- Иди ко мне.
И я иду к ней, потому что - да пошло оно все к черту - мне хотелось, чтобы она звала меня так, словно нуждалась во мне, с семнадцати лет. Вот такая охренительная история, которая просрочена уже как полтора года, и мне совершенно плевать, но только не сегодня.
Мы падаем на кровать, и я снова, как и раньше, вдавливаю её своим весом в матрас. Она продолжает целовать меня, тяжело дыша и держась за мой затылок, а следом касается губами и языком подбородка, шеи, и я зажмуриваюсь, упираясь локтем в кровать. Она приспускает мои брюки, теснясь ко мне, и я чувствую, как высоко вздымается её грудь, частую дробь сердца, её теплое, сбивчивое дыхание.
- Помню, Картер. Сегодня я помню.
Я целую её, лаская своим языком её язык, и меня сводит с ума, что она подо мной, такая разгоряченная, растрепанная, такая прежняя Николь Каваллини, меня сводит с ума иллюзия того, словно она нежная со мной, мне просто окончательно сносит крышу, потому что я отчетливо понимаю: я хочу этого, я сдохну, если не напьюсь этим предательством, словно вином, потому что оно только мое, единственное, что могло заставить меня забыть обо всем, продать, изменить, соврать, упасть на самое дно. Некоторые прегрешения стоят того, чтобы потом ненавидеть себя за них. Стоят этих часов, пока ты пьян ими.
Я встаю, раздеваясь и отбрасывая в сторону свою одежду. Член уже давно встал, затвердев, и я не могу думать ни о чем, кроме этой гребаной Николь Каваллини. Склоняюсь над ней, приподняв и расстегнув замочек бра, обнажая её грудь. Нагибаюсь, задевая языком сосок и очерчивая пальцами другой. Целую её грудь, вдыхая запах её тела, и воспаленному мозгу кажется, что оно пахнет мной, табаком Мальборо и бесчисленными кабаками, в которых мы танцевали до зари.
Резким движением я стягиваю с неё её шелковые трусы, думая - это он подарил тебе это белье? Этот дорогостоящий шелк, наверняка что-то из этих La Perla или Секрет Виктории. Сминаю их в своей ладони, после отпуская и нависая на её лицом.
Я чувствую её тепло, прижавшись к её раскрытым ногами низом живота и обхватывая ладонью её за линию подбородка, поворачивая к себе и следом резким толчком входя в неё, издавая низкий стон и двигаясь внутри неё. Она теплая и влажная, узкая, плотная... Боже, как я по этому скучал.
Одной рукой я все также держу её за лицо, большим пальцем водя по её нижней губе, а второй судорожно обхватывая её за бедро. Я почти касаюсь её губ своими, хрипя: - Ты моя, - уверенный толчок, - ты моя сейчас.
Я широко улыбаюсь, выдыхая.

Приподнимая подбородок вслед за его поцелуями, я сумбурно, жадно измеряю пальцами его тело. Хочется спросить, как она касается его и сделать с точностью наоборот, чтобы в контрасте, чтобы кардинальное отличие, как оплеуха моя честность во всех движениях, в каждом чертовом вдохе, украдкой ползущем по его коже. Бессознательно выгибаясь в пояснице, я принимаюсь ближе, понимая, что да, послать всё это к черту я могла бы только с ним. Вечная схема: когда появлялся Бейзен, всё могло лететь к чертям, кувырком разбиваясь о реальность, а мне становилось плевать. И я конечно пожалею об этом, конечно попытаюсь запить это ощущение, будто бы я последняя мразь. И ни черта не выйдет. Все настолько просто, что я знаю сценарий. Ни черта не выйдет, потому что я давно привыкла к тому, что я просто эгоистичная сука; в конце-концов я всегда знала чего хочу, а хотела я поддаваться своим слабостям, с аппокалипсисом срываясь в них с точки, куда так усердно добиралась. В этом случае, я падала с высота полутора года завязки.
Закусив губу, я чувствую стальной привкус крови, когда язык Картера проскальзывает по моей груди. И всё сплетается в один амфетаминовый сон - эти ощущения, всё те же поцелуи, прикосновения, я их помнила, мать вашу. Я их помнила. В виске с остервенением бьется пульс, дрожью отдаваясь по телу и я хриплю, сжимая в кулаке волосы Бейзена. Тело еще не полностью оправившееся от героина стягивается узлом в каждой долбанной мышце и податливо приподнимается, когда Картер стягивает с меня последний ошметок одежды.
А ты когда-нибудь мог подумать, что предашь свою красавицу, Бейзен?
Ты позволял себе вспоминать, что мы суки настолько, чтобы не иметь ничего святого, кроме собственной похоти? Это ведь она, лелеемая и возведенная в абсолют, верно?
Его ладонь ложится на линию моего подбородка и я поворачиваюсь к нему, тяжело смотря в его глаза и чувствуя, как учащается дыхание. Ну не тяни, не тяни же - скулит возбужденное сознание и словно послушавшись он врывается в меня, заставляя спину резко изогнуться, а горло выпустить наружу громкий стон. Вот так, до отказа, всегда умел делать это так, словно такой идеальный расклад мог быть только с ним. Так, чтобы все точки были задеты разом, чтобы моральное сопротивление тускнело в контрасте с ощущениями.
Ты моя, ты моя сейчас.
Крепко зажмурившись, я простонала, не имея никакого желания пропускать через себя эти слова. Потому что отлично знала, что именно тогда я найду. Ответы иногда абсолютно лишние. Мы ведь поэтому их и избегали, поэтому я никогда не спрашивала себя,почему осталась в этом городе, а не уехала только лишь встретив воспоминания из Праги за покерным столом.
Чуть повернув подбородок, я обхватываю губами большой палец Бейзена, проскальзывая по нём языком, а после целуя его.
Пальцы впиваются в его спину и мне хочется, чтобы остались синяки, чтобы он пришел домой исполосанный ими, как метками и она это видела. Видела и черт возьми, понимала, что со мной он позволил себе сорваться. Со мной, со мной, со мной, блять, а не с ней.
Грузно выдохнув, я приподнимаюсь, тянусь к его губам и снова падаю головой на матрасс.

Николь выгибается, выдыхая стон. Её нежная, мягкая кожа трется об мою - загрубевшую, такую же неровную от всего того дерьма, изображенного в виде шрамов на моем теле. Губы смыкаются вокруг моего пальца, она тянется ко мне, а потом обессиленно падает на спину. Я чувствую, как её короткие ногти впиваются в спину, и мне хочется ещё, чтобы она исполосовала меня царапинами, чтобы она, мать её, не сдерживалась, чтобы, сука, мне было охуенно больно от раздираемой кожи. Я усиливаю толчки, чувствуя её изнутри, проникая глубже и глубже. Мне хотелось, чтобы она кричала, дышала так, словно у неё вот-вот будет приступ, и её влажное тело неконтролируемо, конвульсийно извивалось под моим.
Упираюсь локтями в подушку под её головой, смотря на её лицо, то, как сводит брови, приоткрывает рот, хватая им воздух. Она была красивой, Николь Каваллини. Но это было не главным.
Я нежно касаюсь пальцами обеих рук её подбородка, словно она - долбаный фарфор. Так не касаются тех, кого просто хотят трахнуть. Но к черту. Задеваю кончиками её открытые губы, опускаясь к ним и обхватывая верхнюю губу в ласковом поцелуе, а следом и нижнюю, медленно, нехотя отстраняясь от неё.
Выйдя из Николь, я переворачиваю её на бок, ложась рядом и прижимаясь к её спине и пояснице торсом. Привстав на локте, я снова проникаю в неё, второй рукой скользя её паху. Целую её шею, шепча: - Ну как, малыш, это стоит того, чтобы изменять своим возлюбленным?
Я прячу лицо в её волосах, снова вдыхая в себя её запах. Мне хочется сказать - ты бы хотела тогда сбежать из Нью-Йорка? Ты бы поверила, если бы я сказал, что люблю тебя, в Праге? Конечно же, не поверила бы, потому что - разве восемнадцатилетние мрази, помешанные на диком сексе, героине и свинце могут любить? Ах, это славная гребаная первая любовь. Ты бы поверила? Я бы тоже не поверил, да.

Метнувшись головой в сторону, я громко простонала чувствуя, как он набирает темп и как стремительно сходит с ума моё тело. Мышцы бедер уже стонали от напряжения, бились в конвульсиях от ощущения, будто бы всё, как обычно. Мы просто встретились в очередном пабе, очередного города в очередном угаре. И было весело. Чертовски, безумно, почти на грани абсурдного. Когда ты, исполосанный шрамами и синяками хохочешь, как ребенок, раскачиваясь на краю гостиницы. И секс с ним всегда был таким. Будто можно всё, будто бы ему не нужно разрешение, подсказки. Всё и так будет настолько хорошо, что я буду материться, словно чертов сапожник, размаживший себе половину пальца. Сведя брови на переносице, я почти захлебываюсь от попыток набрать воздуха губами.
И ты со мной, Бейзен. Ты сейчас, блять, со мной, а не с ней.
Чувствую, как его пальцы почти трепетно прикасаются к моему подбородку и по инерции приоткрываю губы. Чрезмерно нежные прикосновения, от которых у меня стягивает низ живота еще сильнее.
Его губы обхватывают сначала мою верхнюю, а затем бережно накрывают обе. Не понимая, а может не желая раскладывать по полочкам его нежности, я провожу ладонью по его затылку и шее, чувствуя, как напрягается его спина при очередном толчке и он выходит из меня.
Подняв веки, я послушно поворачиваюсь на бок и прячу лицо в подушке, выдыхая хриплый стон и заламывая пальцы в простыни, когда он снова оказывается ко мне.
И я понимаю, что скучала по этому. По всему этому дню, который как прыжок в прошлое. Как напоминание, как возможность побыть собой. Как возможность не забыть, что у Бейзена всегда слишком горячие ладони и идеи.
Ну как, малыш, это стоит того, чтобы изменять своим возлюбленным?
Резко выдохнув сквозь губы, я почти захотела убить его за этот вопрос. Какого черта? Какого блять, черты ты об этом спрашиваешь сейчас и вообще? Давайте я упущу тот факт, что мне не хотелось, чтобы он вообще помнил о своей англичанке, когда был со мной, даже когда мы просто говорили.
Мне не нравилось это, меня раздражало, что мы изменили принципам, что пошли на поводу у этого долбаного правила, будто ты обязательно должен влюбиться в того, кто лучше. Может быть мне нравилось любить того, кто бы только усугубил положение, с кем было бы опасно просто сближаться, потому что тут же начинались катаклизмы и рушились города. Может мне всегда нравилось ходить по самому краю.
Если бы не стоило... - низко простонав, я запрокидываю назад руку, сжимая волосы Картера в кулак и едва дыша, заканчивая - нас бы, блять, обоих здесь не было.

- Если бы не стоило... нас бы, блять, обоих здесь не было.
Её рука судорожно вцепляется в мои волосы. Боль и наслаждение, дикий кайф, в этой смеси всегда было то, что я любил. Всегда, когда мы трахались, экстаз почти срывался в долбаные увечья, страсть и агрессия поглощали друг друга, как чертов знак вечно заглатывающей себя змеи, в этом сексе было можно все, по обоюдному согласию, никаких ограничений - хочешь, избей меня, хочешь, целуй, царапайся как дикая кошка, плачь, рыдай на мне, мелко трясясь от эйфории, держи нож у горла, едва ли не нежно утыкайся лицом в шею, только, мать твою, не отрывайся от меня. Не уходи, Каваллини.
- Правильный ответ, - с напряженной ухмылкой процеживаю я сквозь хриплые выдохи. Отцепляю её пальцы от волос, крепко сжимая её ручку в своей ладони, почти желая услышать хруст в суставах. Ударяю нашими руками о подушку, сжимая её, и так откровенно пошло, бесстыдно, наслаждаясь, чередую хрипы и стоны, пряча лицо в её волосах.
Мне хотелось выбить в ней в себя, оставить след, хотелось, чтобы она завалилась, как пьяная, к себе домой и сползла по стенке от того, как у неё сводит бедра, как почти болит низ живота, а её спаситель бы почувствовал бы запах другого мужчины. Чтобы видел и представлял, как нам было хорошо, как сорвало крышу, чтобы смотрел на эти изодранные губы, я был готов сейчас заклеймить её, выжечь на ней свои инициалы, как гребаный штрихкод на кукле.
Мне было плевать, с кем она трахалась, кого она имела и кто имел её.
Я ненавидел то, что она полюбила. Ты ведь не имела права, сука, не имела не малейшего права этого делать. Не имела права не сделать этого два года назад.
Я склоняюсь ближе к ней, прижимаясь её спине и почти вжимая её в матрас. Она судорожно выгибается в груди, словно вырываясь, и я ещё крепче держу её за руку. Мы едва поворачиваем лица друг, касаясь приоткрытыми губами.
Я проскальзываю влажным животом вдоль её спины, выдыхая, и отстраняюсь, увлекая её за собой. Сажусь на край кровати, насаживая её на себя и тянясь к её губам, запрокинув голову.
- А как делает он, Николь? - С оскалом спрагиваю я, прижимаясь губами к её подбородку и обхватывая ладонями её талию. - Нежно? Как будто ты маленькая хрупкая девственница? - Я рывком насаживая её на себя, шипя от того, как глубоко я вошел в неё. - Может, он делает так, - я обхватываю руками её шею, шепча на ухо: - Я люблю тебя, куколка...