Стоило самолету коснуться колесами земли, как по огромному чреву Боинга пронеслась волна аплодисментов, будто пассажиры в очередной раз с удивлением и недоверием благодарили пилота, что ему вновь (о чудо!) удалось посадить эту летающую посудину на землю. Тут же послышался шум и гам со всех сторон, притихший за последние 6 часов в воздухе, когда большая часть пассажиров предпочла отдаться в объятия Морфея. Теперь же они начали вскакивать со своих мест, не слушая предупреждения стюардесс, полезли за сумками и стали занимать проходы, будто это помогло бы им скорее вырваться наружу и через каких-то там шестьдесят минут ощутить дуновение раскаленного парижского воздуха.

Людская волна, повинуясь звуку открывающегося люка, подалась вперед, и накинув на плечо дорожную сумку темноволосый юноша, до того сидевший в кресле, поднялся и медленно начал приближаться к выходу. До столь близкого счастья оставалось рукой подать.

Августовский Париж был полон туристов, арабов и белых такси. Парижане, как и все французы, населявшие крупные (и не очень) города уже ринулись прочь к плескающимся волнами удовольствия морям и озерам, оставляя приезжим города на растерзание. Фи! Кто будет сидеть в раскаленном каменном мешке, когда молодое домашнее вино уже созрело, а девушки одели купальники! Иностранцы! В августе «истинного парижанина» в Париже было не сыскать. Лишь немногие бедолаги, ответственные за поддержания вида города, оставались трудиться, но их вам было не встретить.

Очередь медленно тянулась к паспортному контролю, вокруг царило громкое нетерпение, но Дэн не обращал внимания на это, потому что он уже был в Париже. Не так. Он уже был в Париже! И всего несколько километров отделяли его от Серены Ван дер Вудсен, его единственной и вечной любви, ради которой он преодолел океан, а был готов – и жерло вулкана (на эту роль отлично подходила Блэр Уолдорф)

С их последней встречи прошло полтора месяца. Серена исчезла из Нью-Йорка, с радара Сплетницы и желтых газеток. Он лишь знал, по изредка оброненным фразам Лили и отца, что та оставалась в Париже, что все хорошо, что они были на винодельне Гарольда и уже вернулись. Сам Дэн эти полтора месяца занимался решением проблемы по имени Джорджина Спаркс, ненавидя ее за то, что она так не вовремя ворвалась в его жизнь, когда от билета в Париж (а значит, Серены и их любви) его отделял всего один щелчок мыши.

Отложенные деньги быстро ушли, чтобы установить правду об отцовстве. И смешанные чувства от результата (ребенок был не его) смущали Дэна Хамфри. Ведь где-то в глубине себя ему хотелось, чтобы он оказался отцом (что поделаешь, это все хамфри-гены)

Разделавшись с Джорджиной Спаркс и ее отпрыском, Дэн остался у разбитого корыта – ни ребенка, ни денег, ни Серены Ван дер Вудсен и единого шанса до нее добраться. Все дешевые тарифы были давно раскуплены, студенты упаковали свои рюкзаки и разъехались изучать Европу, а он обреченно бродил по городу, хватаясь за любую работу, лишь бы накопить на заветный билетик. Билетик в Париж. В Париж, где жила его любовь, его мечта, окрылявшая чувства и дававшая вдохновение писать. Файл за файлом, страница за страницей.

Он несколько раз порывался попросить денег у отца, потом у Лили (наверное, она с радостью одолжила бы ему самолет Бассов), но не мог решиться на такой шаг и в последнюю минуту неловко сводил разговор о планах на лето. Но вместо планов – была грязная работа, дававшая куда меньше денег, чем нужно было на билет.

В конце концов, он победил свою гордость и обратился к Эрику – это казалось ему меньшей из зол. Блондин подмигнул, пожелал удачи (Эрику всегда нравился Дэн и как он относился к его сестре, так почему бы не помочь парню), вручил бумажку с адресом и оплатил билет.

И вот Дэн уже протягивал свой паспорт таможеннику, и тот сосредоточенно изучал фотографию, прежде чем поставить штамм.

«Париж, я тебя люблю»

***

Такси остановилось возле многоквартирного дома. Чуть постояв перед дверьми, Дэн решительно шагнул вовнутрь, обнаружив, что французские консьержи намного легкомысленнее американских собратьев. Поднявшись на нужный этаж, он позвонил в дверь и с трудом объяснился с горничной, которая провела его в холл.

—Что ты здесь делаешь, Хамфри? – обернувшись, Дэн увидел одетую в горчичного цвета платье Блэр.
—Я пришел к Серене. Позови её, пожалуйста, - чудовищное чувство дежавю, напавшее на него в эту секунду, усилилось, когда брюнетка дала свою реплику:
—Её здесь нет.
—Слушай, Блэр, я знаю, что мы не ладим, но позови. Эрик дал мне этот адрес.
Блэр вздохнула, а Дэн продолжал ждать, что из-за ее спины сейчас появятся Нейт и Чак, и он произнесет свои слова о пропущенной главе – или двух (ведь появление этой парочки здесь – это опять удивление и пропущенные главы, так что да, Дэн бы произнес эти слова), а потом безупречная в своем саморазрушении с лестницы спустится Серена, напоминающая героинь из фильмов 50-х.

Но этого не происходило, лишь во взгляде Блэр читалась неприкрытая (и непривычная) жалость.
—Хамфри… - она замолчала, - Дэн, я же сказала, ее здесь нет. Лучше уходи.
—Я тебе не верю! – и снова дежавю, и ныло под ложечкой, и быстрее билось сердце. – Серена! Серена!
—Её здесь нет. Я не обманываю… давай присядем, - у Блэр был такой вид, будто ей правда жаль. Она усадила его на диван, но сама не села.
—Блэр, прекрати этот цирк. Я приехал к Серене и не уйду, пока не поговорю. Я должен ей сказать, что…
—Ты опоздал, Хамфри. Её здесь нет. Уже нет, - она вздохнула. – Ты опоздал на 24 часа.
—Что?.. – он не понимал, что происходило, а вопросов было так много, что все рвались одновременно, мешая думать и сформулировать хоть один. – Где она?
—Я не знаю.
—Не обманывай! Ты всегда знаешь все.
—Я не знаю, потому что… Потому что ты можешь сказать пилоту частного самолета куда лететь, подъезжая к аэропорту. А фамилия Ван дер Бильт и в Европе имеет достаточный вес, чтобы даже мне никто ничего не открыл. Прости, - добавляет она почти шепотом и встает. Секунду спустя ее голос звучит так же решительно, как обычно. – Нейт прилетел вчера утром на семейном джете, они разбили любимую мамину вазу, помирились и улетели. Хамфри, ты опоздал, - Блэр повела плечами, думая, стоит ли добавить еще что-то. – У тебя было почти два месяца, чтобы ее вернуть, а ты опоздал. Я прикажу горничную вызвать тебе такси, - и усмехнувшись, брюнетка вышла из комнаты. Оставляя разбитое сердце парня валяться посреди своей гостиной.

Дэн медленно встал, сжимая в кармане брюк корешок билета в Париж.

Аэропорт O'Hare Airport штата Иллинойс был переполнен. Один из крупнейших перевалочных пунктов страны, артерия, через которую просачивались миллионы пассажиров в год, была закупорена сильнейшим за последние несколько лет снегопадом. Белые веселые хлопья давно превратились в грустную бело-серую стену, на которую сквозь огромные панорамные окна с тоской смотрели тысячи людей, застрявшие здесь.

В отелях, до которых можно было добраться, не осталось свободных мест, а снегоуборочная техника не справлялась, чтобы дать людям возможность доехать до города. Положив под головы сумки и пальто, оккупировав рестораны и бары, люди с надеждой вглядывались в мониторы - на тех все так же светились сотни раз продублированные надписи «Отложен. Отложен. Отложен». Рождество неотступно приближалось, и многие смирились, что встретят его не с семьями, к которым летели, а на чемоданах.

Лонжи бизнес и первого классов так же были забиты людьми. Рассчитанные на комфортное пребывание ограниченного числа пассажиров, они оказались не готовы к отложенным в таком количестве коммерческим и частным рейсам, так что элитные пассажиры авиакомпаний ожидали изменений в прогнозе с неменьшим желанием и нетерпением, чем остальные «гости аэропорта»

—Мне плевать, что отели переполнены! – стальной голос мужчины не терпел возражений. – Я Барт Басс, и если надо, то куплю весь отель, Смит. Я не собираюсь и дальше торчать здесь, - он посмотрел сверху вниз на кресло, в котором сидел его шестилетний сын. Чак уставился в компьютерную игрушку, не обращая внимания на окружающих. Для него Рождество не было праздником, и холодная украшенная профессионалами елка берегла безразлично выбранные секретаршей отца подарки. Так зачем было ехать в новый дом, где ничего не изменится. По крайней мере, сейчас вокруг были люди, и к нему постоянно кто-то подходил, стараясь развлечь. Чак знал, что он «милый мальчик» - привык, как жены деловых партнеров отца или просто женины на улице теребят его за пухлые щечки и поправляют непослушные каштановые волосы. Он почти всегда правильно определял, что ему делать – с кем стоит надуть губки, будто готовясь расплакаться, кому – улыбнуться, и беззастенчиво пользовался этой властью над окружающими женщинами. Но на отца ни его слезы, ни его улыбки не производили ровным счетом никакого впечатления.

«Пиф-паф, пиф-паф» - он не отрывался от небольшого экрана. Наконец, на экране появилось поле для ввода очков, и устало вздохнув, мальчик отложил игрушку. Они здесь торчали полдня, оказавшись одними из первых пленников заснеженного аэропорта (но приземлившись слишком поздно, чтобы рассчитывать на номер) и за все время отец всего лишь дважды обратился к нему: приказав сидеть тихо и позже отправив к сотруднице лонжи за ужином. То, что они были среди первых, обеспечило Бассам стратегически выгодное место – отец с сыном занимали кожаные диван и два кресла в углу лонжи, подальше от курильщиков. Няню Чака Барт уволил накануне отлета, и от того еще больше злился, что приходилось приглядывать за сыном.

Лонжа была украшена к Рождеству: на входе стояла небольшая елка, по стенам висели венки, украшенные шарами, новогодние носки со сладостями и колокольчики. Энни, уволенная няня, рассказывала Чаку, что в Рождество случаются всевозможные чудеса, которые исполняют ангелы (поэтому нужно молиться), и что когда ангел спускается на землю, звенят колокольчики. Ха, нашла ребенка, чтобы он верил в такие сказки. В шесть лет Чак Басс уже был законченным реалистом, поэтому не ждал ни ангелов, ни Санта-Клауса.

Мальчик взял в руки принесенный ему подарочный набор и принялся раскрашивать картинки – больше ему ничего не оставалось. Отец, прекратив телефонный разговор, уже успел завести с кем-то беседу, и сейчас сидел в нескольких столах от него со стаканом бурого напитка в руках.

Зазвенел колокольчик. Чак встрепенулся и поглядел по сторонам. Конечно же не для того, чтобы найти ангела! Вот еще, придумали! Он не верил в ангелов, просто, просто… ему просто было интересно. По лонже, в поисках места, шагала высокая светловолосая женщина, растерянно глядя по сторонам. В своем голубом платье и белом пальто поверх, чьи полы летели позади нее, она действительно была похожа на ангела.

—Тут свободно? – подойдя к Чаку, она указала на кресло напротив. Мальчик заворожено на нее смотрел, затем поспешно кивнул. Облегченно вздохнув, женщина поставила пакеты, украшенные логотипами модных брендов, сняла пальто и села в кресло, продолжая обнимать свою ношу – огромного серого медведя с большим сердцем меж лап. Мальчик внимательно за ней наблюдал, делая вид, что рисует. Женщина отошла, вернувшись с бокалом пенистого шампанского.

—Ты один? – посадив медведя в соседнее кресло, женщина склонилась к мальчику.

—С папой, - Чак бросил украдкой взгляд на отца. – Красивый медведь.

—Это для моей дочери, - женщина улыбнулась. – Я пыталась успеть к Рождеству, но самолеты перестали летать, - она казалось немного растерянной и мечтательной. – Что ты рисуешь?

—Здесь Санта-Клаус, - мальчик показал раскрашенный рисунок. – Это скучно.

—Ну, - женщина улыбнулась. – Можно ведь сделать Санта-Клауса фиолетовым, - она указала на бабочку на шее ребенка, которая была ярко-фиолетового оттенка. – Это будет не так скучно. Давай помогу, - и присев рядом с ним на корточки взяла фломастер. Мальчик заворожено смотрел на нее, не в силах поверить, что кто-то просто так, без чека от Барта, возился с ним дольше, чем пару минут.

—Я Чак, - смущенно представился он, протягивая руку. Женщина рассмеялась такому взрослому жесту от такого маленького ребенка и протянула руку в ответ.

—Чарльз! – раздался над ними мужской голос. – Извините, если мой сын вам надоедает.

Подняв глаза, женщина увидела нависавшего над ними мужчину, сурового смотревшего на мальчика. Мальчик в ответ съежился, кивнул и закрыл раскраску.

—Ну что вы, - встав, она оказалась почти на одном уровне с его взглядом. – Чак мне ничуть не мешает. Напротив, помогает скрасить эти ужасные часы ожидания. Я Лили, Лили Ван дер Вудсен, - представилась она.

—Барт Басс, - опять прозвенели колокольчики, замерший Чак наблюдал, как взрослые обмениваются рукопожатиями, и был уверен, что сейчас опять останется один.

—Почему бы вам не присоединиться к нам? – Лили улыбнулась. – Сегодня Сочельник, время семьи. Я вот сама безбожно опаздываю к своим детям! – она не стала уточнять, что решение возвращаться в Нью-Йорк пришло неожиданно, когда она сошла с трапа самолета во Франкфурте, чтобы ехать с Клаусом в его замок. Недавно пережив тяжелый развод с первым мужем, она бросилась искать утешения в другом мужчине, стараясь доказать себе, что может быть желанной и любимой. Дети напоминали о муже. Дети напоминали о неудаче, о словах матери, обо всем том, что причиняло боль. Им было лучше побыть с бабушкой на эти праздники и увидеть потом счастливую маму – уверяла она себч. Но войдя в украшенный аэропорт, видя, как радуются дети, которых вели за руки их матери, что-то кольнуло у нее в сердце, и она ничего не сказав Клаусу, села на ближайший рейс до США.

—Уверен, ваш муж позаботиться о них, - Барту хотелось вернуться к своим новым знакомым, сидеть с сыном и очаровательной, но несвободной женщиной, его не прельщало.

—О! Я разведена, дети с моей матерью, - Лили покачала головой. – Садитесь, мы пытаемся решить, какого цвета должен быть Санта-Клаус.

—Красного, - очевидный ответ Барта вызвал у женщины смех.

—Но это так скучно. Чак, так что на счет фиолетового? – мальчик нерешительно посмотрел на отца, ожидая его реакции. И Барт вновь отвел взгляд, не в силах выдержать вида этих глаз – спустя шесть лет все так же напоминавших об Эвелин.

***

—Моей дочери шесть лет, как и Чаку, - рассказывала Лили, проводя рукой по кудрявой голове Чака, покоившейся на ее коленях. – Эрику четыре. Он еще не понимает, что такое развод. А вот Серене тяжело, - спящий мальчик заворочался во сне. – А где мать Чака?

Барт сделал глоток скотча:
—Эвелин умерла родами, - он сам не знал, почему сказал правду. Он заготовил замечательную историю для всех, которую заставил выучить и Чака. В Нью-Йорке им предстояла новая жизнь, и незачем было тащить в нее призраки прошлого. Но сейчас, сидя в заснеженном аэропорте с малознакомой женщиной, впервые за долгие годы говорил откровенно. – Ничего не предвещало этого, все шло замечательно, врачи, - он сжал руки в кулаки в бессильной злобе, - не сумели ее спасти.

—Но у тебя остался Чак.

—Да, Чарльз… - как объяснить, что сына ему было мало? Что ради своей жены, он бы пожертвовал и этим ребенком и любым другим, и счета в банке опустошил бы, верни это ее.

—Он не виноват; знаешь, если бы мне пришлось выбирать, я бы выбрала своих детей – а не свою жизнь. И возненавидела бы своего мужа, если бы он пренебрег моим даром, - Барт промолчал, лишь сделав еще один глоток. Ночь только начиналась, и загипнотизированные снегом они говорили и говорили, не спеша пытаться уснуть. Все эти годы они оба молчали, доверяя свои тайны и боль лишь своей памяти, опасаясь, что произнесенные вслух, они перестанут быть такими осязаемыми и настоящими. Они говорили о прошлом и настоящем, и будущем, которое виделось в темных тонах. Их прошлое держало слишком сильно, чтобы могло быть по-другому.

К утру закончился буран, и самолеты начали покидать заснеженный аэропорт, и Лили с легкостью согласилась лететь в самолете Барта, в ответ взяв обещание с них присоединиться к ее семье на Новогодний праздник. «У нас будет детский спектакль и стол, а для взрослых – отличное вино и закуски»

Он пришел, принося в дар женщине картину художника, о которой она рассказывала той бессонной ночью. Чак протянул раскрашенный рисунок, который тут же был приколот рядом с творческими потугами Серены и Эрика. Тот год принес много нового в их жизнь. Сам за собой этого не замечая, Барт стал проводить все больше времени с сыном, и с Лили, и с ее детьми. И скоро на Верхнем ист Сайде привыкли видеть беспечную светловолосую красавицу в компании статного голубоглазого мужчины, а вокруг них – шумных и неугомонных детей. И никого не удивило, когда полгода спустя они объявили о скорой свадьбе. И в бесснежное Рождество 1998 года под сводами Палас-Отеля прошло бракосочетание Лилиан Ван дер Вудсен и Бартоломео Басса. Через несколько лет просторный пентхауз огласился громким криком новорожденной девочки, а потом и мальчика. Шли годы. Легкомысленная красавица Серена не обратила внимания, как стала называть Барта папой (Эрик это начал делать почти сразу), а Лили никогда не могла забыть тот день, когда назвав ее мамой, Чак испуганно замолчал, до конца не веря, что слова слетели с его губ. Нет, он не вырос идеальным джентльменом, и репутация ловеласа и bad boy Верхнего Ист Сайда закрепилась за Чаком Бассом к пятнадцати годам, но не продержалась долго, потому что он перестал бороться с собой и своим влечением к изящной подруге своей сестры. Серена же в четырнадцать начала встречаться с Нейтом Арчибальдом, и эти идеалистические отношения всегда вызывали едкие комментарии у их лучших друзей, даже когда три года спустя у них начался роман.

Снежные хлопья, слетавшие с неба, звонкими колокольчиками присылали на землю ангелов, которые исцеляли сердца и дарили счастья верившим.

Никто так и не узнал о письмах, которые шли на далекий Северный полис, подписанные «Санта Клаусу», и о просьбах детей, которые были написаны в них.

Аккуратным ученическим почерком Чак Басс, бравировавший своим неверием в Санта Клауса, просил, чтобы у него появилась настоящая семья, и папа был рядом. Выплакавшая слезы по разводу родителей Серена просила, чтобы мама вернулась домой и больше не уезжала.

A/N название - строчка из Блока

===================================

Время это песок, просачивающийся меж наших пальцев. Мы пытаемся его задержать - песчинки лишь быстрее сбегают вниз и теряются где-то в глубинах нашей памяти, оставляя шершавые следы на руках. Идут годы, и все быстрее сбегают песчаные ручьи, их не остановить и не вернуть. Можно лишь принять ушедшее и не сожалеть о былом. Но однажды, вглядываясь в россыпь убежавших из рук песчинок, ты видишь узор, отдающийся в сердце болью, и смахиваешь его, желая не помнить. И вновь бегут песчинки, рисуя новые узоры, - придет день, и ты будешь рассматривать их.

Прошло пять с лишним лет после ее внезапного исчезновения с Верхнего Ист Сайда, и вот Серена Ван дер Вудсен возвращалась домой. Она стояла посреди зала прилета, сжимая в руках небольшую дорожную сумку, и искала в толпе встречающих знакомое лицо – лишь для того, чтобы убедиться, что таких не было. Лили Ван дер Вудсен, в последнем замужестве Басс, прислала шофера встречать свою блудную дочь.

Блудная дочь... Ей смотрят вслед, с восхищением провожая взглядом соблазнительную блондинку в коротком платье, но никто не узнает в ней Серену Ван дер Вудсен, когда-то любимицу Нью-Йорка, его балованное и необузданное дитя, в один декабрьский день сбежавшую из неспящего города. Уже пять лет, как ни одна нью-йоркская газета не публикует ее снимков, пять лет, как молчит Сплетница, будто забывшая о светловолосой принцессе. Почти пять лет ей не приходят письма от Блэр, Нейта, Чака… И скоро три года, как любимый когда-то брат ограничивается поздравлениями и короткими мейлами «I’m ok, bye» Четыре года, как ее мать носит фамилию Басс – Серена не приехала на свадьбу, найдя какую-то глупую отговорку, а потом еще и сказав ранящие слова «Все равно это опять ненадолго, я устала от платьев подружки невесты» - но вот четыре года, а Лили и Барт все вместе, и два года, как у них подрастает дочь – Серена видела малышку Эвелину всего пару раз, когда родители привозили ту в Калифорнию к Сесе.

Дни и месяцы сложились в годы, а Серена не решалась вернуться в Нью-Йорк. Ганноверский интернат, каникулы по всему миру или у бабушки – что угодно, лишь бы избежать каменных джунглей, где разбилось сердце. Что угодно, лишь бы не возвращаться назад и не видеть Нейта и Блэр. Блэр и Нейт, они сказочные герои, у них вся жизнь расписана наперед, и в ней нет места для светловолосой Серены. Она уже не любит Нейта, ее любовь осталась в прошлом, как и дружба с Блэр, и взаимопонимание с братом – она сама разрушила все. Ради Нейта, чтобы тот был счастлив. Ради Блэр, чтобы та получила свой хэппи-енд.

И ради себя, чтобы не думать «а если бы» и не вспоминать о Пите. Она убежала, оставляя за собой разрушающееся королевство, но никто кроме нее не видел руин. А полгода спустя ей пришло последнее письмо от Блэр – полное ярости и боли: Нейт рассказал ей. Добрый милый Нейт, не умеющий лгать, не желающий жить во лжи; через пару дней, дрожащей рукой она набирала его номер – ей ответил спокойный голос Блэр. Ну конечно, та простила: всегда прощала, всегда будет прощать. Еще несколько дней спустя, Серена нарушила данную себе клятву и открыла сайт Сплетницы, чтобы увидеть целующуюся парочку на какой-то вечеринке. Все было, как и должно было быть.

В тот день, после свадьбы, когда поезд нес ее через пол страны в интернат, Серена успела отменить подписку на Сплетницу и заблокировала на своем компьютере ее сайт. Сменила телефон. Почти удалила почту… Она рвала все связи, что оставались с Нью-Йорком и с ужасом понимала, как мало их было: мама, брат, Блэр, Нейт… - те, для кого ее отъезд хоть что-то значил. Другие повздыхают, а через неделю забудут, найдя себе нового кумира для поклонения. Глупо, Серена всегда считала это бессмысленным, а Блэр наслаждалась своим положением и властью. Теперь ей никто не мешал быть королевой, и Серене даже не досталась роли доброй крестной или очаровательной фрейлины.

Она избегала любых новостей из Нью-Йорка, прекрасно зная, что там все хорошо: Нейт и Блэр закончат школу и обручатся, поступят в университеты Лиги Плюща, и через пару лет они поженятся и будут жить в доме за белой изгородью со своими двумя детьми и пекинесом. Так было задумано, и Серена знала, что в жизни Блэр Уолдорф все идет по плану; в жизни Серены Ван дер Вудсен никогда плана не было. Ее носило словно потерявший управление аэростат, и потоки воздуха кружили, поднимали на небеса и резко опускали на землю, грозясь разбить при столкновении, чтобы потом вновь завертеть и унести все дальше от дома. Девушка не сопротивлялась, не пыталась хоть что-то взять в свои руки, предпочитая побег борьбе, слабость силе, и изгнание открытой конфронтации. Даже теперь, годы спустя, Серена иногда пытается представить, что случилось бы, заставь ее эти непредсказуемые повороты жизни вернуться в Нью-Йорк и встретиться лицом к лицу с прошлым, бывшими друзьями и своими страхами. Только это все условное наклонение, потому что причин возвращаться не было: свадьба матери тогда казалась не достаточным поводом, даже Сесе не поехала. А Лили обиделась, удивительно, но на этот раз она действительно пыталась создать семью.

Серена почти ничего не знала о скандале с отцом Нейта – оказывается, так легко игнорировать что-то, что не вписывается в твою жизнь. Блэр всегда удавалось делать это, Чак тоже был хорош, Нейту было проще всего, у него был дар этих вещей просто не замечать. За годы общения с ними Серена научилась тому же, и знакомые имена, места и люди скользили мимо ее глаз.

Но любой путь подходит к своему завершению, в прямом смысле и переносном. Лимузин остановился возле небоскреба, и теперь лишь поездка на лифте отделяет ее от встречи с прошлым. У неё ровные и равнодушные отношения с матерью, и холодновато-уважительные с отчимом. Её сестренка знает ее лишь по фотографиям (да и знает ли?), а родной брат обижен до глубины души. И если бы он не приехал на последние каникулы со своим бойфрендом, она так бы и не узнала, что он гомосексуалист.

Серена и сегодня не собиралась возвращаться: ее не ждали, привычно пригласив для приличия; она отказалась - и вдруг поддавшись порыву, приехала в аэропорт, купила билет и перед посадкой позвонила матери, прося встретить. Ее встретил шофер, быть может, Лили так и не поверила, что Серена объявится - но вот она здесь.

Ей кажется, что она видит знакомую брюнетку, входящую в здание; нет, она ошибается, это не Блэр Уолдорф, слишком большое было бы совпадение. Однако она все равно напряженно ждет еще минут пять в машине, нервно постукивая по крышке телефона. Как хорошо, что она не встретит Блэр у Бассов; ведь без Серены у той нет больше причин бывать у Лили. Девушка думает о парне подруги, наверное, уже женихе. Нейт, каково будет вновь увидеть его? – она постоянно думает об этом последние дни, после приглашения: у её сестры завтра день рожденья. Хотя, вряд ли и Нейт будет, он друг Чака, а Чак здесь не живет. Ну да, он же где-то учиться (деньги творят чудеса с приемными комиссиями), а его образ жизни не подразумевает двухлетку и родителей под боком. Может завтра, на празднике…

Серена вновь борется с желанием проверить блог Сплетницы и узнать, следит ли та за бывшими выпускниками, или покинув Нью-Йорк, те избавились от всевидящего ока. Но девушка давно выбрала курс своей жизни, и не позволит себе с него сойти. Она приказывает отнести ее вещи (даже странно останавливаться в гостевой комнате дома, который мог бы быть и ее), и нервно жмет на кнопку лифта. Как бы ей хотелось, чтобы лифт поднимался медленнее, но тридцать четыре этажа – это меньше минуты, и короткий звонок извещает, что она доехала до пентхауза. Раскрываются двери, и доносится радостный детский смех, и чьи-то голоса – Серена не решается переступить через порог, разглядывая дом, в котором ни разу не была. Здесь чувствуется идеальный вкус Лили, как это отличается от снимаемой квартирки в Брауне, где живет Серена, - будто другой мир. Это и есть другой мир, она забыла уже, что родилась и жила здесь когда-то. Для нее уже шесть лет такого не существует, бешенный ритм неспящего города сменился спокойствием и размеренностью провинции. Ей нравится та жизнь, там не нужно доказывать, что ты лучше, и не думать о том, что на тебе одеты и расчесаны ли волосы. Там никто не кривит нос от gap’овских джинсов или старой растянутой кофты. И не отстукивают ежедневно тонкие семисантиметровые шпильки. В интернате были гольфы, форменные юбки и пиджаки, детские интриги – Серена была выше них, там были подружки, но не подруги, и вылазки в ближайший город, и пронесенные тайком бутылки вина. В Нью-Йорке, который оставляла Серена пять лет назад, были дизайнерские наряды, неограниченный алкоголь, вечеринки каждую ночь и тонкие дорожки кокса на зеркале.

—Биииии, - звонкий голосок младшей сестренке сменяется топотом маленький ножек по лакированному паркету. Слышится смех.

—Эви, - к какофонии звуков примешивается голос Лили, и топот удаляется, Серена решается войти - пятисантиметровые каблуки новых Маноло цокают по полу. Девушка не решается заговорить, проходит в гостиную, куда манит сладкий аромат цветов. Красивый, уютный дом, совсем чужой для неё – на невысоком комоде фотографии в серебряных рамках от Тиффани. Пропущенная свадьба - Лили счастливо улыбается в объятиях мужа. Малышка Эвелин: одна, на руках родителей, вместе с братьями кормящая голубей в Центральном парке. Серена улыбается, глядя на смеющуюся светловолосую девчушку. Она смотрит на следующую фотографию – повзрослевшие Чак и Эрик на каком-то торжестве, оба во фраках, лишь с разными бутоньерками. «Женихи» - Серена улыбается своей мысли и берет в руки следующую фотографию «Семейный портрет в интерьере», но не успевает рассмотреть, за спиной слышится тихое цоканье каблучков, и не выпуская фотографии из рук, девушка глубоко вздыхает, готовясь встретиться с матерью, и оборачивается.

—Лил… - слова замирают на губах Блэр.

—Би… - Серена тоже не знает, что ответить. Несколько секунд бывшие подруги молчат, внимательно разглядывая друг друга. Блэр все так же изящна, и столь же изыскано одета, аккуратно уложенные локоны обрамляют лицо.

—Привет, Серена. Тебя никто не ждал, Лили сказала, что ты, как обычно, не приедешь, - голос Блэр звучит спокойно, она не улыбается, но и не метает молнии.

—Привет. Да, я… - Серена теряется, впервые за долгие годы не зная, что говорить. Ей казалось, что она переборола эту привычку и вполне уверена в себе, чтобы встретиться с кем угодно – она просто не была готова ко встречи с Блэр Уолдорф. – Ну… это было спонтанным решением, я звонила маме… - она крепко сжимает рамку, желая спросить, что здесь делает Блэр.

—Что же, рада тебя видеть, - в комнату врывается маленькое светловолосое торнадо и кидается в руки брюнетки.

—Бииии, - со смехом, Блэр подхватывает Эвелин на руки и целует ее. Серена молчит, глядя на свою маленькую сестренку, которая, в свою очередь, с обожанием смотрит на свою «Би». - Чаки плохой, - она дует губки.

—Да, Эви, Чаки очень плохой мальчик, - почти серьезно отвечает Блэр.

—Значит, я плохой, Блэр? – Серена видит, как Блэр с улыбкой подмигивает и опускает Эвелин на пол, которая с визгом уносится прочь, когда к ним приближается Чак.

—Очень, - игриво мурлычет Блэр. – Так что тебе придется преподать урок хороших манер, - Серена с трудом сдерживает удивленный восклик, наблюдая этот флирт.

—О, моя блудная сестрица, с приездом, - девушка бормочет приветствие в ответ, застыв на месте, когда подойдя к Блэр, Чак обхватывает ту рукой за талию и оставляет на шее дорожку из поцелуев, и в ответ не получает пощечины. Смеясь, парочка наблюдает за Сереной. – Ты давно не была в Нью-Йорке, - ухмыляется Чак, и Серена готова с ним согласиться. Ни одна, даже самая богатая фантазия, не могла бы придумать такое: Блэр и Чак, Чак и Блэр.

Девушка неожиданно улыбается, понимая, что ее разыгрывают. Потому что такого не может быть.

—Я все поняла, так что можете прекратить свою игру, - она многозначительно смотрит на них, ожидая, что Чак отпустит Блэр, или скорее она вырвется, и из-за дверей появится Нейт. И вдруг Серена изо всех сил хочет, чтобы эта шутка была их прощением за ее побег. Но Чак и Блэр лишь смеются и целуются, обменявшись выразительными взглядами. Она и забыла, каково это быть, рядом с ними и чувствовать себя недалекой блондинкой, и со стороны наблюдать за их бессловесными разговорами. Почему же они не прекращают спектакль? – Я же говорю, прекратите…

—Ты давно не была в Нью-Йорке, - на сей раз, это слова Блэр.

—Может, я не была здесь пять лет…

—Почти шесть, - и парочка подмигивает друг другу.

—Почти шесть, но даже и сто лет спустя, это невозможно: Чак Басс и Блэр Уолдорф?..

—Басс, - ухмыляется Чак. Серена хмурится. – Вот уже полгода, как это Блэр Басс, мы поженились на Рождество, - и они целуются. И в эту секунду Серена понимает, как давно она не была в Нью-Йорке, и что та жизнь, мимо которой она смотрела, совсем не та, которую она представляла. Как, почему… - в голове кружится сотня вопросов, и вдруг она видит еще фотографии: Чак и Блэр в йельских свитерах, сидящие на сочном газоне, тут же их свадебное фото.

Серена переводит взгляд на рамку в своих руках. Это был один из тех ежегодных постановочных портретов, что Лили заказывала каждый год к Рождеству. На небольшом диване сидели Лили и Барт, с Эвелин на коленях. Эрик стоял, его рука покоилась на материнском плече. По другую сторону от Барта стоял Чак, слегка приобнивавший Блэр. Все они счастливо улыбались в объектив, и Серена вдруг поняла, что улыбки на этой фотографии постановочными не были. Они были счастливы, и в этом счастье, не было места для Серены, она была чужой для этой семьи.

Песчинки продолжали сыпаться, отсчитывая минуты и годы жизни, в которой у каждого своя дорога. Мы можем изменить этот путь одним своим решением - пять лет назад Серена Ван дер Вудсен не вернулась в Нью-Йорк.

===================================

От автора: У меня есть несколько идей для многоглавого фика, рассказывающего о том, что же произошло на UES за те годы, когда не было Серены, и как Блэр и Чак сошлись в этой реальности, но не уверена, что я возьмусь. В любом случае жду ваших мнений
обсуждаем http://www.gossipgirlonline.ru/forum/42-631-1

Воспоминания нахлынули на девушку в самый неподходящий момент. Глядя на стоявшего возле алтаря блондина, Серена глубоко вздохнула и провалилась в прошлое.

Первый их поцелуй, который она помнила, произошел в Рождество 1996, на вечеринке Уолдорфов. Им было по пять лет, и Блэр уже объявила, что однажды выйдет замуж за Нейта. Родители умилялись этим заверениям, Нейт ходил с Блэр за ручку, а Чак пел им «Тилли-тилли-тесто, жених и невеста» Серена не знала, как так получилось, но они с Нейтом вдруг оказались под омелой, и возникший как черт из табакерки Чак (кто бы тогда мог подумать, что пройдет всего несколько лет и из чертенка Чак превратится в прекрасного Дьявола) объявил, что они должны поцеловаться. Оба блондина рассмеялись, улыбнулись и, наклонившись друг к другу, соприкоснулись губами. Мотылек взмахнул крылышками, и тут же улетел, ведь появилась Блэр (у неё, как и у Чака, был талант возникать тихо и не вовремя), и от девчачьих слез всех спас Чак, затолкнувшись девочку под омелу и поцеловавший её «так должно» - после этого весь гнев Блэр направился уже против брюнета. Впрочем, Серена больше ничего не помнила про тот вечер.

Лет в двенадцать они решили сыграть в бутылочку. Блэр фыркала и кривилась, что это mouvais ton и так «по-буржуазному», Чак заявлял, что некоторые счастливицы узнают много нового, Серена нервно хихикала – тогда она еще была ангелочком Верхнего Ист Сайда, а не его бесенком. Шампанское Dom Perignon разлито по бокалам, пустая бутылка раскручивается на персидском ковре в гостиной Арчибальдов. Зима, и Блэр сидит поближе к камину, греясь искусственным его теплом. Французский поцелуй Серены и Нейта длился полторы минуты – Чак засекал по секундомеру. Серена помнила, что в глазах Блэр появились слезы, и поклялась себе, что больше играть в бутылочку в этой компании не будет. Через несколько оборотов выпала очередь Блэр и Чака, и наградив друг друга «приятными» комплиментами парочка поцеловалась.

Через год, пылая гневом, Блэр выскакивала из бельевого шкафа, где провела «семь минут на небесах» с Чаком. Следом там оказались Нейт и Серена, и смущенно хихикая, разговаривали об увиденном фильме. С тех пор она не могла забыть, что в бельевом шкафу Арчибальдов пахнет ландышами.

Им шестнадцать, и Серена уже не помнила, сколько было выпито шампанского или кто кого первый поцеловал. Мокрые горячие поцелуи лишали воздуха, и оттого кружилась голова. На его губах смешивались соленые капли пота и сладкие – шампанского. Его рука резким движением разорвала тонкое кружево её стрингов, ее пальчики быстро расстегивали его рубашку и спускались все ниже к пряжке брюк. Поцелуи затягивали в водоворот. И оба блондина цеплялись за нереальность происходящего, о которой каждый из них так долго втайне мечтал. Реальность превосходила все фантазии, и Серена упивалась ею, как упивалась горячими, немного пьяными, сладко-солеными поцелуями, до крови кусая его губы – и чувствуя солоноватый привкус сочащейся крови в своем рту. Она не думала, что творит, и каждое прикосновение было новым. Никогда до, никогда после секс для Серены ванн дер Вудсен не был таким. Она была в Зазеркалье, где фантазии и кошмары оживали, и существовали лишь губы Нейта, его руки, его горячее тело, прижатое к её. В его движениях не было робости и неопытности, не знай она точно, Серена бы подумала, что она далеко не первая у него. Его руки исчезли под ее платьем, и поцелуи спустились от губ к шее, и ниже в ложбинку грудей; острые импульсы удовольствия бежали по ее телу, напоминавшему единый оголенный нерв. Их губы встретились вновь, тела соединились в едином ритме его движений в ней, она крепко обвивала его своими ногами, ища воздух в его легких, потому что сама мысль оторваться ради вздоха казалась убийственной. Она сбегала часом позже, одетая в его рубашку, в глупой вере, что та сможет заменить губы и руки парня, в которого она по-детски глупо влюбилась.

Им исполнилось по восемнадцать, Белая вечеринка была в самом разгаре, и посреди великосветских гостей они самозабвенно поцеловались вновь. И мира вокруг больше не существовало, он размылся в пятна белого и голубого, но для Серены были лишь двое они: не было ни времени, ни других людей. Она вновь чувствовала отчаянное колыхание крыльев бабочек в своем животе. И на секунду ей верилось, что все по-настоящему. Она видела лишь его, когда разомкнулись губы, и по его виду было понятно, что существовала лишь она. Несколько мгновений спустя реальность вновь врезалась в фантазию, разбивая Зазеркалье: Кэтрин, Дэн… Она ухватилась за Дэна, пытаясь отдалиться от Нейта. Убить бабочек? Невозможно, но можно дать им заснуть.

Им все еще по восемнадцать, и кажется, что мир вернулся на круги своя. Нейт и Блэр ходят за ручку, Серена – ангелочек Верхнего Ист Сайда, Чак – черт из табакерки. Серена тихо плакала в темноте своей комнаты о несбыточном, и радовалась за подругу.

Им двадцать пять, и секунду спустя, Нейт Арчибальд в последний раз поцелует Серену Ван дер Вудсен. У любой истории есть финал, но на этот раз он будет счастливым. С улыбкой блондин откинул фату с лица своей невесты, и нежно коснулся ее губ поцелуем. Им опять не хватало воздуха, они тонули друг в друге, в безбрежном глубоком океане, синем, как их глаза. В последний раз Нейт Арчибальд целовал Серену Ван дер Вудсен, с этой минуты все его поцелуи будут для Серены Арчибальд.

FIN

обсуждаем http://www.gossipgirlonline.ru/forum/42-631-1

How do I say goodbye to what we had?
The good times that made us laugh
Outweigh the bad.

В этом году весна необычайно холодна. Порывы студеного ветра летают по Нью-Йорку, окутывая его моросящим дождем. Серое небо низко нависает над небоскребами, будто карябающими его своими острыми шпилями. В свете фар многочисленных такси город пытается найти искусственную радость отсутствующего солнца.

Моложавая брюнетка стоит посреди школьного двора и ежится в черном пальто. Из-под шляпки выбивается непослушный шоколадный локон, не желающий лежать в аккуратном пучке, руки греются в облачке теплого дыхания. Её лицо неподвижно - холодная маска горечи, на которой высохли слезы.

Будто издалека доносится гул – то голоса жизни, молодости, не останавливающегося времени – учащиеся St June и Constance аккуратно обходят одинокую женщину. Впрочем, большинство из них знает, кто она. И знают, что сегодня за дата.

Женщина продолжает стоять, цепляясь взглядом за обелиск черного мрамора, высящейся посреди двора, и ее глаза бегут по золоченым строчкам, заставляя дыхание замирать. Она знает их наизусть – но, каждый раз глядя, чувствует эту боль заново.

I thought we'd get to see forever
But forever's gone away
It's so hard to say goodbye to yesterday.

С каждым годом ей кажется, что воспоминания потускнеют, что все забудется, оставшись в том прошлом, где осталась и та счастливая восемнадцатилетняя девчонка, которой она была: еще не знавшая настоящих потерь и считавшая свои детские утраты такими большими и страшными. В том прошлом, где смех ее лучшей подруги всегда был рядом; где спокойная улыбка бывшего парня будто шептала, что все будет хорошо; где они с Чаком упивались друг другом и своими играми.

Двадцать лет спустя в ее сердце все еще живет боль. Ей хочется, чтобы та исчезла, но так не получается. И не получится, потому что часть ее сердца погибла, и нельзя заполнить пустоту ничем.

Нейт Арчибальд

Золотые буквы на черном обелиске сверкают как в тот первый день, когда он был поставлен посреди двора St June и Constance, и дрожащим голосом Блэр читала слова в память остальным – она сорвалась и не сумела закончить. Впрочем, слезы душили всех. И за закрытыми дверьми Верхний Ист Сайд оплакивал гибель своих птенцов, не успевших вылететь из гнезда во взрослый мир, своих друзей и родню. Тот день навсегда стал черным в календарях.

Ушли годы, но не воспоминания, и холодом веет от этих камней, как и от каменных плит на кладбище, где лежат останки тех, кто для брюнетки навсегда останется молодым и живым.

Серена Ван дер Вудсен

Блэр кажется, что стоит только повернуть голову, и мелькнет в толпе учеников светловолосая голова Серены, раздастся заливистый смех, и потом ураган, коим была ее лучшая подруга, налетит, и начнет шутить и уверять, что все только сон, мираж. Этому миражу не суждено рассеяться. Блэр многое бы отдала даже за саркастичное заявление Бруклинца, который давно уже превратился в пыль, и за глупую детскую войну со своими дрянными девчонками, неверными фрейлинами. Их нет. Как нет многих других. Сорок пять имен…

Дэн Хамфри
Пенелопа, Хейзел, Нелли…

Маска распадается, её душат слезы. Душат, как в тот день, ровно двадцать лет назад…

«Би, вы где? Это уже не смешно! Правда!» - запись из голосовой почты продолжает жить, последние услышанные слова, взрыв смеха на заднем плане, шебутня. Выкрик Бруклинца, комментарий Нейта.

Двадцать лет она не находит в себе силы нажать «удалить».

I don't know where this road
Is going to lead
All I know is where we've been
And what we've been through.

Та весна навсегда вошла в ее жизнь - несколько недель, изменивших все. Отказ Йеля, разбитые мечты - и слова любви от Чака. Недели, последовавшие следом, были смазаны в единый миг счастья. Они были сумасшедшими, влюбленными, ненасытными. Каждая секунда их жизни проходила под девизом «Чак и Блэр» - для Чака и Блэр больше не было границ, больше не было ничего недозволенного. Для Чака и Блэр существовали только Блэр и Чак.

Её ладошка в его ладони, запотевшие окна лимузина, хихиканья и перешептывания за спиной, толпы поджидающих папарацци, - они так легко привыкли ко всему, так естественно чувствовали себя в этих отношениях, что было странно думать, что когда-то было иначе. Полтора год игр и попыток ранить друг друга ушли и не напоминали о себе.

Наверное, если бы Блэр кто-нибудь спросил о самом счастливом периоде в ее жизни, она бы многое могла сказать, но никогда бы не открыла правды: что самыми счастливыми днями были эти несколько недель в начале весны 2009, потому что она чувствовала себя живой, окруженной друзьями, влюбленной и любимой. Они с Серенной разрешили, наконец, все свои противоречия и Блэр больше не пыталась сравнивать себя с блондинкой, довольная тем, кем была сама. Они помирились с Нейтом, простив друг другу последние два года измен, обид и предательств (Нейт был дорог ей, он был – и остается – ее первой любовью, чистой, наивной, сказочной и совсем не похожей на настоящую) Они были счастливы с Чаком, сказав заветные слова любви. Все было идеально. У неё были друзья, любимый, семья – Сайрур за полгода стал ей большим отцом, чем был Гарольд в последние годы. Вновь певшие дифирамбы подружки беззастенчиво подлизывались к Блэр. Жизнь вдруг наполнилась столькими красками, что Блэр не хватало слов, чтобы описать. По ночам, засыпая в объятиях Чака (они быстро забыли о «приличиях», желая наверстать столь бездарно упущенное время), она не переставала улыбаться, и с этой улыбкой просыпалась по утрам. Все было как в лучших фильмах эпохи Золотого Голливуда. И перспективы на будущее вновь оказались прекрасными. Не Йель, но Стерн, зато рядом был Чак. НеОсуждающий клуб Завтрак вновь смог собраться вместе, не оглядываясь на призраки прошлого. И следующие четыре года в колледже рисовались только светлыми тонами. Ничто не предвещало трагедии, которая разрушила очередной хрустальный замок Блэр…

Той традиции уже насчитывалось лет пятьдесят. Каждый год, во время Весенних каникул, Выпускные классы St June и Constance отправлялись в совместную поездку, чтобы «навсегда заполнить чудесные школьные дни» Они должны были расстаться на годы, пойдя своими путями, чтобы встретиться через много лет на родительском собрании, приведя в школу своих детей. Официально их ждали всевозможные «командоукрепляюще мероприятия» - потому что «выпускники St June и Constance это одна большая семья, о чем вы должны помнить, покидая эти стены» - вещали Кворелл. Неофициально – бесконечные вечеринки, море алкоголя, тайные удовольствия и прочие радости. Чак Басс обещал всем закатить самую громкую party за полстолетия – и кто не поверит в такое о вечеринке у Басса? А уж от Уолдорф-Басс ожидали что-то совершенно грандиозное. Лед и пламя, сошедшиеся вместе, бушующие стихии, слившиеся в одну, самые безупречные мероприятия и самое безудержное веселье – должна была выйти гремучая смесь…

В тот год студенческий комитет выбрал Бермуды…

Блэр помнила, с каким предвкушением голосовала за острова против ЛА. Воображение рисовало бесконечные пляжи, синее море, их с Чаком, занимающимися любовью под звездами, разговоры с Сереной, нескончаемое солнечно-голубое счастье, вместо которого оказались траурные наряды и размазанные слезы под серым небом Нью-Йорка, сорок пять имен, зачитанных одно за другим, длинная, будто бесконечная процессия на кладбище, пробка из лимузинов, рыдания матерей, сжатые губы отцов, белоснежные невинные розы, эхо в церкви, не скрывающее боль. Побелевшие губы Эрика, чью руку она сжимала, черные круги под глазами Дженни Хамфри.

Их пятеро из выпускного класса 2009. Они сидят рядом в первом ряду, не в силах смотреть друг на другу, и каждый разрывается между вопросами «за что» и словами благодарности высшим силам, которые их спасли.

Эннио Мариджо сломал ногу во время матча по футболу накануне, и вместо Бермудов отправился в госпиталь. Блэр помнит, как он клял всех и вся, что его подставили, и что он пропустит столько вечеринок. Он обещал хоть на костылях к ним приковылять. Она вдруг замечает, как вместе с женой он проходит через двор, опустив голову, чтобы не смотреть на обелиск. Ему тридцать восемь – и он жив…

Хелена Хилтон отправилась на похороны бабушки. И долгие годы потом не снимала черный цвет. Они с ней встречаются изредка в обществе, но им нечего друг другу сказать.

Фред Томсон вынужден был сопровождать отца в официальную поездку, проклиная тот день, когда согласился на стажировку. Он сжимал губы, пытаясь не плакать - его девушка была там. Все три его жены – дешевые подделки под погибшую подругу.

И двое последних, сидящие рядом, и все же не вместе. Блэр Уолдорф и Чак Басс, опоздавшие на посадку…Она смотрит на его ладонь, лежащую в миллиметре от ее ладони, и пальцы дрожат в желании накрыть одну руку второй – Блэр и Чак держаться за руки, это уже впиталось в кровь. Но она не может и не смеет, потому что на этих руках видит кровь, и зарево пожара в Нью-йоркском небе, и улыбки друзей, и украденные смертью жизни. Они бояться смотреть друг на друга, бояться увидеть в глазах упрек, сожаление – но больше всего радость. На его белом пиджаке, висящем в шкафу, уже высохли ее первые слезы, лишь чернеет размазанная водостойкая тушь, но больше она не ищет утешения у него на плече.

***

If we get to see tomorrow
I hope it's worth all the wait
It's so hard to say goodbye to yesterday.

Это был частный самолет. Обычно его заказывали компании для своих сотрудников, но ученики St June и Constance в жизни бы не поднялись на борт коммерческого рейса, чтобы лететь «туристическим классом» - как «политкорректно» обозвала его Серена. Лили Басс и Руфус Хамфри в компании еще двух представителей родительского комитета «официально» сопровождали их, но ни они, ни учителя не собирались вмешиваться в дела молодежи. Просто кто же не воспользуется случаем сбежать на Бермуды из промозглого Нью-Йорка?

Блэр продолжает благодарить Бога, что Элеонор никогда не интересовалась такими делами.

Рейс АА345 поднялся в воздух без задержек. Блэр помнит, как они неслись, опаздывая, по коридорам аэропорта, уверенные, что волшебная фраза «Я Чак Басс» снесет все преграды, позволив им подняться на борт – иначе не бывает. Раскрасневшиеся после своих лиморазвлечений, с растрепанными волосами, они бежали, взявшись за руки. В тот день, отлетавшие из аэропорта Кеннеди со смесью разных эмоций смотрели на парочку, мчавшуюся через аэропорт. Кто-то недовольно бормотал, когда они сносили его, крича изменения, кто-то с легкой завистью поглядывал вслед, кто-то радовался за них, желая успеть на рейс и всего хорошего. Смеясь, они продолжали бежать, и Блэр с трудом удерживалась на своих семисантиметровых шпильках. Багаж был отправлен раньше, и теперь лишь изящная сумочка в ее руках была единственным грузом (ну и конечно же мужская сумка Чака).

—Скорее, Уолдорф, ты же не хочешь, чтобы они улетели без нас? – игриво дразнит ее Чак, пять минут назад уговаривавший «опоздать и взять самолет Бассов»
—Думаю, мы не пропадем, - смеется в ответ брюнетка, но пытается бежать быстрее, потому что это весенние каникулы, и конечно же, все веселье начнется уже в самолете. А еще Чак почти уговорил ее присоединиться к «Mile High club» Да и Серена устроит настоящую истерику, если они опоздают. Поэтому брюнетка крепко держится за руку своего парня и бежит за ним следом. – И это все твоя вина, не надо было за мной заезжать.
—Я бы поспорил, Блэр, чья это вина – не стоило одевать такую короткую юбку, и ты же знаешь, я обожаю твои чулочки, - не прекращая бежать отвечает Чак.

And I'll take with me the memories
To be my sunshine after the rain
It's so hard to say goodbye to yesterday.

—Мам, там все собираются в зале, - темноволосая девочка в форме Констанс подходит к женщине и тихонько дотрагивается до ее плеча. – Себастиан готовится читать речь, очень волнуется, папа с ним.

Женщина кивает, внимательно разглядывая подошедшую. В четырнадцать Клэр мало похожа на мать, какой та была в ее годы: ее не интересует корона, зато она не страдает от целого букета комплексов.

—Пойдем, - Блэр берет за руку дочь, позволяя вести себя за собой, но продолжает сама быть в прошлом.

—То есть как это, уже поздно? – на лице Чака не осталось и следа от недавних улыбок. Перед служащими аэропорта – богатый, высокомерный и недовольный Чарльз Басс.
—Простите, сэр, но мы уже закрыли проход.
—Так откройте!
—Это не возможно, сэр. Самолет уже начал рулежку.
—Остановите. Вы знаете, кто я? – через минуту Чак достает телефон, собираясь воспользоваться связями и остановить рейс. Но столь ценные минуты уже потеряны, и пока его соединяют с «этим глупым начальством», рейс АА345 взлетает.

Блэр стоит возле широко окна, наблюдая за взлетающими серебряными птицами, провожает взглядом их рейс.

—Басс, пусть готовят твой самолет. Думаю, мы сумеем с толком провести время, - подмигивает девушка подошедшему парню. Тот смеется, целуя ее. Одна секунда разделяет этот смех, поцелуй – и горе, которое обрушивается остановившимся сердцем. Потому что воздух окрашивается в оттенки оранжевого и красного, заволакивает черно-серым, тяжелым дымом. По небу бегут белые невинные облака - туда устремляются души. Останки серебряной птицы устремляются к земле.

Все находящиеся в зале отлетов замирают, глядя на это падение, слыша уже звуки сирен, сигналы тревоги и какие-то слова по радио.

Прижавшись к стеклу, Блэр не думает ни о микробах, ни о том, кто мог дотрагиваться до нее. Она лишь шепчет как мантру слова «Не они, не они…» - и у нее еще есть причины верить. Чак крепко сжимает ее в объятиях, но уже достает телефон – чтобы узнать. Нет, связь не работает – город опять в осаде. Опять самолет над Нью-Йорком, слишком свежи в памяти людей воспоминания. Кажется, начинается эвакуация, им все равно. Прижавшись к стеклу, они пытаются понять. Они хотят узнать…

Они получают ответ на свой вопрос слишком скоро – служба безопасности просит пройти их за собой. Ведь Блэр Уолдорф и Чак Басс должны были быть на борту этого самолета. Им не нужны слова, стоит увидеть офицера, Блэр больше не может сдерживать слез. Оседая на пол, она все громче и громче всхлипывает, вцепляясь в своего парня, как единственное настоящее в этом мире. Больше нет ни до чего дела. Лишь в ужасе приходит осознание, что это – правда. Что никого больше нет – она не глупая, и слишком часто смотрела по National Geographic передачи о катастрофах, чтобы поверить в случайно выживших.

Серена, Нейт… Лили…

—Эрик, - в ужасе всхлипывает она, чувствуя, как напрягается Чак.

***

And I'll take with me the memories
To be my sunshine after the rain
It's so hard to say goodbye to yesterday.

Блэр с дочерью заходят в зал, белые розы и лилии, слайды с фотографиями на большом экране – церемония не меняется уже много лет. Она подходит к первой скамье и садится, не глядя на других живых, пока не чувствует, что на ее ладонь ложится другая, крепкая, теплая мужская ладонь человека, который единственный держал ее на свете много лет. Она слабо улыбается Чаку, и смотрит ему в глаза. Они победили, выжили. Они остались теми, кем суждено им было стать, - Чак и Блэр, Блэр и Чак…

Не осталось Серены. Нет больше Нейта. Жизнь изменила свое русло. Лишь один бурный поток продолжал течь в том же направлении, цепляясь за осколки прежнего.

Блэр смотрит на своего шестнадцатилетнего сына, почти не слыша слов.

В ту солнечную весну жизни 45 жизней были утеряны в самой ужасной из катастроф в истории Верхнего Ист Сайда. Среди тех, кто погиб, был почти весь выпускной класс 2009, учителя, родительский комитет. Событие отмерило границу, которой навсегда мы будем разделять время… до и после. RIP

====================
A/N фик возник и был написан почти полностью еще пару месяцев назад - только концовка не давалась. Настроение родилось из песен о ВОВ и фильма We are Marshall.

Music: It's So Hard to Say Goodbye to Yesterday - Boyz II Men http://www.youtube.com/watch?v=Yb2NW3QfonI

Знаете, если вы сегодня спросите у любого из вершителей судеб в Нью-Йорке про Гарольда Уолдорфа, вы не услышите в его адрес ни единого дурного слова, и даже попытка намекнуть на его скандальный развод и новые отношения не изменит этого мнения о нем, а вас, быть может, попросят поскорее удалиться. Не то, чтобы несколько лет назад, когда вся эта история случилась, все приняли ее благосклонно: злословий и слухов хватало, но все они были меж собой и за спинами несчастных жены и дочери. Им, конечно, доставались искренние и фальшивые сочувственные взгляды и насмешки «подруг», но все оставалось в рамках приличий. Гарольда Уолдорфа любили, ведь он был «приличным человеком», «идеальным джентльменом» и просто «прекрасным собеседником» для всех. Неконфликтный, оптимистичный, с высокими моральными стандартами, он никогда не влезал в сомнительные сделки и не занимался грязной работой – зачем? Для этого в «Уайт, Кэмерон, Уолдорф и Ко» имелось достаточно юристов. Гарольд мог не марать свои руки и оставаться другом обеих враждующих сторон, да еще и примирять их, чтобы все были довольны. Даже в начале своей карьеры молодой юрист добивался для себя выгодных дел, где подпольной войны не было, а обе стороны были либо равно неправы, либо равно правы. И он с удовольствием брал на себя «общественную нагрузку» - воевал за справедливость в помощь тем, кто не мог оплатить адвоката, и не видел никакой проблемы, чтобы на следующий день за коллекционным вином обсуждать свой выигрыш с CEO корпорации, которую он заставил оплатить иск. И ему прощалось, ведь справедливость в устах Гарольда Уолдорфа не казалась пустым лозунгом, а его поддержка стоила несколько сот тысяч долларов.

Родившийся в Вашингтоне, где работал его отец, он поступил в Yale и закончил его в Dean’s Honor List*. Его приятели по колледжу вечно посмеивались над аккуратным, всегда (даже на ранней утренней лекции после попойки) безупречным внешним видом, отглаженными рубашками и дорогими свитерами. Он в ответ улыбался – и шутки как-то сходили на нет, тем более что Гарольд отдувался за всех, когда остальные пытались себя оживить.

Его романы всегда были длительными и старомодными, и никто не мог знать тому причины. Ведь он даже себе не признавался, что раскованные красотки семидесятых не привлекали его так, как раскованные юноши этой эпохи. Но воспитанный в традиционном мире традиционных ценностей и взглядов, Гарольд Уолдорф и помыслить не мог, что с ним «что-то не так» - он просто «еще не встретил своей женщины». Сокурсники и друзья женились, у них рождались дети, которым Гарольд становился любимым дядюшкой, пару раз в год приносившим подарки и рассказывающим завораживающие воображение истории; сам же он оставался свободным, строил карьеру и занимал уютную квартирку на Пятой Авеню.

Ему было тридцать четыре, когда он встретил Элеонор, которая была младше его на восемь лет. Молодая, энергичная женщина с безупречными манерами и приветливой улыбкой была дочерью нью-йоркской элиты, чья фамилия никогда не появлялась на страницах газетных изданий, а счет в банке из поколения в поколение стабильно обрастал процентами. Бросая вызов устоям семьи, Элеонор отказалась в восемнадцать пойти в католический колледж (как все женщины семьи до нее) и в двадцать выйти замуж за подходящего жениха. Вместо этого она уехала в Европу изучать дизайн и, вернувшись в Нью-Йорк, пошла в помощницы к крупному модельеру, чтобы через пару лет (как раз тогда Гарольд ее и встретил) создать свою собственную коллекцию. Но это не мешало ей стремиться к тому, чтобы все в ее жизни было идеальным. И после многих лет метаний, она встретила в Гарольде идеального мужа. Он баловал и оберегал ее, но не ограничивал и не навязывал своей точки зрения, напротив, всегда прислушивался к ней и давал свободу во всех начинаниях. Их роман не был страстным и коротким, они потратили долгие месяцы, прежде чем перейти от свиданий к роману, а от романа – к обручению. Где-то между последними двумя пунктами списка они, наконец, переспали, но даже здесь не было большой страсти.

Элеонор нравилась ему, им было хорошо друг с другом, они принадлежали одному кругу, имели схожие интересы, их семьи одобряли отношения. Поэтому Гарольд не сомневался, когда вытащил коробочку от Тиффани и одел Элеонор на пальце кольцо. Он подошел к тому этапу своей жизни, когда брак был ожидаемым обществом шагом. Элеонор так же было пора связать себя узами брака, дававшими статус и стабильность.

Родители Гарольда были счастливы, что их сын наконец-то женился; родители Элеонор давно махнули рукой на дочь-бунтарку, которая с их точки зрения в двадцать шесть была старой девой. Бракосочетание прошло без излишней помпезности и шума, а имя Элеонор Уолдорф выгодно смотрелось на лейблах ее коллекции. К тому же новое имя открывало новые двери.

Гарольд любовался и хвалился своей женой, ставшей идеальной хозяйкой их нового пентхауза. Пусть она и не стала Стэндфордской женой (о которой, как казалось ему до их встречи, мужчина мечтал), но она умела держать в порядке дом, создавать руками обслуги уют, встречать гостей – и не лезть в жизнь мужа, пытаясь проникнуть в каждую клеточку его души.

Через несколько лет родилась Блэр – она не была ни долгожданным, ни желанным ребенком. Просто это был еще один шаг, который ожидало от них общество. Родив ребенка, Элеонор улетела отбирать моделей, оставив ее на попечение нянек и кормилиц, Гарольд занялся новым делом. Плачущий младенец не прельщал ни одного из родителей больше того времени, что требовалось показывать ее гостям или фотографу. Нет-нет, они оба умилялись своей темноволосой большеглазой малышке с розовыми щечками и пухлыми ручками. Одетая в кружева, батист и муслин девочка напоминала куколку, с которой они игрались, но плачущий младенец мешал (впрочем, в этом не было ничего необычного для Верхнего Ист Сайда).

Она научилась ходить и правильно произносить сложные слова – Элеонор не позволяла своей дочери невнятные бормотанья. В красивых платьях и с аккуратными локонами и бантами, Блэр была красивой маленькой девочкой, которую Гарольд баловал с тем же упоением, что и детей своих друзей до нее – рассказывал истории, заваливал игрушками и платьями, отвечая на любое ее «хочу». Тройку часов в неделю он освободить мог. Считая, что он должен проводить с дочерью эти часы, он увлек ее всеми своими увлечениями и дал полюбить то, что любил сам (неосознанно! конечно нет! он никогда не стал бы ничего навязывать своему ребенку, - такое о Гарольде Уолдор нельзя думать). Они ходили на мюзиклы (Элеонор их не любила, а ему нужна была компания) и на черно-белые фильмы. Он отдал ее в школу фигурного катанья – его дочь должна была отлично кататься на коньках.

Их брак с Элеонор становился все спокойнее. Они успели хорошо узнать друг друга, не мешали – и всегда знали, когда поддержать. С Блэр на коленях Гарольд сидел на презентации ее коллекций – на обедах его партнеров Элеонор и Блэр, в одинаковых нарядах, дружно улыбались. Полки множились одинаково-идеальными фотографиями.

«Ты будешь самой умной и красивой девочкой в классе» - безапелляционно заявлял Гарольд пятилетней Блэр, ведь иначе быть не могло.

«Блэр, ты уже не ребенок. Веди себя соответствующе» - поучала Элеонор.

Тогда же в их жизни появилась Дорота, давшая им еще больше свободного времени вдали от ребенка и подсказок, что именно и когда хотелось Блэр (так, что Гарольд никогда не ошибался с подарком)

С годами работа Элеонор требовала все больше времени, слава Гарольда, напротив, давала ему право на привередливость и свободное время, которое он мог проводить с дочерью: просто потому, что «ребенок не должен быть брошен один, его надо воспитывать». И он выкраивал в своем свободном времени несколько часов на дочь, превращая их в праздник, так что она не замечала остальные часы недели, когда он развлекался по-своему.

Элеонор чаще возвращалась усталой, и времени на праздники у неё не было, она просто желала видеть свою дочь столь же идеальной, как все в ее жизни.

Гарольду всё всегда давалось легко, ему не приходилось делать сложных выборов, и, уча дочь своим представлениям о мире и справедливости в нем, он исходил из этой картины мира. Блэр не желала расстраивать его, ведь самое суровое для нее наказание было не жестокие слова матери или какой-то запрет, а нахмуренные брови и укоризненный тон отца. Нет-нет, она не желала разочаровывать ни одного из них – но родители этого не понимали, живя в идеальном уютном мирке.

Блэр было четырнадцать, когда Элеонор встала все чаще критиковать ее внешний вид. В тот год миссис Уолдорф представила две неудачных коллекции, журналы начинали писать о закате ее карьеры, она чувствовала, что ее идеальный брак уже не столь идеален. Она и не заметила, как за годы они с Гарольдом стали чужими, все меньше было того, в чем они были похожи. Гарольд устал от работы - он достиг всего в профессии, о чем желал. Все сложнее становилось обманывать себя, твердя, что этот брак, этот уютный мирок были тем, что ему хотелось. Его дочь взрослела – но и это не устраивало его, ведь в правильном мире его дочь должна была быть ребенком. Он и сам не замечал своих ремарок о ее макияже (зачем ей был макияж?) и слишком откровенных (на его взгляд) нарядах.

И Гарольд, и Элеонор были шокированы, узнав о её булимии. Её врач посоветовал родителями проводить с ней побольше времени – с тем, что Элеонор была в разъездах, эту обязанность принял Гарольд и через несколько дней он был уверен, что, конечно же, они с Элеонор не виноваты: это все стресс от смены школы и его дочь быстро пройдет через этот этап. Он с гордостью рассказывал (в ее присутствии и без оного) об успехах Блэр, слушая поздравления и легкую зависть в словах собеседника. Он ставил ее в пример современной молодежи и прочил ей такой же путь, как у него. Все было прекрасно. И неожиданно, он понял, как устал. Понял, чтобы через несколько месяцев знакомства с Романом, порвать с идеальным миром ради еще более идеального и с той же слепой уверенностью в своей правоте строить новую жизнь – подальше от старой.

*Dean’s Honor List – список лучших студентов курса

Послесловие от автора: я давно уже пересмотрела свой взгляд на Гарольда как на идеального отца и героя. Ведь за всю жизнь он так и не понял Блэр - Сайрусу потребовалось совсем чуть-чуть, чтобы разоблачить будущую падчерицу и ее чувства он понимает в разы лучше, чем родители. к тому же мне казалось странным, что ни ее булимию Гарольд не заметил, ни Элеонор не осаживал.