себя привкус рома и презрительного смеха.
Басс приглушенно зарычал от моих ласк и усилил свои, тяжело выдыхая: - А в случае выигрыша?..
- Предоставляю это на твое усмотрение. – Я ахнула, когда он прижал меня к железному шкафчику и пристроился сзади, продолжая доставлять мне удовольствие руками. Уткнувшись лбом в холодную крашеную сталь, я изогнулась в спине, скользя мокрыми ладошками по дверце и уже не сдерживая свои стоны. К черту! Я хочу сегодня так. Только так. Безудержно, бесстыдно, грешно – и непременно потакая всем своим самым темным порывам, всем своим нечистоплотным мыслям. Мне было восхитительно плевать на все – на то, что напишут таблоиды или скажет мама, на то, как отреагирует общественность. Мне было плевать, мать вашу.
Чак научил меня жить. Чак научил меня этому.
- Тогда я выбираю тебя. – Прохрипел Чак, прикусывая мочку моего уха и начиная тереться своими бедрами о мои.
- Продолжай, твою мать, - пролепетала я, едва осознавая его слова и неосознанно скользя руками по своему телу.
- Ты подаришь мне свою первую ночь, Уолдорф.
Я дернулась, хватая ртом горячий, обжигающий горло воздух; молекулы и атомы закружились в бешеном танго, мерцая огнями сиесты перед глазами, а электричество сплело артерии в тугой кокон, мгновенно взрываясь остатками наших гниющих душ; внутри стало пусто и тепло, тепло и пусто – а потом все просто растворилось в робкой попытке перемотать назад, изрезать пленку дагерротипов моих ошибок на насмешливые лохмотья, просто забыть и забыться.
Я кончила. Чак выдернул свою руку из моих трусиков и мягко поцеловал меня в предплечье. Я выпрямилась и развернулась, упираясь спиной о шкафчик и спокойно смотря на Чака, попутно выуживая дыхание из-за пазухи. Мы одновременно усмехнулись и я прошептала:
- Вызов принят.
- Бесповоротно принят.
Я подняла упавшую на пол во время наших переговоров сумку и достала из неё зеркальце и расческу. Невозмутимо проведя гребнем по волосам, я подняла затуманенный взгляд на Чака. Он внимательно следил за мной, словно хищник за жертвой, готовый вот-вот сорваться и изорвать меня в клочья. Я пожала плечами, мило улыбаясь и кидая все обратно в сумку.
Мы просто игрались, ведь так?
Мы просто отменили все правила и теперь не знаем, как вернуться в действительность.
Чак оправил мою юбку, с какой-то необъяснимо лживой нежностью погладив меня по бедру и покорно взглянув в глаза. Мне казалось, он что-то хочет сказать, непременно – саркастическое и унизительное. Браво. Блэр Уолдорф – королевская шлюха. Впрочем, это было даже изящно.
- Блэр! Черт, а я тебя везде ищу. – Усталый голос вдали, и мы раздраженно повернулись на него. Нейт, небрежно засунувший руки в карманы и хмельно улыбающийся, шел прямиком к нам, и наша маленькая извращенная вселенная, пристанище бережно лелеемых грехов, жаркая, тесная, с привкусом горького пота и бренди обитель затрещала, униженно задрожала и растворилась в реальности. Растворилась в этих стенах, на которых висели тысячи дипломов и прочая чепуха, в этом иллюзорном осознании того, что шах сделан. Гроссмейстер притворился пешкой и почти выиграл партию.
Я горделиво расправила плечи, одаривая Чака надменным взглядом. Грациозно присев в реверансе, я, качнув бедрами, развернулась навстречу Натаниэлю, силой воли надевая на лицо спокойную улыбку. Откинув волосы на спину, я словила на плече отблеск восхищенного полушепота: «Ты божественно плохая, принцесса», и уверенно зашагала к своему парню, которого я, кажется, любила.
Десять липких, влажных метров, за которые я успеваю влезть в весь укрытый трещинами костюм благонравной овечки Долли и раздавить тонким каблучком раздражающее напоминание о том, что я обещала папочке молиться на ночь и давать взятки своим божкам только по воскресеньям; десять гулких стуков, за которые я кружу в пародийном ритуальном танце свою совесть, которую я выставила на панель, когда мне исполнилось пять лет; десять самодовольных вдохов и насмешливых выдохов, и понимание того, что я, черт меня дери, королева бала, я обыграла каждого, я гений и психопат, я просто окончательно сошла с ума от одержимости быть первой среди равных; я божественно плохая, я Блэр Уолдорф, я, кажется, потеряла себя.
- Привет, любимый. – Легкий поцелуй в шею, привстав на носочки. Спокойный аромат Hugo Boss и корешков психоделических растений. Чуть потемневшие лазурные глаза, идеальные, четко-очерченные губы и светлые, небрежно-растрепанные волосы. Американская мечта, мой принц. К черту такие сказки, но это просто последствия эйфории. Я никогда не ошибаюсь. Вдох-выдох. – Я так скучала.
Я так скучала, любимый, улыбаюсь я.

***


 
LiluMorettiДата: Понедельник, 26.12.2011, 01:02 | Сообщение # 12
High Society
Группа: Проверенные
Сообщений: 7686
Награды: 966
Статус: Offline
Отстраненно кивнув статному мужчине в белом докторском халате, я сдержала зевок, замаскировав его под благочинный оскал, и столь въевшимся в линию судьбы на ладонях жестом поправила красный ободок с аккуратным бантом глубокого винного цвета, выгодно оттенявшим густую темноту локонов. Скрестив ручки на груди, я с безразлично-вымученным интересом скользнула взглядом по просторному светлому круговому залу, в центре которого шабашем были выставлены мягкие стулья. На каждом из них сидел человек – никчемный и совершенно не стоящий моего внимания. Почти все они отдавали ароматом бальзамирования здравого рассудка, я же предпочитала мускус или лаванду.
- Здесь у нас проходят тренинги, во время которых пациенты могут поделиться своими переживаниями и высказать накопившиеся эмоции, мисс Уолдорф. Мистер Острофф просил передать Вам в моем лице многочисленные благодарности за благотворительный прием, который помог нам обзавестись…
Я небрежно одарила его отточенной улыбкой и повела плечами, словно отбрасывая ненужные «спасибо» в бездну бессмысленных слов. Кивнув на черноволосую девушку, вальяжно восседавшую на одном из стульев по-турецки и покуривающую тонкую сигарету, я спросила:
- Мисс Спракс уже пошла на улучшение? Я очень волнуюсь за неё. – Я усмехнулась, раздраженно постукивая пальцем по ключице.
- Передозировка – судя по всему, не первая – в этот раз сильно ослабила её организм, да и определенные психические нарушения имеют место быть, но в целом она идет на поправку. – Доктор поправил очки на переносице и по всем законам жанра деликатно кашлянул. – надеюсь на ваше благоразумие, мисс Уолдорф, врачебная тайна… – Бла-бла-бла. – Мы сделали для вас исключение ввиду ваше неизмеримой помощи нашему центру…
- Конечно, доктор Уэбб, не беспокойтесь, – прервала его я, облокачиваясь о стену спиной и внимательно следя за Джорджиной. Мы с доктором стояли в тени комнаты, за высокими растениями в горшках, и она ещё не успела меня заметить. Белоснежная кожа, казалось, стала ещё прозрачней, и почти слышался шепот текущей в её венах крови. Обдолбанный хипстер, сидящий рядом с ней, вещал что-то о «родители никогда не любили меня и я потащил свой зад в гангста-мир, где подсел на корешки и спиды» и прочие трогательные факты из его жизни. Я снова с трудом сдержала зевок и собралась было переждать этот водоворот тошнотворных откровений в коридоре, как заполненное под отказ словами из чужих биографий пространство резко потерпело кризис, сжалось под напором ласкового хрипа и взорвалось:
- Да всем плевать на ваши истории. – Лениво и смакуя каждую букву, протянула Джорджина, поднося сигарету к губам. Руководитель группы устало покачал головой и откинулся на спинку своего кресла. – Всем плевать. Гребаным родителям, псевдо-друзьям, людям, которые трахают вас. А, может, у вас и этого нет и некому даже класть на вас. Не повезло, и вас просто нет. Жалкие никчемные потаскушки чувств. Купите роман Даниэлы Стил и дрочите пальчиком на затертые оргазмы главных героев. И уясните, черт возьми, что всем плевать на ваши истории – мы просто притворяемся, будто бы это не так. Остается только накачиваться коксом и жить на всю катушку, а потом умирать от передозов. Да ебала я все ваши нормы. Я устала ненавидеть своих родителей и поэтому сегодня я буду жить – как дрянь, по всеобщему мнению – а потом попаду в ад и закачу вечеринку, где устрою оргию с грешниками всея вселенной. А не грешников не существует, дорогие мои. А теперь отсосите и аривидерчи! – Она рассмеялась и вскинула руки с оттопыренными средними пальцами, поднимаясь на ноги и уверенно идя ко второму выходу из зала. Я ухмыльнулась, покачиваясь на каблучках и следя за её отдаляющейся фигурой.
Увы, но, видимо, она частенько утопала в подобных монологах, и поэтому никто из пациентов не обратил особого внимания на её, все же, пропитанные долей правды слова. Лишь один занятный персонаж согнулся к коленям и зарыдал, покачиваясь из стороны в сторону. Руководитель группы откашлялся и таки зевнул. Я поморщилась и закатила глаза.
Упадок цивилизации.
- Полагаю, теперь я могу навестить Джорджину Спаркс? – Очаровательно посмотрев на доктора Уэбба, спросила я. Он развел руками, неловко улыбаясь и якобы прося прощения за поведение своих пациентов, и велел следовать за собой.
Пройдя бесчисленное количество коридоров и подгоняемая эскортом из запаха медикаментов и модернового оборудования, я наконец оказалась в секторе с палатами. Улыбнувшись на прощание доктору, я, не медля, толкнула дверь и вошла в небольшую одноместную комнатку, своим целомудренным цветом слоновой кости вгоняющую в тоску.
Джорджина – крестная дочь Сатаны и Люцифер в обличье шлюхи – бездумно оскалилась, растягивая чувственные пухлые губы, и казалось, будто бы скоро усмешка расплавится на её лице благородным оттенком бордо по белоснежной коже. Ленивым движением перекинув смог своих темных волос на спину, она уселась на подоконник и закинула ногу на ногу, обнажая изысканную татуировку «Fuck them all» на упругом бедре. Я презрительно повела плечами, скрещивая руки на груди и постукивая алой туфелькой по кафельному полу. Тишина от несуществующей грани до эфемерного конца заполнялась великосветской пылью, вязью саркастических вдохов и гниющим одиночеством. Вместо потолка – гуща стервятников, пол – очередные небеса, на которых трахаются неспасенные души. Так всегда было с ней, а, может, это просто действие струек дыма из её самокрутки, которая, словно приклеенная, уже тлела в её касавшемся и менее чистых предметов ротике.
Ах, это же совсем недостойные леди мысли. Ай-яй-яй.
Плевать. Просто плевать.
- Джорджина, дорогая, надеюсь, я не слишком обременяю тебя своим присутствием? – Я приблизилась к ней, сладко улыбаясь, и плавно выхватила пальчиками косяк. Невинно пожав плечами, я привстала на носочки и открыла форточку, выкидывая эту весьма милую вещицу прочь. Заправив за ухо прядь, я обернулась к ней и отметила: - Видишь ли, в кругу моего общения ещё остались приличные люди, а не одни лишь субъекты, величающие себя отбросами общества. Не хочу, чтобы от меня пахло, как от портовой шлюхи. - Я смерила её жалостливым взглядом и брезгливо отошла от подоконника, грациозно садясь на кровать. Проведя ладонью по холодным простыням, я подумала – скольких санитаров она имела все эти ночи? И почему до сих пор не сошла с ума? А точнее: почему до сих пор жива, после нереальности этих стен и иллюзий шагов, рикошетом бьющих по вискам?
Меня не мучила совесть - которая, кажется, уже давно агонизировала у ядра Земли. Это личные счета Чака и Джорджины, и меня это совершенно не волнует. Джорджина может самолично сделать себе лоботомию после обреченности стен центра Остроффа – пожалуй, я поразмышляю о смысле жизни, но не более. Прелесть в том, что это один из лучших исходов; ей все равно предначертана участь кокаиновой бродяги, к 30 годам бережно вынашивающей внутри себя сифилис и гонорею. К черту. Последнее, что меня беспокоит (кроме цен в Нью-Йоркере, конечно) – жизнь Джорджины Спаркс.
Она саркастически молчала – и каждый её вдох был циничен и груб, и до испепеления безнадежен; дым, все ещё путающийся в изгибе её ухмылки, растворялся в воздухе, пропитавшемся моими духами Coco Mademoiselle. Ослепительно холодные грязно-лазурные льдины сверкали в глазницах, укрытые невесомой поволокой тумана безумия. Джорджина просто молчала, а потом лишь облизнула губы и манерно протянула своим низким голосом:
- Малышка, не утомляй меня своей целомудренностью. Трахнись и успокойся. – Она выставила перед собой руку и с ленивым интересом принялась рассматривать свой маникюр, то и дело поигрывая массивным черным браслетом на запястье. Сипло рассмеявшись, она взглянула на меня и изогнула бровь: - Уолдорф, только не говори, что принесла мне апельсины для выздоровления. Я предпочитаю кексы с гашишем.
Я усмехнулась, устало качая головой и напрягая мышцы лица, заставляя себя улыбнуться.
- Джорджи, дорогая, ты как всегда оригинальна. – Я прыснула, поправляя складки на юбке и осматривая палату. Ничего выдающиеся. Такая же, как и сотни других палат, где люди по молекулам теряют себя, оставляя души и разум в пыльных углах. И мерзкий запах медикаментов вкупе с травкой. Фи. – В качестве руководителя волонтерского сообщества, меня направили оценить ситуацию в домах для идио… ох, прости, для людей с некоторыми отклонениями. Ну и как же я могла не навестить свою любимую школьную подругу? – Я скривилась, не утруждая себя скрыть свое отвращение.
- Как мило, - Джорджина театрально приложила ладошки к щекам. – Можно я проблююсь от счастья чуть позже? Не хочу портить столь душещипательный момент.
Я закатила глаза.
- Разрешаю даже орошать ночами подушку своими кокаиновыми слезами. – Я с отвращением приподняла подушку и выудила двумя пальчиками выглядывающий оттуда крошечный пакетик с белым порошком. Я улыбнулась и небрежно кинула его ей под ноги, поднимаясь и задумчиво приближаясь к стене, на которой висели изображения Господа Бога. Простые обои в черную полоску и помпезные иконы в позолоченных рамах. Как прозаично. Я равнодушно нахмурилась, спрашивая:
- И за кого ты молишься? Мэрилина Менсона или маньяка из Техаса?
Джорджина вальяжно расхохоталась, и её плавный, тягучий смех дробил месиво воздуха в бесконечную прогрессию снов. Чокнутая сука. Я передернула плечами, сужая глаза и следя за ней краем взгляда. Она соскочила с подоконника и тихими, невесомыми шагами подошла ко мне, становясь позади и шепча на ухо: - Я онанирую на сии милые фотокарточки.
Омерзение к ней иглами воткнулось в подушечки холодных пальцев. Гедонизм, черт бы его побрал, ещё никогда так безвкусно не разлагался под подошвами туфель Джимми Чу, а самоуничтожение – не было так глянцево заезженно. Я настороженно обернула голову, вскидывая подбородок. Хмельное дыхание Джорджины судорогами срывалось с губ и грузными каплями эмоций растворялось в ламинате. Мы ещё живы или уже не рождены?
Джорджина выставила вперед правую руку, прижимаясь грудью к моей спине, и оттопырила средний палец. Поднеся его к своему рту, она смачно его поцеловала, после чего, невинно смеясь, коснулась кончиком лба Христа.
- Крошка Би, смотри: вот как я люблю этот мир.
Я резко развернулась на каблуках, встречаясь с её пустым взглядом. Спутанные черные волосы змеями вились вокруг белоснежной шеи, предлагая смертоносный дар удушья взамен на очередной бит пульса. В конце концов, за наши деньги и благородное происхождение мы можем лишать девственности каждого епископа, а потом, облачаясь в монашеские одеяния, жертвовать пустыни кокаина нуждающимся во время поста. Мы можем все, мы можем отменять религию и критиковать президентов, мы можем играться дефолтами и Черными понедельниками, словно в покер, мы можем подрывать небоскребы и устраивать суд Линча каждую пятницу, мы можем четвертовать за отсутствие вкуса, мы можем, черт побери, выкупить весь воздух и вытолкать его за пределы атмосферы – туда, где Луна и Юпитер кружатся в бесконечном вальсе, - и заполнить весь этот мир ароматом анаши и марихуаны. Мы можем все, мы категорически и безусловно всесильны, мы только ещё не научились не сходить с ума.
- Избавь меня от проявлений своего сатанизма, Джи. Он уже давно не актуален.
- Ай-яй-яй, малышка Блэр в шоке. Благочестивая душонка не может вытерпеть такого садо-мазо. – Джорджина цокнула языком, поддевая ноготком мой подбородок. Я раздраженно отстранила её руку.
- Милая, оставь свои замашки, мм, девушки, предлагающей любовь за «спасибо», при себе. Я не твой очередной клиент, как мог подумать твой затуманенный анашой мозг. – Небрежно кинула я, позволяя легкой улыбке коснуться губ.
Джорджина усмехнулась, смотря мимо меня и невесомо касаясь пальцами моих локонов.
- По крайней мере, у меня есть эти самые пресловутые клиенты. А что есть у тебя, Би?
- Дай подумать. – Я театрально закусила губу, а после воскликнула: - Честь, достоинство и отсутствие ЗППП?
- Было бы чем гордиться, - небрежно отметила Джи, складывая губы бантиком и касаясь мягкой ладонью моей шеи. – Зачем ты пришла?
- Просто навестить тебя, Джорджи. Хоть мы и не были близки, но я волнуюсь за тебя вкупе с директором Квеллер. – Я отстранила её ладонь, невозмутимо улыбаясь.
- Окей, крошка Би, сделаю вид, что поверила. Как видишь, я цела и ещё не умерла от переизбытка дыма анаши в легких, так что можешь проваливать. – Джорджина раздраженно передернула плечами и отошла от меня, с размаху плюхаясь на кровать.
- Я хотела пригласить тебя на вечеринку в школе, Джи. – Устав от словесных прелюдий, пропела я, садясь у её ног и упираясь рукой в матрас. – Не надоело бездействовать в этом безумном доме?
- М-м, школьная вечеринка? Будем петь псалмы и молиться портрету Джорджа Буша?
- Будем загоняться коксом и Джеком Дэниэлсом, а потом трахаться в уборных и делать минеты в туалетных кабинках.
- С каких пор ты говоришь так грязно, Би? Хотя это заводит. – Она потянулась и взяла пачку Marlboro Gold Fine Touch с прикроватной тумбочки, вставляя тонкую сигарету в губы и чиркая дешевой зажигалкой. – Кто устраивает это великолепное безобразие?
Я закинула ногу на ногу, поигрывая туфелькой и невинно смотря в окно. Джорджина расхохоталась.
- Наша девочка выросла и ей надоело играться в высокоморальную стерву?
- Просто хочу сделать приятное людям – альтруистические замашки не дают покоя. – Я ухмыльнулась, прищуриваясь и облизывая губы. – И мне нужен небольшой скандальчик, а Джорджина Спаркс всегда приносит с собой аромат сплетен и порока. – Бесстыдно играя словами в бридж, ластилась я.
- Собственно, зачем это мне? – Она выпустила струю дыма мне в лицо, и я невозмутимо вдохнула её в себя.
- Хоть как-то напомнить о себе дражайшей королеве Эс. – Я пожала плечами, вертя рубиновое колечко на пальце и начиная партию. – Она совершенно о тебе забыла, не так ли? – Джи натянуто ухмыльнулась, затягиваясь. – Нашла себе новых куколок для развлечения, а бедная малышка Джорджина осталась не у дел. Она никому не нужна, а так и не достигнутая мечта теперь трахается с кем-то другим…
- Заткнись, - прошипела она, садясь на кровати и вцепляясь ногтями в мой подбородок. Я вскинула брови, продолжая:
- Думаешь, я не знаю, что ты хочешь её? Что она твоя гребаная одержимость, Джи? Думаешь, ты чем-то отличаешься от всех остальных? – Я отцепила её руку и снова толкнула на спину, нависая над ней. – Нет, ты такая же потаскушка, как и все остальные. Ты приходишь в свой номер-люкс в отеле после очередной вечеринки, полная кокса или алкоголя, а потом мастурбируешь на Серену. А ты ей не нужна и не была нужна. Обидно, да? Ты помогала ей не пасть на глазах у фотокамер и поэтому Эс идеал, а не просто голливудская шлюха и наркоманка. А она не отблагодарила тебя, да? – Джорджина молчала, яростно смотря на меня. Я продолжала калечить её правдой. – Она с кем угодно, но не с тобой. Недавно развлекалась с неким Питом Фармером и да, она совершенно не скучает без тебя. Ай-яй-яй.
Я отпрянула от неё, делая глубокий вдох и проводя рукой по волосам. Все правильно. Все так, как мы и думали с Бассом – ещё до того, как он кинул меня. Джорджина могла послужить окончательным ходом в разрушении Серены – оставалось только внушить ей, что именно Серена сдала её на передаче наркотиков этому самому Питу Фармеру. Мне не стоило никаких усилий свести их на одной из вечеринок и сделать парочку фотографий, просто чтобы создать видимость их связи. Отправить в Сплетницу и лишь для одного человека в этом гребаном городе была предназначена эта новость – для мисс Спаркс, отчаянно обезумевшей от жажды Серены. Я не знаю, зачем я продолжаю вести эту игру, потому что Эс уже почти смешана с пылью и ей не нужна корона, но перестраховаться нужно всегда.
Определенно.
- А ты отличаешься чем-то от меня, Уолдорф?
Я взмахнула ресницами и впитала в себя тесный аромат влажных простыней, цепляясь пальцами за остатки реальности. Было страшно и тесно, словно в коконе. Замкнутая цепь без единой бреши. И казалось, что кто-то царапает виски – до крови, до вязкой, густой крови чувственно алого цвета. А ещё на позвонке слиплась паутина, в сети которой блестели капли соли, когда-то скользившие по лицу.
- М-м, да, Спаркс. Я не шлюха и наркоманка, а аристократка и леди.
- Могу поспорить, но не суть. – Джорджина встала на кровати и подползла ко мне. Я нахмурилась, инстинктивно отстраняясь. – Ты ведь тоже её хочешь.
Я фыркнула, намереваясь задохнуться в отрицании, но она лишь приложила указательный палец к моим губам и пристроилась позади, поглаживая по спине и шепча на ухо:
- Она твой маленький грязный секрет. И вовсе не корона тебе нужна, Уолдорф, а ван дер Вудсен у твоих ног. Ты хочешь путать пальцы в её красивых золотых волосах и чувственно скользить по её телу, ты хочешь, чтобы она слушалась тебя и чтобы ты смогла е приручить. Этого глубоко внутри тебя, Блэр. – Джорджина коснулась губами моей шеи и я лишь вздрогнула, зачарованная её вкрадчивым, тихим голосом. – Ты ведь так любишь Фрэйда, ты должна это была понять – ты хочешь её, хочешь сильнее любого мужчины, хочешь Нейта, потому что он тоже хочет Серену; это сильнее тебя и ты все списываешь на зависть и желание стать лучше, а на самом деле ты просто… - Она собрала мои волосы в хвост, рассыпая шипение по тонкой белоснежной шее. – Ты просто любишь её, как никого никогда не полюбишь, Уолдорф.
Я нервно ухмыльнулась, вскакивая на ноги и оборачиваясь к чертовой Джорджине Спаркс, мать её так.
- Что за бред ты несешь, идиотка? – Я сглотнула, складывая руки на груди. – Ты явно обкурилась, Спаркс. – Я покачалась на каблуках, а после спешно достала из сумочки приглашение на тайную кокаиновую вечеринку в школе, нарочито презрительно-небрежно кидая его в лицо этой мрази. – Притворюсь, что не слышала этой чуши и оставлю тебя в списке приглашенных. Оревуар, Джорджина.
Неконтролируемая жестокость и гнев закружили меня в своем водовороте и я стремительно вышла из палаты, едва не споткнувшись из-за сиплого, но все же мелодичного смеха, горстью камней расстилавшегося у лодыжек. Оглушительно до боли в барабанных перепонках хлопнув дверью я, выставив перед собой руку, отвергла возможные речи подходившего доктора Уэбба, и мимолетно-вымученно улыбнулась ему, спеша к лестнице. Спустившись вниз, я пересекла презентабельный холл, на ходу натягивая на себя пальто, и вышла в декабрь.
Осколки слишком лицемерной правды хлестали тщеславие и уверенность плетью.
Поймав такси, изящно вскинув руку, обтянутую кожаной перчаткой, я назвала адрес пентхауса Арчибальдов и откинулась на сиденья, прикрывая глаза. Чертова Джорджина Спаркс безбожно сошла с ума – совершенно не различает границ действительности и своих извращенных фантазий. Впрочем, это состояние весьма характерно для манхэтэновцев, но большинство из них, по крайней мере, корректно не выставляет напоказ свое сумасшествие. Это же сатанинское отродье просто омерзительно и я бы непременно тут же приняла душ, чтобы отмыться от её просроченности и будь такая возможность, но сейчас я должна ехать на традиционный обед «Не осуждающего Клуба Завтрак» у Арчибальдов. Откровенно говоря, плевала я на эту чушь, да и название, выдуманное Нейтом и Сереной, поражало своей нелепостью, но я ведь должна поддерживать имидж мечтательницы и благочестивой монашки. Как мило.
Пригвоздив свою нервозность шпилькой аккуратной туфельки к асфальту, я вышла из машины, кинув таксисту пару купюр высокого номинала. Глубоко вдохнув, я приятно улыбнулась и прошла в апартаменты Арчибальдов. Отдав горничной верхнюю одежду и тряхнув локонами, я отмерила цокотом каблуков расстояние до гостиной, привычно встретившей меня обстановкой в стиле ампир и глубоким алым цветом, в котором была оформлена вся комната. Неизменный антиквариат разил пафосом и стариной, впрочем, я уже привыкла. Нейт и Серена находились за столом и о чем-то шептались, а мерзкий Басс вальяжно восседал в кресле и читал Фицжеральда. Заметив меня, Нейт оторвался от глаз Серены и улыбнулся мне, вставая на ноги и целуя в щеку; Серена посмотрела из-под бровей и смущенно растянула губы в обычной для неё полуулыбке; Басс лишь ухмыльнулся, не поднимая взгляда от книги.
- Мне кажется, или запахло нервозностью?
- Я тоже рада тебя видеть, Басс. – Я закатила глаза и провела рукой по щеке Нейта, улыбаясь ему. – Как успехи в подготовке к матчу, милый?
Я не вслушалась в его ответ, напряженно следя за Чаком. Конечно, с того времени, как мы условились о споре, я испытывала ласкающий трепет страх о том, что он может выдать мои шалости Натаниэлю, но, благо, Чак ещё не оставил все свои мозги в окружных борделях. Вот уже четыре дня он безуспешно пытается соблазнить милашку Кэтрин Баркли, но та непреклонна, как китайская стена. Естественно, в этом и есть моя заслуга.
Сев на мягкий стул, обитый бордовым плюшем, я устало прикрыла глаза, испытывая немедленное желание запереться в своей комнате и никогда не выходить оттуда. Потому что мир чертовски утомил банальностью своей некачественности; и вечные суррогаты чего-либо – еды, уважения, дружбы, - все это настолько въелось под кожу, что мы принимаем это как что-то естественное. Мы принимаем это, как принимаем пороки – считая, что они невинны. Слова Джона Доу, воплощенного на экране Кевином Спейси, навсегда запутались в лабиринте наэлектризованных собственной нечестностью нейронов. К черту, так ведь?
- Холодно. Там, окном. – Тихий голос Серены мерно раскачивает молекулы воздуха.
- Декабрь, Серена. Там декабрь. – Я взяла в руку чашку чая с коньяком – мой неизменный допинг в доме Арчибальдов – и сделала глоток, распахивая глаза.
Почему мы – четверо детей мезальянса голубых кровей и Новых денег – вот уже который год играемся в дружбу?
Потому что даже там, где есть только цинизм, всегда будет желание, чтобы тебя убедили в обратном.
- Я думал забронировать столик в «Element» на Новый Год – выкурим по паре косячков, потанцуем, повеселимся, - хохотнув, беспечно произнес Нейт, плюхаясь рядом со мной и закидывая ноги на стол. Я покачала головой, шлепнув его по коленям и возмущенно кинув:
- Никаких косячков, Нейт, ты обещал.
- Натаниэль, у тебя восхитительно дерьмовый вкус, - просипел Басс и я фыркнула. – Элемент – это слишком скучно. Думаю, «Студия 54» в свои лучшие годы была бы гораздо более интересным местом, чем все на этой Земле – беспорядочный огненный секс, безмерное количество наркотиков, бешеная музыка… То что надо, да, Уолдорф?
- Не понимаю о чем ты, Чак, - прощебетала я, оборачиваясь к нему и смеряя угрожающим взглядом.
- Все о том же, принцесса – каждый из нас хотел бы этого.
- Может, просто купим бутылку Перрье Жуе и поиграем в «Я никогда...»? – Скучающе проборомтала Эс, накручивая на длинный палец прядь светлых волос и смотря в потолок.
- Нет, думаю, без «препаратов» нам не обойтись, - Нейт снова лениво засмеялся и я поморщилась, вдруг ощущая вибрацию в кармане сумки. Достав оттуда blackberry, я напряженно уставилась в экран.
Доктор Шерман.
Сглотнув, я нажала на кнопку сброса. Я знаю, что опять услышу. Ухудшение, рецидив, если я не прекращу, то меня настигнет бесплодие… Но зачем нам, мне дети? Чтобы отыгрываться на них за собственное искалеченное детство? Зачем мне все эти лечения? Что, если я испытываю болезненное удовольствие, сплевывая свои идеалы на чертов мрамор?
Снова звонок. Я мотнула головой, извиняясь, и вышла в коридор, прикладывая трубку к уху.
- Мама?
Внезапно свет в пентхаусе погас. Декабрьская темнота равномерно рассыпалась по полу. Я недоуменно подошла к арочному окну, выглядывая на играющийся огнями Нью-Йорк.
- Блэр.
Из гостиной послышался смех Эс.
- Да? Что-то случилось?
Я присела на подоконник, пытаясь различить силуэты мебели.
- Нет, совершенно ничего, дорогая. Тебе звонил доктор Шерман?
- Нет.
Снова смех и он рикошетом об стены бьет в грудину.
- Блэр, звонил… звонил Гарольд.
Вдох, выдох, постукивание каблуком по паркету. Я сжала между пальцев ткань плиссированной юбки.
- Он возвращается?
- Он остается в Париже до начала января.
Я поморщилась, неверяще выдыхая.
- Но папа сказал, что приедет к Рождеству и…
- Твой папа, дорогая, предпочитает любить мальчиков и уводить моделей из моего агенства. Помнишь Романа? Твой папа любит его. Не меня. Не тебя. Он любит чертовго метросексуала… - Голос Элеонор задрожал, срываясь на крик. Я провела ладонью по лбу.
- Мама, но…
- Он трахает его, Блэр. – Усмешка Элеонор Уолдорф, якобы успешной женщины и элегантной леди, сквозила по беспроводным сетям, по чертовым радиоволнам, которые могут убить одним касанием звука к барабанной перепонке.
- Мама!
Я с отвращением отстранила от себя трубку, судорожно выключая телефон и часто дыша. Какого черта? Какого гребаного черта?
Это просто чушь, мама совершенно обезумела с новой коллекцией.
Я подскочила на ноги и на ощупь двинулась к гостиной, водя взмокшей ладошкой по стенам глубокого винного цвета.
Силясь не заплакать, я дрожащими руками попыталась достать из сумочки платок с неизменными инициалами B.W., но виски взорвались адским осознанием слов.
Слова, слова. Никому они к черту не нужны. Лучше бы все были немы, глухи и мертвы.
Да.
Я определенно образец оптимистичности.
- Серена, ты такая красивая… - Послышался плавный усталый голос, тихо мечущийся в темноте. Я сжала в кулаке шелковый платочек, опираясь о место на стене возле двери в гостиную спиной.
- Нейт, перестань. – Тщательно скрываемый смешок. – Дурачок!
- Я хочу тебя поцеловать, Серена…
- Эй, а как же Блэр? Нейт, перестань. Мне это не нравится.
- А мне нравится…
Я приоткрыла рот, облизывая соленые губы и холодно ухмыляясь. Ну какого черта все в один день?
Почему они всегда уходят? Что я сделала им?
И было столько неуклюжей спешности – во мне, и мои вопросы – всего лишь пшик. Следовало, наверное, прикрыть глаза и молчать, не думать, спокойно дать тишине расползтись по телу – следовало, я знаю, но, пожалуй, я пренебрегу нелепым самоанализом и буду дальше уничтожать себя мириадами слов, стремительно падающих в пустоту, мириадами мыслей, толпящихся в сознании.
Пока не разбудили, пока не убили во сне – я просто невесомо помечтаю о том, чтобы научиться молчать.
Внутри себя.
Я стремительно двинулась в прихожую, уставшая от ежедневного погребения себя в этом лицемерии. Едва не споткнувшись в этой гребаной темноте, я схватила пальто со стула у выхода и выбежала на лестничную площадку, укрытую красной ковровой дорожкой. Как поэтично и так по-голливудски. Осталось только вскрыть себе вены для шедевральности картины.
Алое на алом.


 
LiluMorettiДата: Понедельник, 26.12.2011, 01:04 | Сообщение # 13
High Society
Группа: Проверенные
Сообщений: 7686
Награды: 966
Статус: Offline
- Уолдорф. – Не зов, не вопрос, не ответ. Просто моя фамилия, мое клеймо, произнесенное хриплым прокуренным голосом и Басс, неожиданно появившийся позади. Я неловко обернулась и посмотрела ему в плечо.
- Чак, - я всхлипнула и тесно прижалась к нему, утыкаясь лицом в широкую грудь и неловко зажимая между пальчиков ткань его рубашки. Он такой теплый, почти горячий, и приятно пахнет табаком и спокойной, какой-то безмолвной силой. Чак такой сильный, и я, кажется, должна его ненавидеть, но вместо этого хочу раствориться в его сиплом дыхании и простоять вечность, вдыхая этот до безумия знакомый аромат – такой же крепкий и выдержанный, словно вино начала двадцатого века, такой же, как у Гарольда; он так верно пахнет, человек, который притворился, что растоптал меня.
- Чак, я такая глупая. – Невнятный шепот выползает за грани губ и я лишь сильнее прижимаюсь к торсу Басса, боясь поднять на него взгляд, подернутый дымкой фрустрации. – Они все говорят, что я не такая. Я не такая, Чак, они все так говорят. Почему все они считают, что я неправильная, Чак? Почему они все меня не любят?
Рыдания с треском расползаются по ребрам, вязкими, густыми каплями несуществующих слез обжигая каждый нанометр сгнившей души.
Нас словно накрывает куполом – прозрачным и ненужным.
Придуманная извращенными умами звезда очерчивает дугу и холодной глыбой бьет в солнечное сплетение.
Просто мы не надышались этим воздухом, который купили.
Чак чуть склонился надо мной, мягко касаясь влажными губами моего виска и с отрешенной робостью поглаживая по спине. Он молчал, он ничего не говорил, он просто терялся во мне, а я терялась в нем, и мы стали слишком бесконечными, чтобы не понимать друг друга. Дрожь томным касанием пробежалась по губам и я посмотрела в его глаза – с желтоватым отблеском и такие усталые. Секунда спешно распродавала свои копии, оттягивая конец нового начала. Мы были нужны друг другу в эти мгновения – не зная, что память сотрут внезапно – мы захлебывались в отпечатках радужных оболочек и скользили по воздуху, бережно расстелившемуся по коже, кончиками пальцев.
- Почему я не такая для всех, Чак?
Басс зарычал и замахнулся рукой, чтобы через мгновение оставить у меня на щеке отметину своих ладоней, которая, казалось, вспенила кровь у меня под кожей. Я чуть пошатнулась от силы удара и испуганно посмотрела в его почти черные глаза, из которых сочилась ярость и раздражение, растворившиеся в чем-то… отеческом? Что, мать вашу, за черт?
- Заткнись, Уолдорф. Я заебался слушать твои жалкие речи. Ты, твою мать, Блэр, Блэр Уолдорф, а не маленькая глупая потаскушка. – Я выдохнула, прижимая холодную руку к скуле и отстраняясь от Чака, или кем он был в тот момент. Кем мы были в тот момент? Кто мы, черт побери, вообще? И почему хочется выбежать из этого здания, сесть на первый попавшийся поезд, наплевав на то, что там царит столбняк и аромат среднего класса, и ехать – куда угодно, лишь бы подальше отсюда, от этого города, от этого водоворота гнилых душ, в центре которого – моя, лениво атрофирующаяся среди высокопарных трупов надежд. – Хватит жалеть себя, хватит трахать свой мозг бессмысленностью вопросов, будь тем, кто ты есть, а не той, кем тебя сделала твоя вера в сказки. Разве ты не видишь, что они более не котируются, принцесса? Грязная эротика и порно – пожалуй, возьми это за свои жизненные ориентиры. – Чак усмехнулся, презрительно и одержимо смотря на меня, и, клянусь, мне ещё никогда так рьяно не хотелось кого-то убить. Выхватить из локонов гребень и воткнуть его в глотку этого самоуверенного идиота, а после добить цинизмом и сарказмом, я ведь это умею, черт возьми. Но репутация превыше всего, а Блэр Уолдорф никогда не будет носить ярлык «бывшей заключенной», так что – увы и ах, я просто продолжала смотреть на Чака, вновь ставшего ко мне вплотную. Я выпрямилась, окидывая его уничижительным взглядом и выдавливая:
- Избавь меня от своих сюрреалистических философий, Басс. На тему секса можешь поговорить с мистером Спрингфилдом, уверена, наш учитель биологии составит тебе весьма занимательную компанию. Ну а на сегодняшний вечер правая рука тебе подруга. – Я передернула плечами, откидывая волосы на спину и едко улыбаясь. – Будь добр сгнить у себя в номере, Чаки. Я опаздываю, - я обошла безразлично ухмыляющегося Чака, стремительно направляясь к лифту. – И да, Басс, - я лениво обернулась, поправляя ободок, - избивать девушек не стильно даже для тебя.
Я закатила глаза, слушая мерный и приглушенный стук каблуков в вязкой пустоте, обтекающей наши тела. Не осталось сил на глупые и нелепые самоуничижения, мольбы Лагерфельду и прочим нашим божкам, искупление у которых мы оплатили кредитными карточками и идеально высеченными полосками кокса. Просто уже ничего не чувствуешь, и словно вакуум внутри – ноль эмоций. Одни факты и гребаные амбиции, крошащие что-то важное в кровь. Надоело быть ведомой куклой, когда на ухоженных в салонах ручках – шикарный расклад из карт, чистейший Флэш Роял, щедро усыпанный бракованным везением. Устала делать минет удаче, это отнюдь не изящно, а смысла нет, впрочем, никто его и не обещал. Заткните свои пасти, долбанные бедные моралисты, у которых в кармане нет ни цента, - мы дети порванных презервативов, и да, теперь я позволяю себе так думать. Пусть золотой век Голливуда катится прямиком в преисподнюю, прихватив с собой спелые тона фильмов Вуди Аллена и аромат корицы и пряных мечтаний о том, чтобы выкарабкаться, но остаться невинной сукой, которая чертовски любит унижать и подвергать полному социальному уничтожению всех, кроме себя самой, вытесняя боль болью. Правда в том, что мне уже не хочется умирать ежедневно, томно и трагично заламывая руки и омывая пейзажи в разводы своей водостойкой туши. Все – блажь. Дайте мне валиума и я попробую заново все собрать – танго на осколках чести не может продолжаться вечно.
Пусть ничего и не осталось.
- Но ведь по-другому ты не пришла бы в себя, принцесса, не так ли? – протяжный сиплый хохот растекся мазками отчуждения в тесном вечере – слишком тесном для нас двоих.
И этот ублюдок прав, и я впервые в жизни признаю это. Без грубой оплеухи и жестких, сухих, острых, словно наждак слов я не пришла бы в себя. И это так глупо, что даже интересно. Господин Фрэйд, умоляю, не умирайте во второй раз от того, насколько мы оправдали ваши диагнозы.
- Не обольщайся, Чак. Мне слишком наплевать на тебя, чтобы ты мог иметь на меня хоть какое-то влияние, - вымученная усталая констатация фактов, которых не существует. Мы слишком погрязли в липкой паутине лжи, чтобы признавать её наличие. Все – абсурд. Абсурд – это я.
- Ты же знаешь, что это не так, малышка Уолдорф.
- Я знаю, что ты – ублюдок. Надеюсь, этот бессмысленный разговор окончен?
- Какая честь слышать такие комплименты именно от тебя. – Шаги Чака – ленивые, безмятежные, манерные – лавиной текут по пыльному полу. Мы пьяны – этим воздухом безысходным пьяны – молоды и безвыходны. Нам ещё нет восемнадцати лет, а мы успели отыметь все семь смертных грехов в миссионерской позе, кидая пачки купюр в небо и беспечно лаская себя надеждой, что мы успеем выжить перед тем, как споем оды смерти от ежедневного кокса на завтрак. Можно сколько угодно делать вид, что ты веришь улыбкам Одри Хепберн, на деле же осознавая, что она – очередная идиотка, засовывающая в глотку каждому идеологию альтруизма и прочего дерьма. К черту пафосные речи! Мы просто те, кем мы не являемся.
- О, только не плачь от счастья. Пусть трогательность момента и обязывает, - я почувствовала, как его большие ладони сомкнулись на моей шее, а торс прижался к идеально ровной спине. Его настырное и бесстыдное тепло обхватило меня, сжало в тугой кокон, так, что стало нечем дышать, и будто бы легкие смялись под давлением невозможности благополучного исхода. Слишком близко. Слишком такой же.
- Я восхищен, Уолдорф. – Хриплый шепот увязает в липкой темноте, растворяется в бессмысленности продолжений, и я передергиваю плечами, словно желая смахнуть с себя его дыхание – в бездну неумолимого отрицания действительности. – Ты очаровательная.
- А ты отвратительный. – Я попыталась отцепить его руки, но безрезультатно.
- И именно поэтому ты все время возвращаешься ко мне, Уолдорф, - Чак резко развернул меня к себе, крепко ухватившись за плечи и смотря на меня сверху-вниз – яростно, насмешливо, презрительно и так чертовски пронизывающе, что внутри что-то оборвалось, застонало и сбило сущность в пепел, не позволив возродиться, словно Фениксу. А я умела начинать все с начала, черт возьми. – Ты все время возвращаешься ко мне, Блэр.
Было очень холодно и пусто.
Тугой наэлектризованный узел внутри разорвался и дрожью по венам – глубже, ниже.
Просто научиться дышать, умерев.
Три, два, раз…
- Я тебя ненавижу, - прошептала я, тычась губами в его жесткую насмешку с привкусом бурбона и кубинских сигарет. Чак вдавил отпечатки своих пальцев в мои плечи, стирая кожу в прах – словно крылья бабочки после мимолетного прикосновения – и стал судорожно цепляться за мои губы, проталкивая тяжелое дыхание мне в гортань. Виски расплавились и лениво стекали по скулам, его широкие ладони – на моей тонкой шее, мои никогда не существовавшие принципы – под подошвой его дорогих ботинок. Раз, два, три. Дыхание под слоями пыли, молчание под ворохом грязи – потной, солёной, горьковатой на вкус грязи. А там, где-то за большим окном на всю стену, там, где струи дождя страстно вытанцовывают свой бешеный ритм, - там кто-то жил, чувствовал, кричал, нуждался и был нужным, а здесь, в этой огромной комнате - здесь было так безысходно, и выхода не было, а мы продолжали кого-то ненавидеть – себя, людей, этот грёбаный мир и светлячка на том конце Земли у вялой лампочки на стене в аккуратной квартире с котом в сортире, - всех, ненавидеть, и так хотелось кому-то принадлежать, но, конечно, я признаюсь в этом только после тонкой дорожки кокса, стоя на коленях перед священником, переодетым в Санта Клауса и танцующим стриптиз с толпой укуренных в хлам праведников.
Боже, что за бред.
- Я люблю Нейта, - так привычно отлюбила жаркий воздух я, отстраняясь от Чака и прямо смотря на него.
Я люблю Нейта.
Самообман, блеф, реальность – погадаем на кофейной гуще.
Чак затуманено посмотрел на меня, отпуская и взъерошивая рукой волосы. Презрительная усмешка дрожью просочилась из трещин на губах, и он снова натянул поверх шероховатой кожи густую дымку самоуверенной подлости. Я вскинула подбородок, вызывающе улыбаясь – просто потому, что иначе нельзя. Я Блэр Уолдорф, он Чак Басс, мы – в театре потухших огней.
Чак достал из кармана брюк неизменный косяк и подкурил его, толкая меня к стене и начиная свой отчаянный монолог, разбавленный шершавыми тонами хрипа:
- Как банально, - он затянулся, смотря в сторону и ухмыляясь, становясь вплотную – так, что моя вздымающаяся грудь терлась об его. Ублюдок. – А ещё в будущем вы поженитесь, нарожаете кучу сопливых детишек, он будет изменять тебе с шлюховатыми блондинками каждую пятницу, ты же, после благотворительных вечеров, будешь ублажать себя рукой на фотографии Хамфри Богарта и думать о том, как бы не сойти с ума от того, что ты не воспользовалась своим шансом, когда была такая возможность. Ах да, как я мог забыть, - ужинами вы будете строить из себя идеальную пару, а потом надеяться, что не попадете в Острофф с неизлечимыми диагнозами. Хотя что Нейт? Он просто когда-то уйдет. А ты, моя кошечка, будешь тихо рыдать в подушку, проклиная тот день, когда решила поверить в сказки. Ты будешь скована всеми этими обязанностями, и у тебя не будет ни выбора, ни выхода, - шипел он в мои губы, пока я яростно испепеляла его взглядом, - потому что ты – образец идеальности. Блэр Арчибальд. М-м, как сладко и приторно. Ты будешь блевать эту фальшь в каждую вазу, моя страдающая булимией принцесса. Будешь, да?
Я схватила его за волосы, натягивая до предела и желая вырвать с корнем, снять с него скальп, вывесить его вместо белья на балкон, уничтожить, раздавить, станцевать чечетку на его паршивых останках – потому что он не имеет права так говорить. Только не он, только не это порождение ненужности, только не эта ошибка Бога, которая должна была сдохнуть, не родившись.
- Заткнись, - процедила я, на что Чак лишь оскалился, смеясь. Я сильнее натянула его волосы, сцепив челюсть.
- О, малышка, как темпераментно. Впрочем, я никогда не сомневался в тебе, - он отцепил мою руку и схватился пальцами за мой подбородок, выдыхая дым в мой рот и заставляя меня зайтись кашлем. Захохотав, он уткнулся лбом в мой лоб. Я сузила глаза, восстанавливая тяжелое хмельное дыхание.
- Не смей прикасаться ко мне. Не хочу, чтобы мои духи источали аромат перегара.
- Предпочитаешь запах загнанного ягненка?
- Предпочитаю не иметь в списке личных контактов одиноких алкоголиков. – Я попыталась оттолкнуть его, но Чак откинул косяк в сторону и запустил пальцы в мои локоны, прижимая к стене телом.
- Ты думаешь, что будешь нужна Нейту, когда он увидит тебя во всей твоей бездушной красе? О, как самонадеянно. – Я поморщилась от боли, когда он натянул мои пряди, заставляя запрокинуть голову. – А ты когда-нибудь рассказывала ему о том, какое наслаждение получаешь от одного лицезрения чьей-то разрушенной репутации, а иногда, как следствие, и жизни? А ты когда-нибудь рассказывала ему, как тебе хорошо, когда именно ты являешься причиной всего этого? Или, может, ты вводишь в заблуждение своего мальчика своим амплуа невинной и высоконравственной девственницы? – Чак припал губами к моей шее, чуть прикусывая зубами кожу. – А Натаниэль когда-нибудь целовал тебя так? Или нет … Тебе хоть раз нравилось, когда он тебя целовал? Надеюсь, не только я действую на тебя так, Уолдорф, что твои трусики вмиг влажнеют. Иначе вся твоя система самоконтроля падет. – Он отстранился, заглядывая в мои глаза – и мне казалось, что в его взгляде была мольба, отчаянно не хотевшая быть раскрытой.
Я шумно выдохнула и извернулась так, что все-таки смогла заехать коленкой меж ног Басса. Оттолкнув его от себя, я надменно скрестила руки на груди, наблюдая за тем, как он согнулся пополам. Забавное, должна сказать, зрелище. Очаровательно улыбнувшись, я невозмутимо поправила прическу и с театральной разочарованностью вздохнула, покачивая головой. Шагнув к нему, я поддела пальцами его подбородок и склонилась над ним.
- Во-первых, Чаки, не утомляй меня своей пылкостью. Я, признаться, впечатлена – сколько же ты тренировался перед зеркалом, чтобы добиться такого эффекта? Однако до мастерства бразильских ситкомов тебе ещё учиться и учиться. – Я выпрямилась, смахивая невидимые пылинки с плеч. Там, внутри, где все под отказ забито упругим пластом дыма, не осталось ничего – ни сожалений, ни клятв, ни принципов. Совесть и самобичевание пусть пляшут веселым вальсом прямиком в преисподнюю – к остальным ненужным вещам, как честь и эмпатия. Ах, я даже благодарна моему милому другу – по крайней мере, он умеет заставить прийти в себя. Пожалуй, ради этого чувства – такого вязкого, стелющегося шелковым ковром под ногами, такого наполняющего и нужного - о да, ради него стоило который раз позволить пройтись по услужливой и податливой гордости. Благодарю, месье Басс. По крайней мере, теперь я в состоянии мыслить трезво.
Или это очередное самовнушение?
Плевать. Просто плевать.
- Во-вторых – сделай услугу, не мельтеши перед глазами. Тебя стало слишком много. Не с кем пообщаться? Шлюшки не удовлетворяют интеллектуальные запросы? Ты знал, на что шел, Басс. – Я достала из сумочки зеркальце, смотря на себя и поправляя макияж. Увольте, но из-за приступов Чака я не позволю себе выглядеть неухожено. Краем глаза взглянув на ухмыляющегося Чака, я вскинула брови и кинула косметичку обратно. – Ну и, наконец, в-третьих. Не льсти себе. Самонадеянность, не подкрепленная ничем, кроме голословности, - определенно, не комильфо.
Я подошла к нему и поправила съехавшую на бок синюю бабочку, после чего похлопала по плечу, смотря в глаза.
А потом показалось, словно нас накрыли куполом и высосали воздух, потому что внутри что-то протяжно опустело, обдав отчуждением.
Дым.
Повсюду был дым.
Он смешивался с кровью безысходности, сочившейся из трещин на губах, он разъедал почти прозрачную, тонкую, словно крыло бабочки, жаждущую рассыпаться в нетленный порох подошёдшей к концу вечности кожу; он струился по узким венам, проталкиваясь сквозь густой песок лейкоцитов, он стремился обратиться в дрожь на кончиках пальцев и яростной робостью снова вернуться в терпкий воздух, в молекулах которого теснился горький аромат пота. Он оседал на радужной оболочке, пылью блаженных иллюзий ограждая от рыдающей в предсмертных агониях действительности.
Дым. Он просто был.
Потому что сколько бы я ни притворялась, сколько бы ни разыгрывала для себя же сценки театра имени Блэр Уолдорф, сколько бы не заталкивала изрывающие в ничто осознания реальности под кожу, отрицание себя не может быть вечным. Чак понимал меня. Он единственный видел меня и не уходил. Он не уходил, а все они уходят, помните? И не помогут судорожные цепляния за рукава, попытки оставить в себе их запах, мимолетно запутавшийся в волосах, их прикосновения, дрожью памяти бережно таящиеся в линиях жизни на холодных ладонях. Ничего не поможет, они все уходят, эти гребаные меценаты, подающие просроченные надежды. Они уходят, их не остановить, а Чак оставался.
Я не знаю, не хочу знать, кто мы друг другу.
Нас просто двое.
Я втянула в себя спертый воздух, крошащий легкие в лохмотья.
- Спор ещё в силе, Басс. – Спасите наши души. – Условия ты помнишь. – Вдох, выдох, просто отыскать среди расклада нужную карту и театрально воскликнуть «Пришел, увидел, победил!». – А пока – оргазмируй молча. – Едкая ухмылка и, умоляю, похороните меня за плинтусом.
Чак молчал. Он умел это делать так, что хотелось отсечь ему голову.
Я скользнула пальчиками в нагрудный карман его пиджака и выудила марку ЛСД, О да, я знаю его тайники. Изогнув кончики губ, я приоткрыла его рот и вложила маленькую пластинку ему на язык, не разрывая жесткой нити, въевшейся в зрачки наших глаз.
- Спокойной ночи, Чак.
Я резко развернулась на каблуках, устало выдыхая и касаясь внутренним ребром ладони переносицы. Опускайте занавес, господа.
Я двинулась к лифту. Было так же холодно, только теперь уже плевать.
- Удачно пережить рассвет, королева проклятых.
Я спиной почувствовала, как Басс присел в насмешливом реверансе.

***


 
LiluMorettiДата: Понедельник, 26.12.2011, 01:12 | Сообщение # 14
High Society
Группа: Проверенные
Сообщений: 7686
Награды: 966
Статус: Offline
Шелковая пластина дыма равномерно ползла по холодному полу, разрезаемая на лоскуты спешными и плавными шагами растворившихся в себе силуэтов, а флер грязных намеков униженно пресмыкался в уголках искривленных в милых оскалах губ. Цокот каблуков и шорох мокасин терялся в бесконечности кокаиновых снов, вымощенных белоснежными дорожками прямиком в преисподнюю. ЛСД на язык и кредитная карточка в декольте – слишком вульгарно, чтобы быть ложью. Обрывки фраз и мыслей – воедино, в чувственный стриптиз перед иссушенными взглядами; а из аудиосистемы доносится «Show must go on», и, наверное, мы снова распродаем свои шансы на спасение в угоду помпезным концам – до 25 лет, с бокалом вина в руке и шлюхой на коленях или любовником между ног – мы привыкли так жить, мы привыкли находить в этом удовольствие. Умереть от передоза – это так пафосно.
Я неспешно прохаживалась по коридорам общего корпуса для Сент Джуд и Констанс Биллар, из-под ресниц рассматривая плоды своих стараний – тайная кокаиновая вечеринка в школе проходит на «ура». Расплавленные разумы манхэттенской элиты пустыми надеждами капают на пол, смешиваясь с пылью и растоптанными подошвами антидепрессантами, и все, казалось бы, люди, кажутся единой хмельной массой, порабощенной опьянением и вседозволенностью, переизбытком свободы и отсутствием нужности категорически всем, кроме местных рехабов. Они целуются, они даже притворяются, что любят друг друга, - они веселятся, они так безысходно забавны, они так отчаянно смешны, что явственно приходит понимание того, что ни черта они не веселы и забавны; они мертвы, просто делают вид, что до сих пор дышат.
Дуглас Коупленд писал про поколение Икс; а у нас даже нет названия.
Просто дети, которые постарели слишком рано; просто подростки, которые чувствуют себя пожженными цинизмом шлюхами и нигилистическими ублюдками. Просто маленькие люди, которые делают вид, что сами выбрали такой путь.
Впрочем, плевать.
Так ведь, да?
Я завернула за угол и прошла к дальнему окну, всматриваясь в темное небо, рассекаемое грозой; на запотевшем стекле бледнели вычурные буквы, остатком сожалений утомляющие вечность.
«Forever young».
Я усмехнулась, оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, что все сейчас трахаются и обдалбываются где-то в другом месте, и достала из клатча Данхилл. Темнота с привкусом соли окутала меня невесомым балдахином и я прикрыла глаза, наслаждаясь кратковременной уединенностью; сегодня будет фееричная ночь и мне нужно научиться не пропускать вдохи. Проведя ладонью по глади дерева, я присела на низкий и широкий подоконник, вставляя сигарету в губы и чиркая зажигалкой. Затянувшись, я намотала на пальцы бусы и выпустила в спертый воздух размашистую струю дыма. Невыносимо холодно.
Неизмеримо страшно.
Никчемное небо осветилось бездумной вспышкой молнии.
Патетика вопросов комом застряла в гортани и я сглотнула её вместе с шершавой затяжкой сигареты.
Охранник спит на посту, умиротворенный действием расслабляющего наркотика – кто-то из моих прислужников (увольте, не запоминаю имен всякой швали) отлично выполнил свою часть плана и теперь мы можем забываться безвозмездно – до поры, до времени, несомненно. Кто знает, что мне будет выгодно этой ночью – вполне возможно, что придется сдать этот притон сошедших с ума, подставив Пенелопу, Изабель или ещё кого-то столь же недалекого; однако, что было бы безопаснее, гораздо лучше обойтись без лишнего шума. Хотя… пусть все косвенно знают о моем бенефисе. Робко подозревают, зная, что все сделала я, но боятся признаться в этом даже себе.
Я же такая хорошая, черт побери.
Кэтрин Баркли всю неделю упорно отклоняла ухаживания Басса (подосланники в лице Кати и Дженни с успехом выполнили свою миссию, и теперь целомудренная овечка считает Чака по меньшей мере Ганнибаллом Лектером, ну или чертовым парфюмером Гренуем), но все же ореол опасной романтики поглотил и её, и я почти уверена, что все пойдет по плану; а у меня в запасе целый ворох различных планов и поэтому я уже могла бы праздновать победу, но это явный признак безвкусицы. Я ещё наслажусь полным крушением системы под названием «Чак Басс».
Мне нужен всего лишь намек, хотя бы поцелуй, а все остальное сделает за меня дражайшая Сплетница, и я уже предвижу заголовки – «Бассы оприходовали Баркли в самом буквальном значении этого слова», «Чтобы помочь отцу, бедняжке Кэт пришлось хорошенько поработать с наследником БассИндастриз», «Бизнес через постель – каков авангард».
О черт, да я гениальна.
Несомненно, после такого Барт лишит Чака его денежных средств, но и не это главное; я хотела уничтожить этого ублюдка морально. А это под силу только такому же подонку, как и он, - то есть его отцу.
Я самодовольно улыбнулась и потушила сигарету о торец подоконника, спрыгивая на пол и уверенно направляясь к моим милым пьяным друзьям, судя по шуму собравшимся в концертном зале. Я миновала череду дверей из красного дуба, ведущих в пустые кабинеты, где обычно все притворялись, будто бы самосовершенствование – единственное, что вдохновляет на жизнь. Дымка разврата и усталости впитывалась в эти школьные стены, в эту, в идеале, обитель нравственности и чистоты, хотя какая к черту нравственность, когда мы ежедневно играемся в цирк уродов. Тряхнув локонами, я вошла в зал и победоносно улыбнулась, презрительным взглядом скользя по сборищу тех, кого я, наверное, должна называть друзьями, - бутылки Джека Дэниэлса и струи алкоголя вниз, по ключицам, изорванный хрипом смех, ленивые изгибы не под такт, громкая музыка, и мы топимся в стиле S&M, задыхаемся в кокаиновых диетах и восславляем голливудскую шлюху Линдси; мы просто веселимся и воскресаем, мы Фениксы, мы пародии на благополучие, мы – недо-аристократы, недо-везунчики – завидуйте нам, а потом смотрите на небо и бойтесь своих желаний.
Бойтесь своих желаний и не забывайте сделать очередной вдох.
Мы оттрахаем все ваши идеалы.
И я, кажется, танцую танго на осколках своей чести, безбожно пародирую нормы, впиваюсь в горькие губы фортуны удушающим поцелуем, я где-то умираю, но только чуть-чуть, - среди всех этих душ, среди слишком необузданной ярости музыки; люди дышат и ссорятся, они строят свои мирки за маленькими окнами, которые лишь ненастоящие вселенные, а я теряюсь в этой слишком трагической комедии и саркастическом плевке в истории. Наверное, что-то безвозвратно прощается и хочет быть возвращенным, и это что-то – такая теперь пошлая наивность сознания, но я никогда не признаюсь, что скучаю по тем дням, когда я во что-то верила. Я во что-то верила, а теперь я ни во что не верю, и так пусто, что эхо дребезжащих робостью воспоминаний бьется о ребра. Но это ведь ничего, так? По-другому нельзя, в этих каменных джунглях, в этих ЛСД-лабиринтах, в этом таком очаровательном бездушии – по-другому нельзя. Нельзя, здесь нельзя улыбаться и верить, верить и улыбаться. Это глупо, да? Плевать. А я просто продолжаю скользить между заточенных в телах от кутюрье отчаянных бродяг – мы что-то ищем, и никогда не находим. А я продолжаю просто слабо улыбаться и изящно вливать в себя бокал вина, а потом так хорошо, и бескрайне, и Пе шепчет, что я, кажется пьяна; но ни черта я не пьяна, разве что только слишком громоздким знанием всего этого, этой пустой клетки под куполом. И я, наверное, впервые понимаю то, о чем мне так часто говорил Чак, я, словно ослепленная, вижу и так жестоко понимаю: все это вовсе не то, все это слишком купленное и искусственное; здесь так пусто, пустей, чем внутри каждого из нас. И спастись можно только разочаровавшись в этом мире, где Готье – Бог, фетишизм – религия, бизнес – идея, почти как марксизм, только ещё навязчивей.
И это так опустошает, что у меня – олицетворения интеллигентности и накрахмаленных манер, - остается только один вывод.
Хуйня это, господа.
Великосветская и до дрожи на пальцах великолепная хуйня, оттачиваемая годами.
Я оборачиваюсь, все также одержимая своим хороводом мыслей, и вижу Серену – она такая эфемерная и в ней столько пустой жажды жизни – она светится тусклым светом, и улыбка расползается по лицу, словно небрежный мазок опохмеляющегося художника, а платье цвета белого шампанского пеной окутывает высокий статный силуэт; в синеве глаз – такая ощутимая безысходная усталость, и она что-то танцует на столе, слишком ленивое, чтобы назваться совершенным, но слишком искреннее, чтобы не быть идеальным. А потом ядом в сонную артерию в наше царство просачивается Джорджина, и все провожают её взглядами – заинтересованными и боязливыми, чтобы осуждать, - и её черные волосы, наверное, под воздействием эйфории, кажутся густой смолой, капающей на пол. Я отмечаю неплохие кожаные брюки и жакет в запонках, и глаза такие же пустые, словно выгорели, что за черт я несу? Они начинают ссориться, Серена – плавно и нехотя, Джорджина – яростно и с сарказмом, и я, не слыша их, знаю о чем они говорят, потому что это я все устроила.
Джорджина думает, что Эс подставила её тогда, с продажей наркоты, и они развлекались с Питом Фармером, а Серена раздраженно отсекает её укоры, уже успевшая забыть её за тот срок, пока они не виделись; Серена всегда так – отберет игрушку, даже не подозревая об этом, и бросит, и уже не вспомнит, что когда-то владела этим; а Джорджина лишь ещё больше ненавидит, она хочет мести, а потом следует горячая драка – два тела сплетаются в одно и это кажется интимней секса – две боли воедино.
Я не хочу смотреть спектакль, я знаю его от начала и до конца.
Я просто прекращаю, отдаю партер жаждущим хлеба и зрелищ, и выхожу из зала, вскоре оказываясь в темном кабинете биологии, и все в тумане, а потом я резко выдохнула и пришла в себя.
Прикрыв глаза, я оперлась об учительский стол, зарывая лицо в раскрытые ладони. Устала, просто устала. Хотелось бросить все – вот так, на полпути – и уехать в Тоскану, и просто растворяться в чтении «Грозового перевала» или «Унесенных ветром». Но это все потом, когда я достигну того, о чем я, собственно, не имею ни малейшего понятия.
- Би.
Я мгновенно распахнула глаза, не давая им возможности привыкнуть к темноте, и пошарила взглядом по завесе глубокого синего шелка. Потрепанная сирин стояла рядом со мной, как всегда подкравшаяся незаметно, и слабо улыбалась. Я неловко передернула плечами, пытаясь улыбнуться в ответ.
- Ты всегда любила уединенность. – Серена тряхнула спутанными светлыми волосами и устроилась рядом со мной, залезая на стол и покусывая губы. Я отстраненно качнула головой, испытывая жажду немедленно уйти. Куда-нибудь. Просто не слышать этого звонкого и чуть осипшего на гласных голоса. – Ты интроверт, да?
Я усмехнулась.
- Наверное, Эс.
- Что с нами случилось, Блэр?
Я скрестила руки на груди, уже не пытаясь вглядываться в укрытые ночью очертания парт и шкафов. К чему лишние детали, когда суть одна. Мы вдвоем и, кажется, пора что-то решать.
- А что с нами случилось, Серена? Как по мне – все в порядке. Также, как и всегда.
Лгать – это так очаровательно.
- Не знаю. Может, ты и права и я все придумала. Ахах, наверное, пора заканчивать с амфами, как ты считаешь, Би? Уже декабрь, скоро Новый Год. А давай как в прошлый раз – вдвоем, в какой-нибудь клуб… Или просто посмотрим наши любимые фильмы? Только бы снова, как раньше, да? Раньше было так хорошо. И мама чаще дома была. А сейчас уже совсем не так. Тебя нет и мамы нет; куда-то все ушло, да, Би? Интересно, куда? Все уходит. А куда – непонятно. Неважно, скажи, что это не важно, Би, что я просто пьяна… давай свалим все на мою нетрезвость и неадекватность. Давай притворимся, так будет легче. Давай, Блэр?
Я сглотнула, слушая её отчаянный монолог. Ничего не ответив, я достала из клатча пачку сигарет и подкурила, после протягивая её Эс; она отказалась, потерянно смотря на меня, словно ища поддержки. И именно тогда я поняла, что все кончено.
Так глупо и тихо кончено.
Шепотом по венам.
Все кончено.
- Ты просто пьяна, Эс.
Она негромко засмеялась, заправляя прядь за ухо и пытаясь поймать мой вечно ускользающий взгляд. Не надо в глаза. Пожалуйста, только не в глаза, умоляю.
- Я люблю тебя, Би.
Я облизнула губы, отстраняя руку с сигаретой, и таки посмотрела… в эти миндалевидные бездны. И ничего не почувствовала, ничего внутри не оборвалось; я просто взглянула в её глаза и ничего не увидела. Там было пусто, а вокруг – темно. И немного страшно, самую малость.
И я ответила:
- Я тоже тебя люблю, Серена. Очень сильно люблю. – Я зажмурилась, выдыхая. – Скоро все будет хорошо. – Я нашла её руку и сжала её в своей, ободрительно улыбаясь. – Поверь, Эс, все будет хорошо. Тебе стоит поехать домой – ты пьяна и отвратительно выглядишь. – Я скользнула взглядом по изорванному платью и размашистой царапине, виднеющейся на шее. – Твоя Джорджина…
- Она не моя.
- Джорджина не скупилась на объятия. – Я усмехнулась, придвигаясь чуть ближе. – Ты можешь переночевать у меня, если не хочешь ехать к себе.
- Да… да, наверное. – Серена уткнулась лбом мне в плечо, и я чуть вздрогнула.
- Завтра утром ты будешь отлично себя чувствовать. Ничего же не случилось, Эс. Все хорошо. – Уверенно соврала я, затягиваясь и скрещивая ноги в лодыжках.
- Мы посмотрим «Завтрак у Тиффани» и выпьем кофе из Старбакс вместе с горячими круассанами?
Молчание.
- Конечно, дорогая. Все так, как и раньше, да? – Я напряженно рассмеялась, неуверенно гладя её по волосам.
- Да. Как раньше, Би. Я так хочу, чтобы как раньше. – Она подняла голову и приблизила ко мне свое лицо. Я не двигалась, завороженная её запахом – солнца и секса. Чуть длинноватые губы чувственно изогнулись в слабой улыбке и я ответила ей тем же. Секунды горели, стонали, умирали, и никто не собирался петь им реквием. – Все будет хорошо… - прошептала она, мягко касаясь моих губ в поцелуе. Я снова вздрогнула, словно от холода; но Серена была горячая и губы у неё были теплые. Прикрыв глаза, я осторожно проникла языком в её рот, встречаясь с её собственным. Вермут бешено пульсировал в венах, мы по-прежнему сходили с ума. Эс углубила поцелуй, запутываясь пальцами в моих локонах и притягивая за шею ближе к себе. Я тихо застонала, растворяясь в нежности. Выдохнув, я отстранилась, мимолетно прижавшись губами к её подбородку, и поднесла ко рту уже почти догоревшую сигарету.
Не хочу думать о том, что это было.
- Давно хотела это сделать. – Серена рассмеялась.
- Ты чокнутая, - притворилась я в ответ, улыбаясь.
- А ты сладкая. – Я толкнула её в плечо и она снова хохотнула, переплетая пальцы наших рук и смотря на них. Подняв на меня взгляд, Эс спросила: - Мы – это навсегда. Так ведь, Би?
- Конечно, Эс.
Я помогла ей стать на пол и повела к выходу из кабинета, подгоняемая шаткой походкой Серены. Закинув её руку себе на плечо, я осторожно пошла вдоль коридора, иногда встречая по пути своего якобы друга; ни один из них не был удивлен сим милым пейзажем, потому что все знали – Блэр Уолдорф всегда спасает Серену ван дер Вудсен. Сегодня мне было плевать, что они знают и как думают; сегодня, и завтра, и потом – я уже правлю всем этим. И теперь уже плевать.
Усадив Серену в такси и назвав адрес своего пентхауса, я снова вернулась в здание школы и прошла в уборную, где умылась и поправила макияж. Русоволосая девушка облевала своими мечтами мраморного белого друга, который был, наверное, ближе матери и преданней отца. Черт, что за бред? Я закатила глаза и жалостливо посмотрела на девчонку, после велев ей убраться восвояси и не утомлять меня своими желудочными проблемами. Обломки разума въедались в избитый амбициями мозг и я чертовски хотела спать, потому что слишком длинная ночь и так мало норм. Но я ещё должна кое-что сделать – слишком грандиозное, чтобы до мелочей продумывать даже внутри себя.
Выйдя из уборной, я стремительно прошла вглубь школы, обласкивая холодным взглядом пьяные вседозволенностью силуэты и ища среди них нужный – слишком дикий, чтобы подчиняться даже свободе. Все, верно, сошли с ума, и скоро утроят коллективную оргию – вон в том углу Пе и Из проталкивают друг другу в гортань языки под улюлюканья толпы (кстати говоря, за это они на месяц будут наказаны и исключены из свиты. Мне нужны надежные люди). Вы хотели зрелищ – упивайтесь их пошлостью, сглатывайте как шлюхи сперму одиноких садистов; просто получайте то, что вы хотели. Как и заказывали – безудержный коктейль безвыходности, безрассудности, безумия и прочих «без». Завтра Сплетница умрет от оргазма, от количества скандалов и сплетень – завтра будет новый день, такой же, как и вчерашний.
На границе отчетливого яростного ремикса наших жизней.
Я выхватила из сумочки – Chanel – мобильный и набрала насмешливое «Басс, ты уже утираешь слезки своим фирменным шарфом, который, кстати говоря, откровенно безвкусен wink ?» Скривив губы в очаровательном оскале, я продолжила свой путь. Просто разогреть Чака, разозлить, заставить вены расплавится под молчаливо-трепетным гневом, а потом поднять ставки – и он будет готов на все. Маленький одинокий мальчик, который слишком заигрался и уже не верит в то, что может быть настигнут поражением. Как недальновидно и самонадеянно, черт возьми.
«Уолдорф, ещё не полночь. У меня есть время. Через 10 мин. в мужской уборной».
«Прости, что? Я не намерена утешать тебя, да ещё в столь неромантичном месте».
«Жду тебя Bitch».
Я чертыхнулась.
И через условленное время уже была на месте.
Став перед дверьми в уборную, я выпрямила спину и перекинула массу локонов на одно плечо, заставляя губы расползтись в ухмылке. Нажав на ручку, я вошла внутрь и тут же наткнулась на Басса, который нисколько не смущаясь чего бы то ни было «проходился» по дорожке кокса на раковине сквозь свернутую купюру. Каков авангард – загоняться порошком в школе. Я закатила глаза и уверенно приблизилась, запрыгивая на раму и смотря в отражении зеркала на то, как Чак вскидывает голову и прикрывает глаза, а после втирает оставшиеся пылинки в десна. Было видно, как мышцы под черной полурасстегнутой рубашкой напряглись, а грудь приподнялась в вальяжном вдохе. Ухмылка намертво растворилась в его губах и Чак распахнул глаза, снисходительно смотря на меня


 
LiluMorettiДата: Понедельник, 26.12.2011, 01:13 | Сообщение # 15
High Society
Группа: Проверенные
Сообщений: 7686
Награды: 966
Статус: Offline
- Удачного прихода, ублюдок, - пропела я, закидывая ногу на ногу и обнажая резинку черных чулок в вырезе платья.
- Благодарю, недотраханная монашка. – Чак приблизился и раздвинул мои ноги, устраиваясь между них и проводя ладонями вверх к бедрам. Я шлепнула его по руке – не слишком возмущенно, чтобы он тут же прекратил, и не слишком кокетливо, дабы не позволить ему большего.
- Отмечаешь проигрыш? – я подалась вперед и очертила подушечками пальцев контуры его губ. Запах его тела просквозил по ключице, и я почувствовала что-то теплое внизу живота.
- Предвкушаю то, как опробую свой приз, - просипел Чак, обхватывая губами палец и поглаживая мою спину. Я вскинула подбородок, властно смотря на него.
- К сожалению, тебе останется только работать ручками на мою фотографию. Не впервой, не так ли? – я провела языком по верхнему ряду зубов, приоткрывая рот и скользя ладошкой по его крепкой груди. Конечно, играть в такие игры, когда у меня есть Нейт – кощунство, но… цель оправдывает средства, ведь так?
- Не обольщайся, дорогая. В мире так много стерв, которые хотят раздвинуть перед сильными мира сего свои ножки.
Я рассмеялась и оттолкнула от себя Чака, соскакивая на пол и кидая через плечо, развернувшись к зеркалу:
- Ели уж на то пошло, Чаки, то не поддавайся субъективности мышления. – Я надменно скривила губы, ощущая как раздражение к этому подонку дробит ребра. – Ты – сильный мира сего? Не смеши, Басс. – Я покачала головой, оборачиваясь и смотря в прищуренные глаза. – Твой папочка – вот кто основоположник всех твоих удач. Без его денег и власти ты бы вряд ли смог отыметь даже эту дуру Пенелопу Шафай.
Чак сунул руки в карманы темных идеально отглаженных брюк, сцепляя челюсть, и протянул:
- Уолдорф, заткни свой сексуальный ротик, иначе скоро ты будешь делать им кое-что другое.
Я фыркнула.
- Фи, Басс. Какой же ты мерзкий. – Он самодовольно улыбнулся, доставая из кармана портсигар и закуривая. Слова с привкусом дыма и власти атомами расползлись по кафельному полу.
- И, тем не менее, ты все ещё здесь.
Дежа вю.
Чак всегда попадает в цель, говорит только правду – и в ней больше лжи, чем в бродвейских театрах. Факты, которые он покупает, завуалированный под праведность грех, - он всегда имеет ворох доказательств в своем рукаве, и вскрывает карты, словно вены – с оттенком жажды спастись. И непременно с ярким, прошибающим насквозь эффектом для остальных – ему нечего бояться, падшая душонка давно отбыла в ад в обмен на безупречно-вызывающий вкус. Наверное, он когда-то трахался с Дьволом, потому что непозволительно часто оказывается в выигрыше.
И, признаться, я польщена – мне выпала честь разрушить череду адского везения.
- Забавно наблюдать за твоими тщетными попытками уложить Баркли в постель. – Я стала рядом и подцепила ногтями ожерелье, равнодушно рассматривая его и жалостливо улыбаясь.
- У меня ещё есть время, Уолдорф. – Процедил Чак, обходя меня и становясь сзади. Тяжелое дыхание упало на хрупкие плечи, и я вздрогнула от сдерживаемого рыка в его голосе. – И да, я люблю быть сверху.
Я закатила глаза, деланно вздыхая и мимолетно касаясь своей ключицы и постукивая по ней пальчиками.
- Скажешь это девушкам из эскорта, которые будут ублажать тебя после того, как в очередной раз убедишься в том, что никому не нужен.
- Сколько у меня осталось, принцесса? – Чак склонился над моей шеей, словно принюхиваясь к ней. Казалось, сейчас он вонзит зубы в мою кожу и спустит всю мою кровь.
- Сорок одна минута, Басс. Сорок одна минута и я лишний раз убежусь, что ты ни на что не годен.
Он резко обхватил руками мою голову, словно желая сжать череп. Я сглотнула, смотря перед собой и прислушиваясь к его прерывистым вдохам.
- Поднимем ставки?
Я подавила победоносный смешок. Чего и добивались, собственно. Все идет по плану, черт возьми. Ещё пару финальных штрихов…
- Рискованно, Чаки. – Он приблизился ко мне вплотную и мы почти срослись кожей, и, наверное, сошли с ума; бешеный, несдерживаемый стук гнилого сердца отсчитывал секунды до того, как мы окончательно падем.
- Неизбежно, - выдохнул он, впечатывая свою ухмылку в мою шею и опуская руки на плечи.
- Тогда чего ты ждешь? – я прикрыла глаза, теряясь в пелене забвения.
- Если я пересплю с Баркли до полуночи, то ты не просто отдашь мне свою первую ночь. – Дрожь укутала мое тело коконом. Я чуть повернула голову, впитывая дыхание Чака в себя, и затуманено смотря в его потемневшие глаза. Он склонился, хрипя и задевая губами мои губы: - Ты будешь вместе со мной. Ты разрушишь свою репутацию к черту. Ты будешь делать то, что я хочу, то, чего хочешь ты, но боишься признать это. Ты будешь свободной. Падшим ангелом. Высокопарно звучит, не так ли, малышка?.. – одержимо убаюкивал он, и я впадала в нирвану.
Пошлем к черту весь мир. Выспимся в преисподней. Умирать здоровым – это не стильно.
Фразы удушьем сплетались в безумной оргии.
Я втаптывала в землю все то, что считала когда-то важным – правила, установки, принципы, веру в спасение. Почему мы такие? Мы ещё даже не совершеннолетние, а уже планируем устроить из своих похорон героиновую попойку. Мы просто глупые дети, которые разучились мечтать. Все на грани фола, либо черное, либо белое, вдох – ты лежишь с передозом в рехабе, выдох – устраиваешь благотворительный прием в снежно-белом. И всегда до инфляции чести – нам уже не хватит своих гребаных миллиардов, чтобы выкупить эту шлюху.
Лейкоциты подорвались, разнеслись вихрем разрушенных микро-частиц по телу, и мы крадемся на цыпочках у края лимба, в измерении тысячных снов.
Наверное, что-то было не так, но стены давили на виски, и так тесно, так чертовски тесно, а холод дрожью шептал молитвы на кончиках пальцев, и совсем не хотелось спешить и говорить, но в этой комнате волоком слова тащились из глотки, чтобы закружиться в хороводе нелепостей, и становилось так пусто молчать – словно, если вновь не скажешь, не прохрипишь, то тишина вольётся в рот лавиной, и дышать будет совсем трудно, и будто бы наждаком по сознанию, мягкому, пьяному, податливому сознанию.
На улице, там, где все по отдельности и столь ощутимо переступить грань, - там так просто молчать и дышать, просто дышать.
- Идет. – Отрезала я, выцарапала на пласте воздуха, не предоставила путей к отступлению. – Я, свою очередь, требую не только коллекцию своих пикантных фотографий, но и… - Я задумалась. А что мне, собственно, нужно от него? Он лишится всего сегодня же, этой ночью. Он сам себя загнал, он сам стал дичью, будучи охотником. Я облизнула пересохшие губы, уверенно смотря в его янтарные глаза, презрительным прищуром заставляющие сгорать дотла. Привстав на носочки, я обхватила ладонями его лицо и приблизилась к его уху, дразнящее касаясь губами мочки: - Ты будешь целовать мои ноги, Басс. Я не шучу.
Ну а что? Это будет весьма мило. Я усмехнулась.
- Слабовато, принцесса. – Я отстранилась, выскальзывая из его захвата и становясь к нему лицом. Он был выше, и мне приходилось смотреть на него снизу вверх. Я протянула ему руку для закрепления спора.
- Зато помпезно. – Его большая ладонь сжала мою и я тут же отдернула её, ощутив на себе помутневший взгляд Басса.
Он сипло рассмеялся, и я подхватила его смех.
Мы больны.
- Ты проиграешь, Чак.
- Ни в коем случае, Уолдорф. – Он выкинул окурок в раковину и сунул руки в карманы.
- Знаешь, мне даже жаль тебя. – Я поправила локоны и сузила глаза. Главное – не переиграть. Он начал наступать на меня, а я лишь податливо пятилась назад, в конце концов уткнувшись спиной в стену.
- Это почему же, королева Блэр? – Чак навис надо мной, упираясь рукой в плитку над моей головой. Я вздернула подбородок, уверенно шепча:
- Кэтрин Баркли – чистейшей воды пуританка. Она клялась быть «невинной» до замужества. А ты, полагаю, не намерен на ней жениться. Не так ли, Басс?.. – я провела пальцами по линии его подбородка, не скрывая жалостливого вдоха. – Она даже ничего не выпила за этот вечер и ты не успеешь, Чак. Ты уже проиграл. Скоро ты будешь целовать мои ноги, жалкий никчемный ублюдок. Или хочешь щедро заплатить Кэт из кошелька своего отца? – Я закусила губу, безразлично пожимая плечами и отталкивая его от себя. – Вперед, малыш. Было весело играться тобой.
Я мило улыбнулась и, не ожидая его ответа, двинулась к выходу из уборной. Мне не нужно оборачиваться, чтобы видеть, как Чак до хруста сцепливает челюсть, щурит свои раскосые глаза, разгорается, умирает, и словно паззл возвращается воедино, гонимый жаждой победить. Мне не нужно быть Фрэйдом, чтобы, зайдя за поворот коридора, знать, что он готов на все, только бы не слышать, что он ни на что не способен. Мне не нужно и смотреть на часы, чтобы, стоя в зале, где собрались все торжествующие без повода души вкупе с вполне трезвой Кэтрин Баркли, предвидеть, когда Чак начнет действовать.
И вуаля – через три минуты Басс вваливается в зал, взъерошивая волосы и осматриваясь по сторонам. Ленивая, плавная походка и ухмылка на лице – он неспешно подходит к Кэт, что-то шепчет ей на ухо, играется с медными волосами, накидывает ей на шею свой памятный красно-черный шарф. Я жду подходящего момента и иду за ними, когда Басс ведет Баркли в уже темный коридор. Только бы не прогадать, черт побери. А что если эта идиотка таки отдастся Бассу? Я судорожно уцепилась за край юбки, неслышно следуя за этой сладкой парочкой. Я не продумала варианты своих ходов, если проиграю партию. Взглянув на наручные часы, я отмечаю: тридцать три минуты.
Басс сжимает руку Кетрин и они смеются, после чего входят в дверь, ведущую на крышу школы.
Я замерла.
Все или ничего?
Рискнуть?
Я же знаю Чака. Он такой же, как и я. Цель оправдывает средства и он, черт возьми, таки переспит с…
Я спешно достала из сумочки телефон и нашла в телефонной книжке номер отца Чака – моя мать когда-то была дружна с его женой и поэтому они до сих пор поддерживали связь. Если он будет присутствовать при всем этом, кто знает, выживет ли Басс-младший. Что, в принципе, совершенно не требуются. Скользким пальцем нажав на кнопку вызова, я закусила щеку с внутренней стороны, моля Господа Бога, Сатану, Будду, Аллаха и прочих божков, чтобы дали мне шанс; чтобы Чак не изменил себе и остался таким же беспринципным ублюдком.
- Слушаю. – Спокойный и властный голос мириадами электрических зарядов пронзает тело.
- Мистер Басс, это Блэр Уолдорф, - дрожащим от волнения голосом просипела я – мне совершенно не стоило труда изобразить его, потому что ситуация накалилась до предела.
- Здравствуй, Блэр… - удивление сквозит по радиоволнам.
- Мистер Басс, Чак… он… - Я всхлипнула. – Он словно сошел с ума. Он… он схватил девушку… Кэт Баркли… и потащил её, и она… Я подумала, вам стоит знать, потому что он очень напугал всех…он будто бы обезумел и я боюсь за неё, она моя близкая подруга. Мистер Басс, пожалуйста, вы должны приехать, умоляю вас, я бы не стала беспокоить… ах… я бы не стала беспокоить вас просто так. – Я сымитировала отчаянные рыдания, застыв в ожидании ответа.
- Где вы?
- Тут… тайная школьная вечеринка, Пе позвонила мне, я как председатель волонтерского общества была обязана приехать и умиротворить всех… и тут такое. Боже, мистер Басс!.. – воскликнула я, совершенно безбожно решаясь на ложь. Все или ничего – пульсом отдавало в висках.
- Я буду через 10 минут.
Я кивнула и нажала на кнопку отбоя, невозмутимо утирая щечки от слез. Сглотнув, я выровняла дыхание и усмехнулась, смотря в стену перед собой. Темнота увязала во мне и, кажется, я окончательно переступила грань. Это было не так уж сложно, должна признать. Просто стереть подошвой Маноло Бланик несуществующий предел.
Я должна была сделать это.
Хоть какое-то подобие справедливости в мире, где её по умолчанию не существовало, должно было восторжествовать.
Я потопталась на месте, а после направилась к двери, куда вошли Чак и Кэт. Поднявшись по лестнице, я заметила небольшой проем между железной дверью и косяком, позволявший увидеть, что творилось на крыше. Я осторожно облокотилась о стену и взглянула в отверстие, победно улыбаясь: Чак прижимал Кэт к кирпичной перегородке и с какой-то безудержной яростью целовал её губы, словно желая сломать её подбородок и после станцевать на его останках канкан. Спасибо, о Всевышний! Я чуть вытянула руку и сфотографировала это милое действо. Не один Басс умеет подлавливать нужные моменты.
Где Барт?!
Если он сейчас же не явится, то Чак трахнет эту идиотку, и все полетит к чертовой матери! А так Барт Басс, думая, что его сынок готов изнасиловать дочку его возможного рабочего партнера, будет в бешенстве и это даст гораздо большие плоды.
Я взволнованно наблюдала за Чаком – он уже приспустил бретель платья этой шлюхи. Господи, спаси нас от проституции.
Мой телефон задребезжал вибровызовом и я облегченно приняла звонок.
- Блэр? Это Барт Басс. Я уже в школе, где Чак?
- Он… он на крыше. Есть дверь на третьем этаже, я встречу вас.
Я спешно спустилась по лестнице и выскочила в коридор, приставляя кончики пальцев к вискам. Сердце отбивало дабстеп, и, казалось, скоро прах моих ребер можно будет развеять по ночному Манхэтэну. Слишком тесная тишина бисеринками пота запеклась на шее и осознание – громоздкое, ненужное, такое подавляющее – горстью камней просочилось сквозь глотку. Осознание того, что в этот раз я действительно заигралась и так тяжело дышать, и воздух трепещет агонией у тонких каблуков, и во рту так горько и с привкусом слез, и эйфория от власти высекает клеймо в тумане – в том, что вместо души. Осталось лишь разбрасываться словами – кроме них, ничего не осталось.
Ничего больше нет.
Из-за угла стремительно вышел Барт Басс – статный, уверенный, такой далекий – словно не человек, словно он весь соткан из амбиций и власти, а эмоции давно разъелись ядом побед. Костюм-тройка глубоко серого цвета идеально облегали худощавое, но крепкое тело, а бледно-голубые глаза даже в полумраке блестели каким-то яростным безразличием, стальной, бесчувственной злостью. Я мысленно вновь облекла себя в цельный силуэт, предотвращая несвоевременное превращение в лужицу на полу, и встретила его прямой взгляд, кивая на отшлифованную дверь слева. Барт не удостоил меня приветствием и ринулся в указанном направлении. Казалось, в тумане я иду на дрожащей гитарной струне, ведомая… а что, собственно, мною двигало? Вендетта? В итоге все завязано на ней. Все в этом мире держится не на трех слонах, что стоят на спине большой черепахе, не на борьбе зла и добра, не на всяческого рода патетике и психоанализах; все в этом мире зиждется на мести.
В конце концов, даже Наполеон мстил миру за свою неказистую внешность.
Боже, что за бред? Что я несу? Я уже окончательно сошла с ума?
Я последовала за Бартом, и все вокруг потеряло свои очертания, размылось в спешке и быстроте принятых решений, и нельзя нажать на «стоп» и перемотать. Ничего уже нельзя сделать, совершенно ничего, и так пусто – знаете, словно из меня высосали все дыхание и посадили под купол, оставляя задыхаться в оправданиях. Хотелось стереть все размашистым движением руки, оставить лишь мазком на темном небе в стиле нуар – циничном и отчаявшемся полотне, в отражении которого – смог выключенного за неуплату солнца. Обнаженный город бесновался там, внизу, и его уже не приласкаешь; все потеряно.
Когда я выбежала на крышу, потерянно щурящая глаза от ветра, Кэтрин Баркли, всхлипывая, пронеслась мимо меня, задев плечом и обдав ароматом тревоги – скользкой, холодной, трепещущей. Растрепанные волосы и едва помятое платье – все это исчезло вмиг с её силуэтом, как и уже не нужное имя. Я по привычке кинула ей вдогонку уничижительную ухмылку – потому что больше ни на что не имела права, - и замерла у входа, смотря на то, как Барт прижимает Чака к перегородке, схватив его за ворот рубашки, и что-то шипит ему в ухо. Глаза сына пьяной ненавистью столкнулись взглядом с неизбежным презрением блеклой синевы, и в следующее мгновение отец врезал своему ребенку прямиком в челюсть.
Я зажмурилась, выдыхая.
Нет, нет, даже не имела на это права. Рушить чужие жизни и испытывать при этом оргазм. Я не имела на это права, но ничего не изменишь, и поэтому я лучше притворюсь, что мне плевать на то, что я растоптала свою душу.
Когда я распахнула глаза, Барт нервно ослаблял свой галстук, выплевывая уничижительные слова на пыльную крышу и не смотря на Чака. Тот лишь ухмылялся, стирая ладонью кровь с лица, и не утруждал себя объяснениями; он словно наслаждался тем, что в нем который раз разочаровались. Достав из кармана пачку черных Данхилл, он вставил сигарету в окровавленные губы и чиркнул блестящей Zippo. Барт покачал головой, приглаживая волосы и засовывая руки в карманы. Они долго так стояли – и, наверное, ненавидели друг друга. Презирали. Сын отца, отец сына. Было в этом что-то молчаливо трагичное – в том, что миф о слепой родительской любви давно сгорел в крематории слишком правдивого цинизма. Чак судорожно затянулся, отворачиваясь и смотря в сторону – он никогда ещё так не смотрел, будто бы больше не на что смотреть; будто бы ничто не стоит его внимания. И слишком много горечи в янтарной радужной оболочке. Я оперлась спиной о стену, ничего не чувствуя. Было просто холодно, и бесстыдный ветер хлестал по лицу, портя столь тщательно укладываемые локоны.
Устала.
От себя устала.
- И поэтому Эвелин умерла? – Донеслись до меня пропитанные разочарованием и желчью слова. – Чтобы жил такой как ты?
Барт прошел мимо меня, не заметив, и я прерывисто втянула в себя запах гниения себя же. О Боже. Нет. Я не этого хотела, не совсем этого. Что он имел в виду, говоря об Эвелин?
Я подняла взгляд на Чака, все так же всматривающегося в пустоту нашего мира. Нью-Йорк продолжал пульсировать и жить, а мы, кажется, уже мертвы. Шаг, ещё один. Слишком страшно, и по венам разносится отвращение – к себе, к тому, что не испытываю удовлетворения. Я ведь должна танцевать танго, ча-ча-ча, я должна прыгать с крыши от счастья – я должна делать это все, я ведь Блэр Уолдорф, а он Чак Басс, и он поплатился за все. Останется только отослать в Сплетницу фотографии и тем самым уничтожить Кэтрин Баркли, сделав её очередной подстилкой для Басса, а также лишить Чака денежной помощи. Когда отец Кэт узнает о произошедшем, сделка вряд ли состоится, и все…
Я пьяна, извращена и больна.
- Понравилось шоу, Уолдорф? – безучастно-насмешливый голос стеной вырос между нами.
Огни Нью-Йорка.
Чертовы огни Нью-Йорка.
- Чак…
- Уолдорф, думаю, ты все-таки научилась играть.
Я передернула плечами, подходя ближе и слыша, как шершавая струя дыма напополам рассекает низкую температуру.
- Чак, я…
- Нет, Уолдорф. Только не вздумай извиняться. – Он не смотрел на меня. – Это мерзко и совсем не стильно. Ты ведь хотела именно этого?
Я замотала головой, пытаясь что-то сказать и беспомощно открывая рот. Небо почти упало, почти упало на нас, а я даже не могу вспомнить, какое сегодня число.
- Что ж. Я восхищен этой продуманной кампанией. Только, Уолдорф, - он таки посмотрел на меня, поворачиваясь всем телом и уже не ухмыляясь, не оскаливаясь, не щуря насмешливо глаза, не пытаясь убить одной едкой фразой. Я отвела взгляд. – Ты все равно осталась той, кем и была. Предательницей, лицемеркой, шлюхой и истасканной мразью. Не нужной своим родителям и парню. Ты прекрасна, дорогая.
Я вспыхнула, натягивая на лицо сладкую улыбочку и невозмутимо пожимая плечами.
- Повторюсь – твое мнение меня не интересует, Басс. – Я прошла мимо него, выхватывая из его губ сигарету и затягиваясь. Я все делаю правильно. Это просто справедливость.
Чертовски пошлая и вульгарная справедливость.
- Знаешь, а это было довольно легко. – Я усмехнулась, смотря вниз – оживленная улица перед школой все так же неудержимо тряслась под натиском мокасин. Обернувшись к Чаку, я снова затянулась. – Взыграть на твоем либидо, на твоем неумолимом и неоправданном нарциссизме. Как трогательно – Чак Басс хочет лишить невинности королеву Блэр. Я была уверена, что ты захочешь этого – мне нужно было только пару раз качнуть бедрами и мимолетно коснуться тебя – Боже, Чак, все знают, что ты не пропускаешь одной юбки. А ночь со мной вообще была бы твоим бенефисом, не так ли? Кэтрин Баркли весьма удачно попалась под руку, да ещё именно тогда, когда Барт и её отец думали заключить сделку между корпорациями. Было чертовски легко взять тебя на «слабо», Чаки, просто потому, что ты отчаянно хочешь доказать, что чего-то стоишь. И, конечно же, тебе бы хотелось обвести вокруг пальца собственного отца. А Кэт… слухи о тебе просто довели её до нужной кондиции и она не спешила бы спать с тобой. Мне хватило бы одного поцелуя, запечатленного на съемке, и Сплетница непременно обнародовала это в самых безумных подробностях. Басс и Баркли расторгли бы договор, а ты… А ты попался, Чак. Так глупо и по-детски попался. Возможно, тебе бы и удалось оприходовать нашу малышку, но я вовремя позвонила Барту, не так ли? Признаюсь, это не входило в мои планы. Но, по-моему, итог великолепен.
Он напряженно оскалился, внимательно смотря на меня – с какой-то болезненной страстью, не желающим быть признанным мучением загнанного короля всех зверей, и все же надменно и спокойно. Я ошибалась, мы ещё не пересекали грань ранее; сейчас – такие одинокие, бездушные – сейчас мы понимали, что у нас будет ещё мириады возможностей стать хуже. Я все также буду притворяться благородной аристократкой, он – насмешливым плохишом.
Когда на деле мы просто сгоревшие и потерянные тени.
- Браво, Блэр, от души браво. – Он захлопал в ладони, отталкиваясь от перегородки и становясь напротив меня. – Но просто согласись – твой отец до сих пор предпочитает тебе своих мальчиков-геев, а маман презирает тебя за то, что ты не так идеальна, как в её воспаленном и больном сознании. Нейт дрочит на Серену, а твоя подруга никогда не была ею. У тебя никого нет, Блэр. – Он провел рукой по моей щеке, жалостливо смотря чуть выше моих глаз. – Никого, и ты всегда приходишь ко мне.
- Ты тоже никому не нужен. Никому, никогда. – Прошипела я, отталкивая его. - Смотри в глаза своих шлюх, дери их до смерти – только это тебе осталось, малыш. Только это, и даже ненависть ты покупаешь за деньги. Ты жалкий. Жалкий маленький ребёнок, спасающийся ничтожной жестокостью. Ты выбрал самый лёгкий путь, Басс. Ты просто трус. И ты никому не нужен. Ты владеешь только пустотой – которая усыпана гнилью твоих беспочвенных надежд. Ты сдохнешь когда-нибудь один. Или же осмеянный толпой. Ты сдохнешь, и никому до этого не будет дела. Ни твоей мамочке, которой ты не нужен. Ты никому не нужен. Ты никому ничего не должен. И мне ты тоже уже не нужен. Ты больше не кукловод – можешь умирать. Пожалуй, для приличия я пророню пару слезинок у твоего гроба, вынесенного за пределы кладбища. Да. Чтобы люди не судачили. – Я рассмеялась, выпуская тонкую струю сигаретного дыма, проскользнувшую по его напряжённой скуле, и невесомо коснулась губами виска, оставляя винного цвета след от помады.
Я та, кем хотела, жаждала, молила стать.
Только ни черта мне не лучше.
Чак задвигал челюстью, и желваки на его скулах заиграли. Спокойно растянув губы в улыбке, он рухнул на колени передо мной, и было в этом ни грамма покорности, а всепоглощающее, необъятное, нескрываемое презрение. Он не сдавался, он смеялся, черт побери, он смеялся надо мной.
- Что ты, твою мать, делаешь, Басс?!
- Ну как же – я ведь проиграл в споре. И теперь должен целовать твои ноги, королева. – Он начал медленно, словно играя со временем, склоняться к носкам моих туфлей. Я выдохнула, отскакивая от него и слыша его гребаный сиплый хохот, который кислотой разъедал кожу. Это сумасшествие. Даже если бы он облобызал мои лодыжки вдоль и поперек, это казалось бы лишь плевком в лицо. Я нахмурилась, смотря на то, как он заходился в смехе, словно обращаясь в безумного Джокера.
И именно тогда мне стало очень страшно.
Во внутреннем дворе образовалась суета – все спешно выходили из здания. Барт, наверняка, позвонил директору, а охранник таки пришел в себя и завтра всем будет плохо – по-детски плохо. За маленькую шалость в виде кокаиновой вечеринки. Будет выговор, угроза исключения из школы – а потом мы просто кинем портмоне на кабинетный столик и будем таковы. И нас простят. Мы купим прощение.
Я потерла переносицу и достала мобильный, звоня Пенелопе и краем глаза наблюдая за тем, как Чак сходит с ума.
- Алло!
- Пе, это Блэр. Надеюсь, ты помнишь, что именно ты устроила все? Дорогая, успокойся. Все знают о твоем пристрастии к подобного рода выходкам. Это подтвердят и Из, и Кати. А остальным наплевать. И если ты заикнешься обо мне, то все узнают о твоих шалостях с отчимом.
Я отключилась, не собираясь слушать её визги.
Чак стоял напротив меня – избитый, униженный, и все равно почему-то в выигрыше.
Наверное, я чего-то не понимаю.
Никогда не понимала.
Он притянул меня к себе за шею, чувственно касаясь губами моих губ и зарываясь пальцами в мои волосы. Затем наступил на меня, и я сделала безвольный шаг назад, инстинктивно обхватывая руками его талию и крепко зажмуривая глаза. Он до сладкой, томной боли прикусил мой язык, и я выдохнула, пятясь к краю и оттягивая его нижнюю губу зубами. Бешеная коррида отбивала стук по крыше, и я вцепилась ногтями в шею Чака, выцарапывая клеймо ненависти. Чертовое танго смерти на нашей чести и мы у краю – скоро воспарим над Нью-Йорком. Я выдохнула, проталкивая стон в его гортань. Виски запульсировали, задребезжали, сдохли. Шаг назад – и я бы полетела на асфальт, разбившись в лепешку перед школьным крыльцом. Ядерный стук, словно россыпь иголок по венам – рука Басса путается в моих волосах, и яростный шепот скользит по искусанным губам. Вдох, всплеск. Бласт-бит сбившегося дыхания.
- Ненавижу.
- Ненавижу, - вторил мне Чак и мы в бесчисленный раз сходили с ума.
Я растворялась в этом поцелуе.
Я жила им.
Казалось, впервые в жизни я жила – в этот такой не свойственный кинематографу 40-х годов момент поцелуя – грубого, животного, но отчего-то ещё крепче нежного и ласкового.
Поцелуй вечности.
И нас больше нет – только Нью-Йорк и побежденные им два безумца.
Проснись, Блэр.
Я резко оттолкнула от себя Чака, вытирая губы тыльной стороной запястья и презрительно морщась. Обойдя его, я прошипела:
- Не смей меня касаться. Ты мне не нужен, Чак. Я устала от тебя. Серена свержена – и даже не потребовалось усилий. Она сама от всего отказалась. Нейт будет со мной, я его заставлю. Я королева Констанс и после этой вечеринки стану королевой Манхэтэна. Ты мне не нужен больше и никому ты не нужен, Чак.
- Ты жалкая. - Сдался он и я мерно попятилась к дверям.
- А ты отмеряешь внимание шлюхами. У каждого свои причины, Басс. Но ты не можешь отрицать того, что все, кому ты нужен – проститутки, нуждающиеся в деньгах. Но не в тебе.
Немного больно от темноты.
И вспышкой в сознании – занавес не опущен.


 
  • Страница 1 из 2
  • 1
  • 2
  • »
Поиск: